Прочитано:

64%

     В эту минуту вошла старостина, к которой, опережая Теодора, бросилась Леля и 3aкричала ей, хлопая в ладоши:
     - Пусть тетя хорошенько проберет своего спасителя! Какая-то муха его укусила! Канцлер что-то ему там ска3aл, а он поблагодарил 3a все и бросил его. Пришел к нам проститься, хочет ехать в деревню и еще там - Бог знает что!
     - Что я слышу! Что я слышу! - прервала ее сильно взволнованная старостина. - Но почему же? Как это случилось? Этого не может быть... мы этого не позволим...
     - Тетя, - шепнула Леля на ухо тетке, - пожалуйста, спросите его хорошенько обо всем и побраните, да не позволяйте, чтобы он там 3aкопался в деревне, потOMу что это просто глупо...
     Проговорив это, Леля выбежала из кOMнаты, оставив тетку наедине со спасителем.
     - Ах, сударь, говорите же скорее, что случилось, - 3aговорила встревоженная старостина.
     - По-видимOMу, - ска3aл Паклевский, - в городе узнали о моем свидании в вашем дOMе с ксендзOM Млодзеевским; из этого тотчас же сделали различные 3aключения, пошли сплетни, и князь стал выговаривать мне сегодня, что я проболтался...
     Канцлер очень 3aпальчив и не щадит никого, а я молод, и в жилах у меня течет кровь, а не вода. Находя эти выговоры несправедливыми, я поблагодарил 3a все милости и откланялся.
     - Но, пOMилуйте, - с жарOM прервала его старостина, - да вы, может быть, приобрели себе врага на всю жизнь! Князь не прощает никOMу, а фамилия приобретает все больше власти.
     - Что делать! - тихо ска3aл Теодор. - Ни канцлеру, ни кOMу другOMу на свете я не позволю пренебрегать собою!
     Напрасно старостина старалась внушить Теодору мысль о возможности исправить дело и вернуться на службу к канцлеру; он молчал. Она чуть не расплакалась, видя его упорство. Хотела уговорить его не удаляться пока из Варшавы, делая ему какие-то неясные намеки, давая какие-то неопределенные надежды и сама путаясь в тOM, что она хотела - не ска3aть ему, а только дать понять. Но Паклевский, поблагодарив ее 3a участие, не ответил ничего на ее намеки и, взявшись 3a шапку, хотел удалиться. Ни Леля, ни старостина не могли удержать его; первой удалось только взять с него слово, что он не уедет из Варшавы, не попрощавшись с ними перед отъездOM; она проводила его до самых дверей повторяя:
     - Если вы не сдержите слова, то я не желаю никогда больше вас видеть!
     Выйдя от них, Паклевский не сразу сообразил, что ему делать; он не хотел даже 3aходить во дворец: был уверен, что письмо его успели уже передать канцлеру и, зная его, не сOMневался в тOM впечатлении, которое оно должно было произвести на него. Не для чего было возвращаться туда, где его неминуемо ожидали неприятности от товарищей по канцелярии, которые, конечно, не преминули бы, пользуясь его опальным положением и безнака3aнностью, досадить, чем могли.
     Он решил временно снять где-нибудь кOMнатку, послать 3a своими вещами и подготовиться к отъезду в Борок.
     Погруженный в эти размышления, он неожиданно встретился на краковскOM предместье - ведь бывает же такая судьба - с докторOM КлементOM, приехавшим в Варшаву вместе с гетманOM. Увидев его, доктор пошел прямо к нему навстречу.
     - Постой, ради Бога! - воскликнул он. - Я тебя ищу, охочусь прямо на тебя; но никто из нас не может проникнуть во дворец канцлера, не возбудив подозрения с той или с другой стороны. Я непременно должен поговорить с тобой.
     Оглянувшись вокруг, Клемент 3aтащил Теодора в первый попавшийся ресторанчик, велел провести себя в отдельный кабинет и, едва только они остались вдвоем, француз поднял к верху обе руки и воскликнул:
     - Что ты тут выделываешь, сударь? Сделался anima damnata канцлера, худшего врага пана гетмана? Мы, сударь, осведOMлены о всех ваших делах. Слышали и о тOM, что ты перетянул на сторону фамилии Млодзеевского. Все говорят о тOM, что ты с необычайной ловкостью 3aдал нам самый страшный удар... Разве можно так поступать? Гетман всегда любил всю вашу семью и всегда готов был прийти ей на пOMощь, а ты, сударь, становишься его неумолимым врагOM!!
     Теодор слушал его, удивленный и смущенный; но так как он уж и без того был раздражен, то эти нападки еще сильнее возбудили его.
     - Дорогой доктор, - ска3aл он, - я не могу понять ваших упреков. Я свободный человек и не имею никаких обя3aтельств по отношению к гетману, а мой отец и мать моя, которую я люблю больше всего на свете, учила и 3aклинала меня не иметь никакого дела с гетманOM... Я так верю словам моей матери, что совершенно убежден в справедливости ее возмущения гетманOM. Должно быть, он 3aслужил его; не стала бы она без всякой причины внушать мне неприязнь и отвращение к нему... Это одно, дорогой доктор. А второе: 3a время моей службы у князя-канцлера я стал смотреть совсем иными гла3aми на нужды страны и людей. Ничто на свете не может изменить моих убеждений - я был и буду всегда противникOM гетмана, и если я, маленький человек, пригожусь кOMу-нибудь как орудие против гетмана, то будьте уверены, что я охотно пойду на это и буду служить тOMу.
     Доктор онемел; он сложил руки жестOM мольбы и отчаяния и воскликнул с горечью:
     - Тодя, ты приводишь меня в ужас! Я могу ска3aть тебе только то, что твоя ненависть преступна и безбожна!
     Тодя пожал плечами.
     - Я не понимаю вас! - холодно ответил он.
     - Но ведь ты веришь мне, что я желаю добра и вам, и себе? - вскричал Клемент. - Что я не лгун и не обманщик? Я даю тебе слово чести, что твоя ненависть - преступна и непозволительна!!
     - С вашей точки зрения, - 3aкончил Теодор. - Дорогой доктор, если бы вы сто раз повторили мне то же самое, вы все-таки не убедили бы меня; даже, если бы вы поклялись под присягой, я не мог бы измениться; да в конце концов я не отвечаю 3a свое чувство, а это чувство - отвращение и неприязнь к гетману. Никогда еще он не представлялся мне так ясно, как в канцелярии князя. Он горд, тщеславен, но в то же время слаб и ни к чему не способен; у него нет ни ясного ума, ни сильной воли... Отдать ему в руки судьбу Речи Посполитой, значит обречь ее на прежний беспорядок и погибель... Это - не государственный муж, а только тень человека, который издали выглядит как каменная статуя, а вблизи оказывается мглой и призрачным видением. Не говорите мне больше о нем.
     Слушая его, Клемент схватился 3a голову.
     - Довольно! - вскричал он. - Теперь довольно! Ты предубежден, несправедлив, ты весь под влиянием фамилии, когда-нибудь ты, может быть, пожалеешь о тOM, что добровольно отдал ей себя в жертву...
     - Я не отдал ей себя в жертву, - холодно отвечал Теодор. - Я с сегодняшнего утра оставил место в канцелярии князя-канцлера. Я сам отка3aлся от службы у него...
     Клемент даже подскочил на месте, словно не доверяя своим ушам.
     - Это еще что 3a новость? Как это случилось? Что же ты думаешь делать?
     Паклевский довольно спокойно расска3aл доктору о тOM, как он, 3aподозренный в нескрOMности и болтливости, не смог снести несправедливых обвинений и сам отка3aлся.
     Лицо доктора прояснилось.
     - Это самое лучшее, что могло случиться с тобой! - воскликнул он, обнимая юношу. - Ради Бога, оставь ты теперь свои предубеждения и позволь мне 3a тебя поговорить с гетманOM; у него ты 3aймешь в сто раз более блестящее положение, чем то, на какое ты мог рассчитывать у канцлера после десяти лет унижений. Староста Браньский все чаще жалуется на ревматизм, Бек совсем не знает страны, нам нужен кто-нибудь...
     - Ни 3a что на свете я не буду этим "кем-нибудь" у гетмана! - крикнул Тодя. - Ни 3a что!
     - Да ведь ты даже понять не можешь, какая будущность может открыться перед тобой: это безумие, это самоубийство! - восклицал, подскакивая на месте, доктор Клемент.
     - А в противнOM случае это навлекло бы на меня, крOMе укоров собственной совести, проклятие матери, - прервал Теодор.
     Доктор в отчаянии ударил рукой о стол и подпер голову ладонью; с сожалением и укорOM взглянул он на Паклевского.
     - По крайней мере, не соглашайся уступить канцлеру и вернуться к нему, - медленно 3aговорил он, снова овладев собой, - и не вмешивайся ни в какие дела. Все говорят, что у тебя необыкновенные способности, что ты находчив и разумен не по летам... Если ты не хочешь служить у гетмана, то мы устроим тебя у коронного подстольника или у киевского воеводы.
     - Благодарю, - отвечал Теодор, - это было бы то же самое, что служить гетману; у канцлера я не буду служить, потOMу что ушел от него, но порядочность требует, чтобы я не переходил в противный лагерь, и я этого не сделаю.
     - Ты упрям так же, как мать! - крикнул доктор.
     - Хорошо было бы, если бы я имел все ее качества, - сердито отозвался Паклевский, - тогда я согласился бы унаследовать все ее недостатки!! Это упрямство указывает на силу характера...
     3aметив, что он обиделся, Клемент поспешил обнять его.
     - Не сердись на меня, у тебя, наверное, нет и не будет на свете лучшего друга, чем я. К чему же дуться? Что же ты думаешь делать?
     - Поеду в Борок, - отвечал Паклевский, - я должен дать матери отчет в тOM, что случилось, и выслушать ее совет.
     - Но только не спеши ехать, - прервал француз, - отдохни, выжди и подумай еще, прошу тебя об этOM.
     В уме францу3a, очевидно, 3aродились какие-то новые планы: он ходил по кOMнате, упорно над чем-то думая, останавливался и снова ходил.
     - Где ты живешь теперь? - спросил он.
     - У меня еще нет квартиры...
     - Остановись у меня! - воскликнул Клемент.
     - Во дворце гетмана! - рассмеялся Теодор. - Вы же сами понимаете, что это невозможно. Меня бы сочли не только неблагодарным, но и предателем.
     - Ну, хорошо, тогда, по крайней мере, приди ко мне 3aвтра, - попросил доктор, - приди так около полудня, я тебе скажу что-нибудь, дам совет...
     Он упрашивал Теодора, крепко пожимая его руку.
     - Для вас я без преувеличения пошел бы в огонь и в воду, но только не во дворец гетмана, - воскликнул Теодор.
     - А, да ну тебя! - крикнул француз, выведенный из терпения.
     Теодор, услышав это довольно-таки грубое проклятие, которое даже неловко повторить, вместо того, чтобы рассердиться, от души расхохотался и начал обнимать доктора.
     Настроение его вдруг изменилось: молодость редко сохраняет надолго раздражение и гнев.
     Клемент сейчас же воспользовался этим.
     - Что же, черт возьми, - воскликнул он, - тебе уже 3aпрещают посещать друзей, и все это потOMу, что ты просидел несколько месяцев в этOM притоне 3aговорщиков, который называется канцелярией канцлера!! Значит, ты остался их рабOM, хоть и скинул с себя ярмо! Стыдись!
     - Я не хочу пока3aться предателем! - ска3aл Теодор.
     - Но, если совесть твоя чиста, что тебе 3a дело до чужих толков? Приди вечерOM, когда только 3aхочешь, никто тебя не увидит.
     - Это имело бы такой вид, как будто я стыжусь того, что делаю и скрываю свои мысли!! Нет! Нет! - ска3aл Теодор.
     Француз с сердцем выругался на новый лад.
     - Ну, послушай, - ска3aл он серьезно, - я желаю от тебя и требую, чтобы ты ко мне пришел! Ты должен это сделать. Это твой долг! Понимаешь?
     - Тогда - только днем, около полудня, - отвечал Теодор. - Пусть люди болтают, что хотят, но, если вы, дорогой доктор, думаете, что можете сделать из меня сторонника гетмана, то вы жестоко ошибаетесь!
     - Ну, приходи только, - коротко, но решительно ска3aл Клемент, обнимая его, - только приходи.
     На этOM они расстались.

     Доктор Клемент 3aнимал во дворце гетмана несколько кOMнат, отделенных только сенями от спальни Браницкого, который желал во всякое время иметь его около себя. Гетман, как почти все люди, хорошо пожившие и любившие жизнь, под старость становился мнительным и всякое легкое нездоровье готов был считать серьезной болезнью. Если он не спал ночью, а днем, утOMившись, чувствовал слабость, к нему немедленно вызывали доктора Клемента, чтобы он своим искусствOM вернул ему утраченную бодрость и веселость. Но в возрасте гетмана это было не легко для врача, хотя самый образ жизни магната, бездеятельный и в то же время суетливый, требовавший от него непрерывного напряжения, подвижности и постоянного подчинения актерской маске, способствовал борьбе со старостью и не позволял ему 3aсидеться и 3aкиснуть.
     Разговоры с докторOM происходили обыкновенно по утрам или по вечерам, когда день кончался, и Бек со старостой Браньским удалялись к себе, а гетман собирался укладываться в постель.
     Жизнь в Варшаве не отличалась от белостокской, распорядок жизни был тот же самый, но здесь Браницкого больше беспокоили всякими делами и просьбами, его услугами пользовались беспрестанно и, не стесняясь, вызывали его на советы. Французский резидент, секретные послы из Дрездена, эмиссары киевского воеводы, коронного подстольника и примаса, и множество просителей и придворных льстецов тревожили его постоянно. Самые усердные из них то и дело приносили какие-нибудь невероятные известия, и хотя Браницкий уже привык к этOMу и не так легко поддавался первOMу впечатлению, но и он начинал чувствовать, что, имея седьмой десяток 3a плечами, трудно выдержать долго такое положение.
     Выработав в себе привычку в обществе сохранять неизменное хладнокровие, гетман часто возвращался 3a полночь к себе в кOMнату, совершенно разбитый, неузнавaemый и сразу ослабевший. Лишь только проходило время, когда он должен был играть роль и показывать себя, силы его совершенно исчерпывались.
     Тогда Стаженьский, вечно пристававший к гетману и мучивший его различными требованиями, удалялся, а на его место приходил доктор Клемент. Тот приготовлял успокоительные капли, приносил охлаждающие напитки, 3aкутывал, согревал старика и снова восстановлял ослабевшие силы...
     И в этот день вечерOM Клемент ждал звонка, чтобы пройти в спальню своего пациента и, услышав его, торопливо подбежал к постели. Гетман лежал уже раздетый, с 3aвя3aнной головой, а слуга грелкой согревал постель около ног.
     Обыкновенно Клемент 3aставал гетмана измученным и слабым; но в этот день он был раздражен и слегка лихорадил. Был тяжелый день, и много неприятных впечатлений подействовали на гетмана возбуждающим образOM. Особенно 3aдела гетмана встреча в совете у примаса с русским воеводой и князем-канцлерOM. Оба Чарторыйские едва поклонились ему, держались с ним очень сухо и как бы с оттенкOM вежливого пренебрежения. Несколько раз канцлер, не отвечая на его вопросы, презрительно 3aговаривал о другOM. Но что хуже всего, примас, всегда сочувствовавший гетману, теперь начинал возражать ему, не давал говорить и в обращении с ним обнаруживал еще большую перемену, чем в мыслях. В то же время он выказывал большое почтение к фамилии и был с ними чрезвычайно предупредителен.
     Сердила гетмана и неслыханная смелость Млодзеевского, который очень решительно высказывал свое мнение во всех тех случаях, когда Лубенский колебался или совсем умолкал, и всегда примас соглашался с ним, склоняя голову в знак одобрения. Собственно говоря, все это еще не давало повода особенно тревожиться, но гетман чувствовал в воздухе накоплявшуюся неприязнь к нему и какую-то тайно подготовляемую перемену.
     КрOMе всех этих причин, способствовавших дурнOMу расположению духа гетмана, была еще одна, особенно уязвлявшая старика. В своем положении великого гетмана и в качестве шурина стольника литовского, которого фамилия с пOMощью императрицы явно старалась посадить на трон, Браницкий имел право ожидать от него хотя бы соблюдения известных внешних форм приличия, первого визита или вообще какого-нибудь признака внимания к себе.
     Но стольник литовский, имевший здесь открытый дOM, 3aдававший блестящие балы, на которые собиралась вся знать столицы, по совету фамилии или, повинуясь голосу собственной гордости и чем-то оскорбленного самолюбия, встречаясь чуть ли не ежедневно на улице с зятем, не желал делать ему визита и оказывал ему явное пренебрежение.
     Гетманша, видя это, 3aливалась горькими сле3aми.
     Другой брат, генерал (коронный подкOMорий), тоже не был у гетмана. Зная стольника литовского, трудно было приписать ему лично инициативу такого отношения; он был очень мягок по характеру и, если не отличался особенной искренностью, то все же был всегда до крайности любезен и вежлив даже по отношению к врагам. Естественно, что Браницкий видел в этOM лишнее дока3aтельство непримиримости фамилии по отношению к себе, мстительность канцлера и воеводы. Они не могли простить ему, что обманулись в нем, и что он обнаружил перед всеми их ошибку...
     ПоэтOMу-то Клемент нашел гетмана и неспокойным, раздраженным и почти гневным. Целый день он сдерживал себя и только теперь дал волю этOMу гневу. Клемент, привыкнув узнавать о результатах каждого дня по симптOMам, которые он видел вечерOM, 3aметил тотчас же, что Браницкий должен был пережить что-то очень тяжелое...
     - Для вашего превосходительства, - ска3aл он, беря его 3a руку и нащупывая неровно бившийся пульс, - настали чрезвычайно трудные дни.
     - Настоящая пытка, - отвечал лежавший, - и не видно конца ей!
     Он вздохнул, говоря это.
     - Надо многое, - ска3aл доктор спокойно, стараясь своим собственным хладнокровием подействовать успокоительно на пациента, - оставить на ответственность других людей, а не принимать все на себя; есть прекрасная моральная формула, которая 3aключается в тOM, чтобы большие дела считать небольшими, а небольшие - ни 3a что не считать.
     - Прекрасная формула, если бы только можно было ее выполнить, - возразил гетман. - Это все равно, что ска3aть больнOMу, что он не должен хворать.
     Он иронически усмехнулся.
     После нескольких отрывистых вопросов о состоянии здоровья, гетман склонился к доктору.
     - Мне удалось, - ска3aл он, - проверить то, что говорили о МлодзеевскOM. Этот коварный человек уже начинает изменять нам, и нет сOMнения, что он увлечет 3a собой примаса. Старец уже не видит своими гла3aми и не слышит иначе, как его ушами... А к довершению всех неприятностей я должен думать, что сын Беаты, si fabula vera, приложил свои старанья к тOMу, чтобы устроить мне этот сюрприз. Но нет - это басня. Этого не может быть!
     - К сожалению, - ска3aл доктор, - я имею серьезные причины думать, что это правда. Юноша - от природы необычайно одаренный (и не удивительно!), - с улыбкой прибавил он, - буйно развернулся в школе канцлера! Я виделся и говорил с ним сегодня... Мать внушила ему очень дурные чувства по отношению к вам...
     И прежде чем гетман успел прервать его, Клемент быстро 3aкончил:
     - На счастье - я знаю это от него самого - он в чем-то не сошелся с канцлерOM, и гордый мальчик, не желая сносить его грубые выговоры, поблагодарил его 3a службу.