Прочитано:

80%

     Эти нервные центры советской экономики были выбраны с помощью опытных специалистов, внимательно проанализировавших значение контрудара завода исходя из производимой продукции и места расположения. Обьектами атак главным образом, должны были стать крупнейшие электросьанции, подстанции и домны. Однако люфтваффе не обладало достаточной мощью, для реализации столь хорошо продуманного плана. Мы могли организовать лишь отдельные налеты на высоковольтные подстанции и наиболее важные линии электропередач (electric pylons) и т.п. Разумеется, это были всего-навсего булаовчные уколы, и их роль сводилась к тому, чтобы сковывать некоторую часть сил безопасности НКВД. Однако все эти акции никоим образом не влияли на мощь русских армий. В соответствии с другими планами предполагалось забросить в русский тыл, поблизости от не некоторых крупных и наиболее улаленных трудовых лагерей, специально подготовленные русские батальоны, под командой эсэсовцев из балтийских немцев. Им предстояло уничтожить охрану и освободить заключенных, которых в некоторых случаях насчитывалось 20 и более тысяч, а также помочь им добраться до заселенных районов. Таким образом русские, лишились бы определенной части рабочей силы, вдобавок такие действия имели бы существенный пропагандистский эффект. Подготовка к одной из таких акций зашла достаточно далеко: был установлен контакт с заключенными одного из лагерей. Однако Люфтваффе вновь подвело нас. Конечно, авиация хотела нам помочь, но этому препятствовало отсутствие необходимых материалов и задержка в реализации авиастроительной программы. Позднее мы использовали людей, которые были специально подготовлены для действий в тылу противника, где они могли организовать возвращение солдат, получивших серьезные ранения и даже небольших подразделений, попавших в окружение.
     Ценную психологическую поддержку нам тайком оказывала так назывaemая "власовская армия", начертавшая на своем знамени "Освободим Россию от советского режима". Между нами и дезеритром из русской армии генералом Власовым и его штабом существовало соглашение, по которому ему было представлено право создать собственную разведку, при условии, что добытая информация будет доступна и мне. Такая форма сотрудничества меня абсолютно устраивала. Естественно, наши русские коллеги теперь работали с совершенно иным настроением: они сражались за свободу новой России и были избавлены от обескураживающего вмешательства немцев а в их деятельность.
     Вплоть до трагического конца Гитлер и Гиммлер отказывались официально признать генерала Власова и использовать его силы. Это было принципиальной ошибкой, проистекавшей из высокомерного нежелания предоставлять автономию кому бы то ни было. Другими же источниками являлось подозрение, что Власов не вполне искренен и может открыть русским важный участок фронта. Опасались и возникновения организовало сопротивления в Германии. При столь огромном количестве иностранных рабочих, особенно миллионов советских русских, такую возможность действительно не следовало исключать.
     Сложившуюся ситуацию Мюллер использовал в качестве своего любимого козыря. Он указывал на растущую угрозу со стороны противника внутри Германии и подчеркивала, что в таких условиях он не может гарантировать индустриальный мир. Но на эту проблему сомнения в надежности Власова не влияли: всегда была возможность поместить армию Власова на таком участке фронта, где немецкие подразделения смогли бы предоставить ее переход на сторону противника.
     Имел место и неприятный конфликт по поводу того, кто должен осуществлять руководство Власовым и его армии. Этот конфликт, должно быть, смешил и самого Власова. Претензии на его формирование сначала предьявляла армия, потом аналогичные претензии появились у министерстав по делам восточных территорий Розенберга, затем у Гиммлера, наконец, как это ни покажетяс странным, свои права заявил и Риббентроп. Наилучшим выходом было бы посадить всех этих господ на казацких лошадок и отправить в бой в авангарде власовской армии. Это разрешило бы проблему раз и навсегда.
     После завершения психологической и идеологической подготовки добровольцев начались практические занятия с особым упором на изучение радиотехники. Из-за большого количества добровольцев и нехватки преподавателей их подготовка велась в соответствии с требованиями воинской дисциплины, но так как все добровольцы всегда пользовались кличками, возникала большая неразбериха.
     Конечно, НКВД удавалось наносить нам ощутимые потери. Более того, энкаведисты стали засылать через линию фронта своих людей, чтобы внедриться в число участников операции "Цеппелин" и подорвать ее изнутри.
     Для заброски агентов в наше распоряжение была предоставлена эскадрилья боевых самолетов, однако военный и политический секторы разведки в то время все еще работали раздельно. Поэтому задания одних часто противоречили заданиям других, и мы вынуждены были делить друг с другом ограниченное количество самолетов и еще более ограниченное количества топлива. По этим причинам график заброски агентов с различными заданиями чем дольше, тем больше нарушался. Между тем ничто не действует на психику агента более негативно, чем слишком долгое ожидание. Поэтому мы создали из агентов, ожидающих задания боевое подразделение под названием "Дружина". Оно должно было поддерживать порядок в нашем тылу, и, в случае необходимости, вести антипартизанскую войну. Командовал "Дружиной" русский полковник Родионов по кличке "Жиль", с ним мне случалось побеседовать. Из этих разговоров я понял, что его первоначальная оппозиция сталинизму стала исчезать. По его мнению, немцы чудовищно относились к русскому населению и военнопленным. Я и сам пытался против этого отношения протестовать. С другой стороны, мне приходилось отстаивать точку зрения Гиммлера. Я посоветовал Жилю не забывать, что сама война и методы ее ведения становятся все более жестокими и безжалостными с обеих сторон. Когда же речь заходила о партизанской войне, то возникали сомнения, не были ли русские столь же или даже больше немцев виновны а преступлениях.В ответ он напомнил мне о пропаганде, рассуждавшей о русских "недочеловеках". Но ведь он сам, отвечал я, выбрал термин "пропаганда" - в военное время сложно соблюдать четкие моральные нормы. Я полагал, что белорусы, украинцы, грузины, азербайджанцы, жители Средней Азии и другие меньшинства поймут, что все эти лозунги являются порождением военной пропаганды.
     Когда мы стали терпеть поражения в России, стало сложнее вести и разведывательную работу. В то же время появились определенные сложности с руководством "Дружиной". В конце концов несмотря на мои неоднократные предостережения случилось то, чего я боялся. "Дружину" вновь использовали для безжалостного "прочесывания" партизанской деревни. Полковник Родионов приказал своим людям, которые вели пленных партизан в концентрационный лагерь, напасть на сопровождавшее их подразделение СС. Захватив немцев врасплох, русские уничтожили их самым зверским образом. Так те, кто первоначально искренне сотрудничал с нами, превратились в наших злейших врагов, Родионов установил контакт с центральным штабом партизанского движения в Москве и заставил перейти на сторону противника своих подчиненных. После кровавой расправы над эсэсовцами он с тайного партизанского аэродрома вылетел в Москву. Сталин лично принял его и наградил орденом Сталина$F. Это был серьезный провал, за который, однако я не нес личной ответственности, так как раз за разом обращался к Гиммлеру с просьбой отстранить Родионова от антипартизанских операций.
     Наряду с привлечением русских к разведывательнйо работе были заведены специальные досье на наиболее квалифицированных пленных. С течением времени в центре специалисты были избавлены от безрадостной и безжалостной жизни военнопленных.
     Им предоставили возможность работать по своей специальности в качестве инженеров-электриков, химиков, металлургов и т.д. Постепенно удалось преодолеть их недоверие, они организовали дискуссионные кружки и исследовательские группы привыкли к выступлениям немецких экспертов. Благодаря такой психологической подготовке нам удалось наладить сотрудничество, с помощью которого мы не только смогли оценить научные достижения русских, но и содействовать росту нашей оборонной промышленности. В дополнение к "массовому найму" выдавались и специальные задания. Добровольцы на которых можно было положиться, получали гражданскую одежду. Их обеспечивали сносным жильем, обычно в принадлежащих разведке частных квартирах.
     Третий сектор нашего отдела отвечал за работу "Института Ванзее". Он получил свое название из-за переезда из первоначальной резиденции в Бреслау в берлинский пригород Ванзее. По сути дела институт являлся библиотекой, содержавшей богатейшую в Германии коллекцию материалов по России. Особое значение этой уникальнйо коллекции состояло в том, что в ней хранилось большое количество литературы на оригинальных языках. Главой института был грузин, получивший профессорское звание как в Германии, так и в России. Его штат состоял из библиографов, исследователей и преподавателей русского языка из различных университетов. Им разрешалось разьезжать по оккупированным территориям России, чтобы через контакты с русским населением получать материал из первых рук.
     Еще до начала войны институт оказался в высшей степени полезным. Он собрал информацию о русских автомобильных и железных дорогах экономических и политических основах советского режима, намерениях и составе Политбюро. Большой отдел и научная основательность сотрудников института позволяли им прийти к важным выводам по национальным проблемам и проблемам меньшинств, относительно психологического климата в колхозах и совхозах, по многим другим вопросам.
     В 1942 г. институт смог привести первое доказательство того, что статистические и научные материалы, публикуемые в Советском Союзе, ненадежны. Их изменяли, или скажем так, корректировали, чтобы за рубежом было невозможно определить уровень развития любой области науки производства, социальной активности. Через определенное время наш сектор сбора информации добыл дополнительный материал, подтверждающий данную гипотезу.
     Русские создали учрежденая задача которого состояла в проверке всех публикуемых материалов по различным отраслям науки, статистики, химических формул и т.п. с тем, чтобы фальсифицировать их в ключевые моменты. В то же самое время это учреждение тщательно контролировало исследования в различных областях и, в соответствии со специальными правилами секретности, распространяла достоверные материалы только среди тех русских ученых и инженеров, которые нуждались в них для работы. Поэтому данные о населении и другая демографическая информация, как и карты Советской России, фальсифицировалась. Хотя все эти ухищрения не могли нанести нам серьезного ущерба, они существенно осложнили нашу работу. В качестве еще одного примера из деятельности института Ванзее хочу привести случай, произошедший в 1943 г. Мы уже пережили катастрофу под Сталинградом, заставившую Гитлера обьявить "тотальную войну". Немцы все еще удерживали свои позиции в России, но понесли тяжелые поражения. Вскоре мы должны были лишиться северной Африки, а с ней и возможности угрожать жизненно важной для англичан транспортной артерии через Суэц, что усиливало вероятность союзной высадки на континенте. Эти факторы, вместе взятые, должны были привести к повороту в нашей политике и военной стратегии в России, уже не говоря о нашей оккупационной политике в покоренных странах.
     Суммировав свои соображения, я представил их Гиммлеру. Я сознательно ограничил свои рассуждения Советским Союзом, так как хотел сделать достоверный и солидный доклад о русском промышленном и военном потенциале, проанализировать его до малейших деталей. Мы использовали все наши разведывательные источники и данные допросов тысяч русских пленных. Моей целью было утвердить руководителей в мысли о необходимости или, скорее, даже мобилизовать и использовать все ресурсы в оккупироавнных Германией областях России. В конце доклада я высказал несколько крайне смелых и политически заостренных предложений. Я намеревал устроить встряску руководству. На мой взгляд, следовало отозвать из страны рейхскомиссаров и "айнзатцгруппы" - специальные подразделения, которые "чистили" германские тылы. Следовало бы немедленно создать автономные государства и одновременно полностью пересмотреть организацию германской администрации в вопросах промышленности и сельского хозяйства.
     Так появился отчет на пятидесяти страницах с солидными приложениями. В целом, это была хорошая работа. Однако, после того, как Гитлер прочитал ее и обсудил с Гиммлером, он велел арестовать по обвинению в пораженческих настроениях экспертов, помогавших составлять доклад. Это был триумф Кальтербруннера. Позднее от встретился с Гиммлером и заявил последнему о моей "интеллектуальности" и из ряда вон выходящем поведении. Кальтербруннер попенял Гиммлеру на его фаворитизм и требовал подчинить меня тем, же порядкам и дисциплине, что и других руководителей отделов Управления имперской безопасности.
     Мой следующий разговор с Гиммлером был очень жестким. Он раскритиковал всех моих экспертов, назвал ученых из института Ванзее, в частности профессора А. - их шефа, агентами НКВД. Он обрушился и на меня, заявив что я, очевидно, не справляюсь со своими обязанностями и что я подпал под влияние пораженцев из числа моих подчиненных. Слушая шефа я не мог подавить улыбку, чем бы мне эта история ни угрожала. Гиммлер был удивлен так, что смотрел на меня испуганным кроликом: он никогда раньше не сталкивался с подобным неподчинением. Но отреагировать иначе я не мог. Психологически я поступил правильно, и моя выходка разрядила напряженную ситуацию. "Анфант террибль", - сказал он, покачав головой, и я понял, что победил.
     Тогда я принялся спокойно, но уверенно отстаивать мою позицию. Через два часа и речи не было о том, чтобы кого-нибудь арестовать. Передо мной сидел, глубоко задумавшись Гиммлер и покусывал ноготь большого пальца. "Ну, если вы правы, это ужасно, - сказал он. - Но нельзя допустить, чтобы интелигентские бредни толкало нас к демонстрации своей слабости - слишком многое поставлено на карту. Если нам на этот раз не удастся одолеть Восток, мы исчезнем из истории. Полагаю, что мы можем реализовать ваши соображения только после победы над Россией".
     "Дело именно в том, - отвечал я, - когда начинать новую политику. Но ядолжен повториться:если м ыне начнем сейчас, у нас видимо, так и не будет шанса начать."
     В конечном итоге, убедить Гиммлера мне не удалось. Однако я смог отстоять политическую линию своего отдела и своих сотрудников. Сегодня все это может показаться малозначительным, особенно для того, кто никогда не участвовал в войне нервов и не в состоянии понять неизбежные волнения и разочарования. Чтобы решиться продолжать собственную линию, требовалось определенное мужество: Гитлер отличался болезненной чувствительностью и испытывал патологическую подозрительность, возраставшую прямо пропорционально общему ухудшению ситуации.