Прочитано:

26%

     Канарис нервничал все больше. И он, и Гейдрих испытывали постоянное давление Гитлера, требовавшего все новых материалов о состоянии русской обороны и советских вооруженных сил. Гитлер изучал их отчеты во всех деталях. Несколько раз он жаловался Гиммлеру на Канариса. "Абвер всегда посылает мне пачку частных, совершенно бессистемных донесений. Конечно, они представляют материалы огромной важности и исходят из самых надежных источников, но мне приходится самому разбираться с ними. Это неправильно, и я хочу, чтобы вы проинструктировали своих сотрудников, что они должны выполнять свою работу совершенно по-иному."
     Это я слышал много раз, вплоть до конца 1944 г., когда, наконец, Гиммлер сообщил мне, что Гитлер вполне удовлетворен нашей системой работы.
     Несмотря на все происходящее, Канарис и я по-прежнему продолжали совершать наши совместные утренние прогулки верхом хотя два или три раза в неделю. И хотя мы договорились не говорить о делах, мы не могли избежать перехода к темам, связанным с нашей работой. Канариса ужасно тревожила приближающаяся кампания. Он в самых крепких выражениях критиковал руководство вермахта, которое несмотря на свои специальные знания, было достаточно безответственным и глупым, чтобы поддерживать взгляды человека вроде Гитлера, считавшего, что мы будем в состоянии закончить русскую кампанию в течении трех месяцев. Он говорил, что не будет участвовать в этом и не понимает, как генерал фон Браухич, Гальдер, Кейтель и Йодль могут быть настолько самовлюбленными, настолько нереалистичными и настолько антимистичными. Но любые возражения были бесполезными; он и так уже стал непопулярным из-за своих бесконечных предубеждений. Всего несколькими днями раньше Кейтель сказал ему: "Мой дорогой Канарис, Может, вы что-то и понимаете в абвере, но вы принадлежите к флоту; вам не стоит пытаться учить нас стратегическому и политическому планированию." Когда Канарис повторял такие высказывания, он обычно осаживал свою лошадь, смотрел на меня широко раскрытыми глазами и произносил очень серьезно: "Не кажется ли вам, что это было бы весьма комично, если бы не было настолько серьезно?"
     Темой, к которой мы постоянно возвращались в наших разговорах, были Соединенные Штаты и их индустриальная мощь, особенно выпуск ими самолетов и кораблестроение. Похоже, что этот вопрос был решающим, поскольку он определял продолжительность времени, отведенного нам до того, как возникла бы реальная угроза войны на два фронта. Канарис и я сходились в том, что если бы вся производительная мощь Америки встала на сторону Великобритании, это, без сомнения привело бы к вторжению на континент. Наземным операциям, безусловно, предшествовали бы массированные воздушные налеты, которые, в случае ухучшения на восточном фронте, нанесли бы тяжелый ущерб нашей мощи. Поэтому отсутствие ясности в планировании у руководителей люфтваффе внушало огромную тревогу. Геринг и его сотрудники не разделяли нашего взгляда на эту проблему, поэтому существовала большая неразбериха в графиках выпуска бомбардировщиков и истребителей.
     В качестве примера тех трудностей, с которыми мы сталкивались, когда нам было необходимо, чтобы начальство беспристрасстно выслушало нашу реалистичную информацию, стоит привести следующий случай: в начале 1942 г. под моим руководством был подготовлен всеобъемлющий доклад на основе нашей секретной информации об американской военной промышленности, в особенности, об общем выпуске стали и строительстве военоно-воздушных сил Соединенных Штатов. Подготовка этого доклада заняла почти два месяца, все детали в нем были проработаны ведущими экономистами. Информация была очень полной и объективной. Поступила она из очень надежных источников. Гейдриха она просто поразила, и я никогда не забуду его удивления, когда, просматривая его, он наткнулся на такие цифры, как "общий выпуск стали - от 85 до 90 миллионов тонн." Он показал доклад Герингу и Гитлеру, которые изучили его самым тщательным образом и затем обсудили. Самым неприятным во всей этой истории был разговор, состоявшийся у меня с Герингом. Рейхсмаршал не кричал- он говорил короткими, вескими фразами. Презрительно посмотрев на меня, он вложил доклад мне в руку и сказал: "Все, что вы написали - полная чепуха. Вам следует обратиться к психиатру, чтобы он проверил ваше душевное состояние."
     На этом его разговор со мной был закончен. Гейдрих задержался у Геринга чуть больше, и когда он, наконец, вышел, то был весьма зол. Но он никогда не использовал этот случай против меня. Через несколько месяцев я услышал от Гиммлера, что под влиянием Геринга, Гитлер сильно разозлился после прочтения доклада. Он раскритиковал его как заумный и написанный с единственной целью - продемонстрировать самомнение автора и добавил, что не верит ни единому слову из него.
     Позднее, во время Нюрнбергского процесса, я занимал камеру через коридор от Геринга. Я видел его каждый день и мог перекинуться с ним несколькими словами. До этого я не слышал от него ни слова похвалы. Обращаясь из своей камеры ко мне, он громко сказал: "Что ж, оказывается, то, что вы говорили - вовсе не чепуха." Я сразу же понял, что он имеет в виду. В один из дней мне позвонил Гейдрих и попросил подготовиться к отчету у Гиммлера по вопросу контрразведывательной работы против России. Когда мы приехали, Гиммлер начал с того, что рассказал о длинном разговоре, который у него в этот день состоялся с фюрером и в котором была затронута целая серия проблем, связанных с предстоящей кампанией. "С вами, Гейдрих, я хотел бы обсудить несколько вопросов наедине. Для вас, Шелленберг, у меня две особых проблемы. Во-первых, фюрер предполагает объявить о начале наступления в обращении к германскому народу. К этому обращению должны прилагаться доклад ОКВ, а также, возможно, министерства иностранных дел, и, кроме того, подобно тому, как в начале кампании против запада сюда же был включен доклад министра внутренних дел, фюрер теперь желает подобного доклада от меня, как главы германской полиции. В предыдущем случае доклад оказался очень впечатляющим, и он хочет иметь доклад того же типа о подрывной деятельности Коминтерна. К сожалению, в нашем распоряжении всего лишь двадцать четыре часа. Я понимаю, Шелленберг, что вы не волшебник, но постарайтесь сделать все, что в ваших силах. Гейдрих проследит за тем, чтобы вас немедленно обеспечивали всем, что вам потребуется. Так что не теряйте времени."
     Это было первое задание.
     Второе: в своем обращении фюрер хочет упомянуть о деле Хория Сима в Румынии. $F Прим. издателя: Хория сима возглавлял в Германии изветсную фашистскую организацию "Железная гваридия." В 1940 году Гейдрих помог ему организовать заговор против маршала Антонеску, румынского диктатора. Заговор провалился, а Сима был арестован, но в качества акта милосердия со стороны Антонеску, он был передан германским властям и интернирвоан в Германии. Эта сомнительная ситуация повергла Гитлера в замешательство, так как планировавшееся вторжение в Советский Союз требовало укрепления связей между Германией и Румынией Антонеску. Эти чувства замешательства и негодования, возникшие у Гитлера в отношении Гиммлера и Гейдриха, которыми он считал ответсвенными за случившееся, ожили и усились, когда в конце 1942 года Симе удалось бежать в Италию, и гестапо в течении некоторого времени не могло напасть на его след. Положение усугубилось тем, что гестапо, надеясь вскоре схватить Симу, доложило о его побеге Гитлеру лишь через две недели. Это укрепило Гитлера в его подозрениях и, с точки зрения Шелленберга, оказало решающее влияние на его собственный план свергнуть Риббентропа с помощью Гиммлера и, таким образом, подготовить почву для его плана "умиротворения". Вы знаете, - он повернулся к Гейдриху, что это весьма щекотливая тема для нас. Стоит мне пытаться отговорить фюрера или нет?
     Гейдрих сказал, что он считает упоминание о Хория Сима совершенно излишним. "Какой в этом смысл? - спросил он, - каким образом фюрер собирается использовать это против России?"
     Они молча посмотрели друг на друга, затем повернулись ко мне, желая узнать мое мнение. "В данный момент, - сказал я, - когда наши румынские союзники готовы перейти к активным действиям на нашем южном фланге, фюрер, по видимому, хочет заверить маршала Антонеску, что подобные попытки, направленные на свержение его правительства, больше не повторятся. Возможно, он хочет вырвать эту темную страницу из истории наших отношений, и нет сомнений, что все это происшествие будет отнесено на счет советских происков. Это дело должно стать хорошо известным румынской публике. Я не помню, действительно ил в нем принимали участие коммунистические силы или нет, но указание фюрера будет эффективно лишь в том случае, если мы сумеем доказать факт их участия."
     Гиммлер отпустил меня, так и не придя к какому-то определенному решению. Когда я вышел, я начал прикидывать, как мне лучше выполнить это задание. МОе управление располагало большинством данных, которые могли мне понадобиться, но я решил обратиться за помощью к Мюллеру, который сразу же приказал своим начальникам отделов предоставить в мое распоряжение все необходимые документы.
     День уже клонился к концу, когда я вернулся в свой кабинет. Я отдал необходимые распоряжения, и в течении полутора часов на мой стол сыпались досье и документы. Я сидел перед огромной кучей бумаги, и мне потребовалось какое-то время, прежде чем я смог собраться с мужеством и приступить к работе. Но уже к позднему вечеру я отобрал наиболее важные материалы, которые затем взял с собой домой, чтобы там поработать над ними в тишине и спокойствии.
     И Гиммлер и Гейдрих по нескольку раз звонили мне в течении этой ночи. (Оба они знали совершенно точно, когда я ушел из своего кабинета, и где меня можно найти в любой момент времени.) Гиммлер заставлял меня нервничать. Как только Гитлер задавал ему какой-нибудь вопрос или просто что-то говорил ему, он тут же бежал к телефону и обрушивал на меня град вопросов и советов: "Шелленберг, фюрер хочет, чтобы это было сделано так... и не вдавайтесь в детали слишком глубоко, просто опишите методы работы русской секретной службы..." и т.д. (Я упоминаю об этом лишь для того, чтобы показать, к каким крайностям может привести централизация тоталитарной системы.)
     К счастью, я был хорошо знаком с большинством материалов. Поэтому мне удалось закончить эту работу за то короткое время, которое мне было отпущено. Доклад был принят без каких-либо изменений, и обращение Гитлера к германскому народу было опубликовано 22 июня 1941 г., заканчиваясь следующими роковыми словами:
     "Народ Германии, в этот самый момент происходит передвижение войск, которое по своему размаху и объему превосходит все, что когда либо видел мир."
     На большие трудности натолкнулись наши попытки скрыть мобилизацию от русских. Эти трудности не в последнюю очередь были обусловлены непрекращающимися спорами между ведомствами Мюллера и Канариса по поводу деятельности в польско-русских приграничных районах украинских национальных лидеров Мельника и Бандеры. Военная секретная служба, естественно, хотела воспользоваться услугами групп украинского меньшинства, но Мюллер возражал, считая, что эти националистические лидеры преследуют свои собственные политические цели в недопустимой манере, и что это вызывает широкое недовольство среди польского населения. Я старался держаться в стороне от этих споров, в особенности из-за того, что совещания, на которых они проходили, были очень длинными и желчными.
     Как раз в это время вскрылись вопиющие факты в деятельности зарубежной политической информационной службы (АМТ VI). В результате мер, принятых Гейдрихом, многие сотрудники были подвергнуты дисциплинарному взысканию, и даже поговаривали о том, что против некоторых из них будут возбуждены уголовные дела. Последовавшие безжалостные репрессии показали, чего можно ожидать мне, если я когда-нибудь дам такой повод.
     Профессиональные промахи сотрудников управления были гораздо более серьезными, чем их личная распущенность, но даже самые жесткие карательные меры вряд ли смогли бы способствовать улучшению результатов. Я был более чем когда-либо уверен, что эффекта можно добиться только случае полной перестройки управления. Но в этом случае этим пришлось бы заниматься в середине войны и, так сказать, под наблюдением вражеских спецслужб, под руководством начальства, которое не имело ни малейшего понятия о нуждах секретной службы, что, естественно не могло облегчить поставленную задачу.
     Интересно, что именно в это время Мюллер предпринял первый открытый выпад против самого существования этой организации. Он убеждал Гейдриха полностью распустить АМТ VI, отказаться от заграничной секретной службы, действующей в качестве самостоятельного подразделения, а вместо этого сконцентрировать усилия на "Службе наблюдения за противником" в составе АМТ IV - управления, которое возглавлял сам Мюллер.
     В тот вечер Гейдрих приказал мне сделать ему отчет. Он повторил для меня план, предложенный Мюллером и добавил с сарказмом: "И все-таки, он всего лишь ограниченный полицейский чиновник." Он попросил меня обдумать эту проблему очень тщательно и затем продолжил: "Теперь я пришел к определенному решению: после того как начнется русская кампания, я собираюсь назначить вас заместителем начальника АМТ IV, а затем, через две недели, сделаю вас начальником. Это новое для вас назначение - возможно, самое трудное из тех, с которыми вы до сих пор сталкивались. Поэтому я дам вам время очень внимательно все обдумать, и когда вы закончите, мы проведем вечер в моем охотничьем домике, где сможем обсудить этот вопрос спокойно и тщательно."
     Он поднялся и очень торжественно протянул мне руку. Я вышел из кабинета с бьющимся сердцем. С одной стороны, я был очень счастлив получить, наконец, назначение, которого я ждал так долго. С другой - я был несколько угнетен, что причиной его послужил столь прискорбный провал. С самого начала я почувствовал возложенную на меня колоссальную ответственность. Я был готов принять ее на себя, и, видимо, понятно, что несмотря на мою перезагруженность работой, новая задача взволновала меня, и мои мысли уже начали обращаться к новому полю деятельности.
     21 июня 1941 г. Канарис пригласил Гейдриха, Мюллера и меня позавтракать у "Хорхера" - в одном из самых модных берлинских ресторанов. Я знал причину этого - он пытался в последний раз предостеречь Гейдриха и Мюллера против чрезмерно оптимистического отношения к русской кампании. Это было типично для Канариса - использовать, казалось бы, случайный завтрак для изложения своего мнения по вопросу, представлявшему для него исключительную важность. Он хотел заручиться поддержкой Гейдриха против оптимистической позиции Верховного командования вермахта, так как он чувствовал бы себя гораздо более уверенно, если бы имел возможность сказать: "Гейдрих тоже не слишком оптимистичен в оценке ситуации."
     Но Гейдрих особо не беспокоился. Он сказал: "Вчера за обедом Гитлер пребывал в очень серьезном настроении. Борман пытался расшевелить его. Он обратился к нему: "Сейчас вы перегружены великими заботами - от вас одного зависит успешное завершение этой великой кампании. Провидение выбрало вас орудием для решения будущего целого мира. Лучше меня никто не знает, что вы всего себя отдали этой задаче, что вы изучили мельчайшие детали этой проблемы.