Прочитано:

19%

ВОЙНА С РОССИЕЙ

     Разногласия с адмиралом Канарисом. - Оценка военного потенциала России Генеральным штабом. - Гейдрих излагает взгляды фюрера на военную ситуацию. - Проблемы сотрудничества между СД и Вермахтом. - Решение найдено. - Опасения активного вмешательства Соединенных Штатов. - Донесение о подрывной деятельности Коминтерна. - Объявление войны Гитлером. - Меня продвигают по службе. Канарис предостерегает против чрезмерного антисимизма. - Сложности с взаимным отзывом дипломатического персонала.

     Наступление весны 1941 г. прошло почти незамеченным в военном котле под названием Берлин. Я нервничал и ощущуал какую-то тревогу и подспудную неуверенность, будучи не в состоянии определить ее истинную причину. Так или иначе, мне казалось, что я чувствую приближение событий слишком значительных, чтобы быть результатом чьего-то личного воздействия.
     Во время прогулок верхом, которые адмирал Канирис и я имели обыкновение совершать ранним утром, мы обычно обсуждали информацию, которая поступала в наши учреждения, к сожалению, во многих случаях дублировавшие деятельность друг друга, что уже само по себе было весьма расточительно. Между нами существовали разногласия в отношении России, и мы спорили по этому поводу в течении многих месяцев. Прежде всего это касалось данных по выпуску продукции русской тяжелой промышленностью. Я оценивал выпуск ими танков гораздо выше, чем Канарис, и был убежден, что они запустили в производство новые модели, превосходящии наши, но Канарис отказывался верить этому. Я пришел к этому заключению в результатедовольно необычного приказа, который Гитлер, желая произвести впечатление на русских, отдал в марте 1941 года; мы должны были продемонстрировать советской военной миссиинаши наиболее передовые танковые заводы и танковые школы, и в связи с этим предстояло отменить все распространявшиеся на них меры безопасности. (Тем не менее, мы не выполнили приказ фюрера и скрыли наши новейшие модели.) Отношение, которое высказывали русские во время этого мероприятия и вопросы, которые они задавали, привели меня к заключению, что они располагают моделями лучшими, чем те, что были у нас. Появлени большого количества танков Т-34 на русском фронте летом 1941 г. подтвердило правоту моих предположений.
     Другое расхождение во взглядах возникло в результате того, что Канарис заявил о наличии у него документальных доказательств того, что промышленные центры вокруг Москвы, на северо-востоке, на юге и на Урале, так же как и их главные центры добычи сырья связаны между собой лишь одноколейной железной дорогой. Мое управление получило совершенно иную информацию. Однако Канарис заявил, что его данные проверены, в то время как у нас не было возможности проверить наши.
     Отделы армейской разведки "Иностранные армии - Восток" и "Юго-Восток" проделали великолепную работу по объективной оценке информации, да и мы достигли очень хорошего взаимодействия в нашей собственной разведывательной службе. Но приведенные выше разногласия между Канарисом и мной показывают, насколько было сложно для военного руководства, ответственного за маневрирование, провести верную оценку представленной на его рассмотрение информации. Поэтому если материалы не вписывались в их основополагающие концепции, их попросту игнорировали. А поскольку это касалось и высшего руководства, дела обстояли все хуже. Так, Гитлер до конца 1944 года отвергал нежелательную информацию, даже если она была основана на фактах и аргументах.
     Отдел оценок (?) "Иностранных армий - Запад" так и не достиг эффективности, сопоставимой с нашей, так как непрекращающаяся смена персонала привела к значительной неопределенности, которая отразилась на их результатах. Сотрудники отдела оценок Люфтваффе страдали по той же самой причине; кроме того, чувство неуверенности было результатом ареста гестапо ключевых работников отдела, оказавшихся членами русской шпионской группы "Красный оркестр". В итоге утраченное доверие так и не удалось восстановить.
     Несмотря на склонность Канариса к преуменьшению технических успехов России, в последних разговорах с ним преобладали опасения, что мы окажемся втянутыми в войну на два фронта со всеми вытекающими отсюда опасностями. Мнение Генерального штаба было таково, что наше превосходство в войсках, техническом оснащении и военном руководстве столь велико, что интенсивная кампания против России может быть завершена в течении десяти недель. Собствнная теория Гейдриха, которую разделяли Гитлер и Гейдрих, заключалось в том, что военное поражение настолько ослабит советскую систему, что последующее проникновение политических агентов полностью развалит ее. И я, и Канарис сходились в том, что оптимизм нашего военного руководства был попростунелепым. Кроме того, Канарис так же считал в высшей степени сомнительными политические теории Гейдриха. Действительно, оценка, которую Канарис давал политической мощи русского руководства, была прямо противоположна той, что принадлежала Гейдриху. Он признавался мне, однако, что был бессилен убедить Кейтеля, своего начальника, принять его точку зрения. Кейтель настаивал на том, что запланированные Гитлером меры столь сокрушительны, что советская система независимо от того, насколько она прочна, будет не в состоянии противостоять им.
     Вспоминая ложные оценки, данные западными союзниками мощи Гитлера накануне войны, я все больше убеждаюсь в том, что наши руководители совершают аналогичную ошибку. Я попытался указать на это Гейдриху, сказавшему, что, возможно, было бы разумнее исходить в нашем планировании из возможности того, что Сталин сможет укрепить структуру своей партии и правительства, и что для него война, навязанная России, станет скорее источником силы, нежели слабости. Гейдрих сразу же прервал это обсуждение, холодно промолвив: "Если Гитлер отдаст приказ о начале этой кампании, у нас возникнут другие прблемы." В другой раз он сказал мне: "Это любопытно - несколько дней назад Канарис высказал мне те же самые мысли. Порой мне кажется, что вы двое развиваете замечательные отрицательные взгляды на ваших совместных верховых прогулках утром."
     В мае я предпринял еще одну попытку обсудить эту проблему, сказав Гейдриху, что даже если предположить его стопроцентную правоту, было бы лучшее просто из предосторожности изучить другие возможности и подготовиться к разного рода случайностям. И вновь я был резко поставлен на свое место. "Прекратите ваши лицемерные и недалекие и пораженческие возражения, - сказал он. - Вы не имеете права говорить так."
     С тех пор я часто размышлял, являлась ли причина априорного неприятия таких возможностей фанатичная вера нацистских руководителей в конечный успех гитлеровских планов, или же многие из них испытывали в душе определенные сомнения, в тоже время отрицая их в открытом разговоре, опасаясь таким образом поставить под угрозу свое положение. Тот факт, что многие из них никак не позаботились о своей личной безопасности на случай катастрофы доказывает, что верным оказалось перовое предположение, и что у них действительно была слепая вера в руководство Гитлера. Однако и сейчас, и тогда я был убежден, что интеллект Гейдриха бесстрастно просчитал для своего обладателя все возможные варианты. Никто не знал, о чем он в действительности думает. Так, в один из летних дней 1941 г., когда мы были вместе в его охотничьем домике, он произнес следующую фразу относительно того направления, которое принимала война: "Судя по тому, как мы ведем дело, все это плохо кончится. Было полнейшим безумием создать этот еврейский вопрос". Значение этого упоминания о еврейской проблеме стало ясным для меня лишь тогда, когда Канарис - уже после смерти Гейдриха - сообщил мне, что он располагает доказательствами еврейского происхождения Гейжриха. Нервозность, которую испытывал Канарис в это время по поводу войны на два фронта, казалось проявлением его глубокого пессимизма. Во время наших разговоров он беспорядочно перескакивал с одной темы на другую - например, во время обсуждения выпуска американских бомбардировщиков, он мог неожиданно начать говорить о политических проблемах на Балканах. Иногда его фразы были так трудны для понимания, так неясно и туманно сформулированы, что лишь хорошо знавшие его могли понять, к чему он клонит. Особенно это касалось его телефонных разговоров. Однажды я шутливо заметил ему по телефону, что считаю себя обязанным проинформировать Гейдриха и Мюллера о его "пессимистических" разговорах. "Дорогой мой, - ответил Канарис, - я и забыл, что мы говорили по телефону."
     Ближе к концу апреля 1941 г. мне как-то позвонил Гейдрих. Он сделал несколько туманных намеков на приближающуюся кампанию против России, но, заметив, что я не понимаю, о чем он говорит, сказал: "Давайте пообедaem вместе, тогда мы сможем спокойно поговорить об этом."
     Мы встретились в час тридцать в столовой Гиммлера. Только я туда вошел, как появился Гиммлер, окруженный толпой своих сотрудников. Он благосклонно поздоровался со мной, затем отвел меня в сторону. "У вас будет очень много работы в течении несколько следующих недель", - сказал он. Я весьма сухо ответил: "Это не будет для меня чем-то новым, господин рейхсфюрер." Гиммлер засмеялся: "Что ж, Гейдрих наметил для вас много дел."
     За обедом Гейдрих обсуждал многие проблемы, связанные с Балканами, среди них вопрос о связи с различными немецкими частями. И предложил обсудить это с представителями вермахта. Затем он заговорил о русской кампании. Насколько я помню, он сказал что-то вроде этого:
     "Вы были правы - фюреру не удалось добиться удовлетворительного решения военной и политической проблемы Британии. Теперь он считает - после того, как наше воздушное наступление закончилось более или менее полным провалом - что Британия может ускорить свое перевооружение с британской помощью. Поэтому он торопит со строительством нашего подводного флота. Его цель - настолько усилить нашу подводную мощь, чтобы отбить у американцев всякую охоту когда-либо активно вступать войну, так как он понимает всю опасность тесного сотрудничества США и Великобритании.
     Однако он считает, что хотя Франко и отказался активно поддерживать нас, мы полностью господствуем на континенте и можем управлять им по меньшей мере полтора года, прежде чем западные союзники предпримут решительные военные действия в виде вторжения. Поэтому очень важно, чтобы мы максимально использовали этот период, и фюрер считает, что сейчас мы можем атаковать Россию, не подвергая себя опасности оказаться вовлеченными в войну на два фронта. Но если мы не используем это время должным образом, тогда нам придется считаться с неизбежностью вторжения с запада, а Россия тем временем настолько усилится, что мы будемне в состоянии защищаться, если она нападет на нас. Россия проводит такие гигантские приготовления, что в любой момент Сталин может воспользоваться любыми действиями наших войск в Африке или на западе; а это значит, что он сможет предупредить все будущие действия, которые мы можем запланировать против него. Поэтому сейчас самое время для решительных действий.
     Фюрер убежден, что суммарная мощь вермахта столь огромна, что битва с Россией может быть выиграна, а Россия - завоевана в течении того времени, которым мы располагaem. Но Германии придется полагаться исключительно на ее собственные ресурсы, так как фюрер убежден, что англичане с их душами мелких лавочников не обладают достаточной дальновидностью, чтобы осознать русскую опасность. Претензии России к Финляндии, Болгарии и Румынии, а также их последние политические интриги в Югославии демонстрируют, что Сталин будет готов вступить с нами в битву.
     Для любого, кто надеется сохранить новую Европу, ясно, что конфликт с Советским Союзом неизбежен, он начнется раньше или позже. Поэтому лучше отвести опасность сейчас, пока мы можем расчитывать на свою мощь. Генеральный штаб полностью уверен в успехе. Они считают, что мы должны ударить по противнику, пока он еще не готов к действию. Элемент внезапности будет настолько велик, что кампания может быть успешно завершена самое позднее к Рождеству 1941 г.
     Фюрер хорошо осознает все значение и весомость этого решения, и поэтому он не хочет, чтобы даже самые небольшие подразделения наших вооруженных сил оставались незадействованными. Он не только разрешил, но и настоял на том, чтобы были использованы все подразделения полиции безопасности и гражданской (криминальной) полиции. Эти подразделения будут подчиняться командующими армией. Они будут использоваться главным образом в тылу, но так же и на фронте. Фюрер хочет этого, потому что он хочет, чтобы полиция безопасности и служба безопасности защищали нас от соботажа и шпионажа, а также охраняли важных лиц и архивы, то есть занимались общими проблемами безопасности в тылу. Особенно большое значение он придает так назывемым "Роллбанам". (Это были специально построенные автомагистрали для тяжелого транспорта дальнего следования, по которым части снабжения продвигались по огромным малонаселенным русским равнинам.) "Ожидается, что операции будут развиваться достаточно быстро благодаря большому числу моторизированных частей, в связи с чем части полиции безопасности также должны быть моторизировнаы, чтобы они могли активно действовать как в тылу, так и на фронте. Все это было тщательно обсуждено с фюрером, и он лично распорядился, чтобы эти планы были выполнены. Это необычная операция, поэтому все технические аспекты должны быть детально обсуждены с начальником квартирмейстерской службы. Фюрер высказал еще одну мысль, с которой я целиком согласен: впервые эти специальные части будут задействованы на фронте, каждый их член получит возможность проявить себя и заслужить награду. Это окончательно рассеет ложное убеждение, будто бы сотрудники исполнительных (административных? карательных?) управлений - трусы, окопавшиеся на безопасных должностях вдали от линии фронта. Это крайне важно, потому что это усилит наши позиции относительно вермахта и будет иметь благоприятный эффект в кадровом и финансовом отношении.
     Обсуждение этого вопроса с армией идет с марта, переговоры с ОКВ (Верховным командованием вооруженных сил) вел Мюллер. У него уже состоялись беседы с начальником квартирмейстерской службы и его штабом. Но Мюллер ужасно неуклюж в делах такого рода. Он не способен найти нужное слово, и в своей типично баварской бестолковой манере он становится очень упрямым, когда дело касается второстепенных деталей. Наконец, он попросту обращаетяс со своим собеседником как с прусской свиньей. Это, конечно же, возмутительно. Вагнер был совершенно прав, когда пожаловался мне на Мюллера. Поэтому я уже сообщил Мюллеру, что он должен быть отозван с переговоров. Он пришлет вам все относящиеся к делу документы сегодня днем. Я уже говорил о вас с Вагнером и сказал ему, что, хотя вы и очень молоды, я абмолютно уверен, что он найдет вашу манеру вести переговоры более способствующей достижению положительного результата. Завтра он лично примет вас и начнет прорабатывать с вами весь этот вопрос."
     Здесь я впервые прервал Гейдриха, чтобы спросить его, какие главные интересы я должен обеспечить.
     В своем ответе он обрисовал стоящую предо мной проблему, которая в упрошенном виде сводилась к старой истории ревности и антогонизма между армией и СС. Моя работа заключалась в выработке компромисса с генералом Вагнером в отношении каналов связей и взаимоотношений командования гражданских и военных начальников, проблем транспорта, снабжения горючим и других необходимых деталей. Необходимо было в кратчайшие сроки принять рабочее решение, которое удовлетворяло бы обе стороны.
     В должный срок результат был достигнут, и Гейдрих, казалось, был весьма доволен.
     С этого момента развитие событий стало стремительным.Подготовка такой кампании, мобилизация такого огромного числа людей и таких количеств материалов требовало невероятной энергии о всех тех, кто имел отношение к работе по организации и планированию. Тот, кому не удалось пережить дни, подобные этим, не может даже представить себе, как много требовалось от каждого из нас. Особенно это было справедливо в отношении моей работы в качестве главы управления контрразведки. Для нас война с Россией уже началась, и на фронте секретной службы уже шли бои. Одним из принципов нашей работы было как можно больше сохранить неослабное наблюдение за раскрытыми нами шпионскими организациями, чтобы мы смогли проникнуть в них еще до того, как начнутся настоящие сражения. Для нас было жизненно важно скрыть от иностранной разведки нашу лихорадочную мобилизациооную активность. Я приказал своим сотрудникам провести превентивную акцию - массовые аресты подозревaemых. Эти меры были осуществлены в сотрудничестве а абвером Канариса и другими ведомствами вермахта, при этом особое внимание было уделено высоко "чувствительным" участкам, таким как железнодорожные сортировочные участки и пограничные посты.
     Если раньше я откладывал аресты особо важных русских шпионских групп, то дальше тянуть с этим было нельзя. Теперь было жизненно необходимо перекрыть все каналы информации. Однако одну или две из этих групп мы по прежнему использовали для снабжения русских дезинформацией, подготовленной вермахтом. Нам удалось передать им фальшивые материалы о возобновлении подготовки к опреации "Московский лев" - вторжение в Британию. Было очень важно, чтобы Кремль давал ошибочную оценку политической ситуации, и принимaemые меры безусловно внесли свой вклад в то, что их застали врасплох. Например, русские пехотные батальоны в крепости Брест-Литовск все еще маршировали со своими оркестрами даже днем 21 июня.