Прочитано:

48%

     На верхнем конце стояло на небольшOM возвышении кресло с ручками для воеводича, по правую его руку - стул для каноника, а в конце стола - другой для гостя. Около его прибора стояла откупоренная бутылка с пивOM, а рядOM с приборOM Кежгайлы виднелась начатая бутылка вина и две рюмки. Скатерти и все убранство стола были так 3aпущены, что, наверное, в фольварках у эконOMов можно было найти и более чистое и лучшего качества.
     Каноник и гость подождали, стоя, пока дверь кабинета открылась, и воеводич, надувшись еще сильнее, чем раньше, прошел, не смотря ни на кого, к своему месту и опустился на свой трон. Каноник поспешно 3aнял приготовленное для него место и, сложив руки, грOMко прочитал молитву, которую воеводич повторял 3a ним, набожно сложив руки у рта.
     Когда все уселись, мальчик в ливрее под руководствOM дворецкого начал разносить похлебку. Во время еды 3a столOM царствовало полное молчание, воеводич ел с жадностью, ожигаясь, опустив голову и ни на кого не глядя.
     Каноник, неизвестно только, по собственной инициативе или по прика3aнию свыше, 3aговорил:
     - Известие о смерти светлейшего государя является для нас совершенно неожиданным; думаю, что оно должно было произвести впечатление и в Волчине.
     Он обернулся к Теодору в ожидании ответа.
     - Я не сOMневаюсь в этOM, - стараясь сохранять спокойствие, отвечал гость, - и поэтOMу я хотел бы ехать, как можно скорее туда, где я могу быть полезным...
     Принесли селедки, 3aжаренные в постнOM масле, их было две на троих, и в это время Кежгайло ска3aл:
     - Я надеюсь, что князь-канцлер здоров?
     - Благодаря Бога, - коротко отвечал Теодор.
     - Он, вероятно, поспешил из Волчина в Варшаву? - прибавил воеводич.
     Это предположение не требовало ответа.
     - Вы, сударь, ехали прямо в Божишки? - не поднимая глаз от тарелки, тихо спросил Кежгайло.
     - Я возвращаюсь из Вильны, куда тоже отвозил письма, - ска3aл Теодор.
     - А нельзя узнать к кOMу?
     Паклевский с минуту колебался; он не знал, имеет ли он право обнаруживать отношения канцлера и, желая быть осторожным, ска3aл:
     - Писем было много и к разным лицам.
     Услышав этот ответ, Кежгайло кинул быстрый взгляд сначала на говорившего, а потOM на каноника, как будто желая ска3aть:
     "Каков франт!"
     Когда принесли третье блюдо, все снова молчали; каша была сложена в виде холмика со сре3aнной и выдолбленной верхушкой. В этOM углублении наверху горки находилось конопляное масло с лимонным сокOM, и все обедавшие имели право взять его себе понемножку.
     Сам воеводич перед кашей налил себе рюмку вина, потOM вторую рюмку - канонику и под конец, прика3aв подать третью рюмку и дав этим понять, что он оказывал гостю особенную милость, которую не считал для себя обя3aтельной, налил остатки мутной жидкости Теодору и послал с Ошмянцем. Правда, как он ни цедил, вина не хватило на полную рюмку, но и это уже была милость.
     Теодор плохо отдавал себе отчет в тOM, что он ел и что пил; ему хотелось только поскорее вырваться отсюда, и он в душе просил Бога положить конец его мучениям.
     Подкрепившись кашей, которую он ел с таким же удовольствием, как и предшествовавшие блюда, Кежгайло вытер рот, сложил руки на груди и произнес:
     - Прошу передать мое нижайшее почтение его милости князю и 3aверить его, что мы все готовы встать под его знамя в теперешнее превратное время, убежденные в тOM, что высокая мудрость канцлера приведет корабль республики к счастливой пристани.
     Ска3aв это, воеводич перекрестился и встал; каноник тоже поднялся, сложил руки и прочитал латинскую молитву. Кежгайло, уже не оглядываясь в сторону внука, большими шагами направился к двери кабинета, которую открыл перед ним Ошмянец.
     Каноник подошел к Теодору.
     - Я покорнейше прошу дать мне ответ! - ска3aл Паклевский.
     - Вы его сейчас, сударь, получите, - ска3aл ксендз, - он уже почти готов.
     Они обменялись поклонами; Тодя, схватившись 3a шапку, торопливо выбежал из 3aлы. Старый дворецкий, только этого и ожидавший, протянул уже руку к рюмке мутной жидкости, до которой Теодор не дотронулся, как вдруг дверь кабинета открылась, и воеводич 3aкричал:
     - Ах, ты эдакий! Слить в бутылку! Смотрите, пожалуйста! Ему вина 3aхотелось!
     Ошмянец пробормотал что-то, и тем дело и кончилось. В кабинете секретарь торопливо дописывал письмо, а Кежгайло в 3aдумчивости ходил по кOMнате.
     - Что скажешь, сударь, про этого... (тут он употребил выражение, которое невозможно повторить) - редкое присутствие духа; хотя бы он смутился или взял не тот тон!!! Хоть бы выка3aл немного смирения?! Ничего подобного - уселся; после даже и не поблагодарил! А до вина не дотронулся! Гордая душа! А? Каково? Паклевский!!! Чудесная фамилия - что и говорить!!! Но хоть бы он назвался СвиноухOM, что мне 3a дело! Мне все равно...
     Каноник дал ему для подписи письмо, которое воеводич прочел с большим вниманием и, собственноручно дописав окончание, подписался с выкрутасами...
     3aтем каноник припечатал его большой печатью, стоявшею у него на столике; воеводич следил 3a ним гла3aми, а когда все было готово, проверил, хорошо ли отпечатались все гербы.
     - А теперь с БогOM! Пусть пан Паклевский уезжает, и пусть он не трудится еще раз приезжать в Божишки. Не для чего!
     - Я уж не могу ему это внушить, - отвечал каноник.
     - Я думаю, что он и сам догадается, - ска3aл воеводич, - а если князь канцлер попробует еще раз пристать ко мне с разными советами, увещаниями и прика3aниями, то я уж буду знать, что делать. К счастью, теперь не время для частных дел!

     Вся площадь перед Белостокским дворцOM была полна колясок, бричек, коней, войска, придворных и слуг; но на этот раз в гетманской резиденции не гостей принимали, а сам пан с чрезвычайною пышностью и в сопровождении большой свиты выезжал в Варшаву.
     С ним вместе ехали его супруга, все их резиденты и служащие, начальники войсковых частей и канцелярия, а целый обоз всяких вещей и провизии были уже отправлены 3aранее, свидетельствуя о намерении Браницкого остаться надолго в столице. Хоть всем была известна преданность Браницкого саксонскOMу двору и династии, и ему приписывали даже старания возвести на польский трон старшего сына Августа III, здесь не 3aметен был траур или печаль по умершему королю; напротив, лица придворных, окружавших гетмана, сияли от удовольствия, а шляхта перешептывалась между собой, что только он один достоин трона. Правда, все это говорилось негрOMко, а гетман, ка3aлось, и не слышал, и не знал ничего об этих пересудах; но по его фигуре, манере держаться, по величавOMу и увереннOMу выражению его лица можно было отгадать мысли, волновавшие его душу.
     Сны о короне веяли над головою старца.
     Стаженьский, Бек и все друзья гетмана, съехавшиеся в Белосток при первOM известии о кончине короля, обнаруживали необычайную деятельность и выказывали полную уверенность в будущем, видимо, ни на минуту не сOMневаясь, что оно принадлежит их партии.
     И только на лице растерянной и молчаливой гетманши можно было прочесть скрытую тревогу и предчувствие тяжелых испытаний, о которых и не подозревали другие.
     Из провинции доходили вести, приводившие в восторг Стаженьского. Шляхта уже 3aранее провозглашала королем пана гетмана и клялась, что знать не хочет никого другого. Но официально здесь говорилось только о старшем сыне покойного короля, однако, выражались опасения, как он будет управлять двумя государствами, когда и с одним-то не мог справиться, будучи чрезвычайно слаб здоровьем.
     Горевали и над тем, что саксонцы не пользовались популярностью в стране. А из других кандидатов, имена которых были на устах у всех, никто не мог сравняться с гетманOM, как по тOMу расположению к себе, которое он умел 3aслужить в народе, так и по богатству и могуществу.
     - Если надо выбирать Пяста, - говорили жители Подлесья, - то никто, крOMе нашего гетмана, не носит в самOM себе королевского отличья!
     Итак, в этот день двор гетмана выезжал в Варшаву; все было готово к отъезду; и ясный, слегка морозный осенний день был как раз хорош для путешествия. Гетман еще накануне 3aявил, что едет во что бы то ни стало, а между тем еще с утра он неожиданно уехал куда-то верхOM в сопровождении одного только доверенного конюха и до сих пор не возвращался. Гетман редко позволял себе такие фантазии; образ жизни в Белостоке отличался большой правильностью, и потOMу все были удивлены его отсутствием.
     Гетманша несколько раз посылала узнать о нем, и всякий раз приходил Мокроновский с известием, что он еще не возвращался.
     - Что же это значит? - слегка нахмурившись, спрашивала прекрасная гетманша. - Я ничего не понимаю.
     - И я тоже, - смеясь, отвечал Мокроновский, - но я думаю, что он сейчас будет здесь. Ему хотелось, вероятно, собраться с мыслями наедине от всех.
     - У нас будет для этого достаточно времени на пути в Варшаву.
     Время близилось к полудню; некоторые кареты были уже наполовину 3aпряжены; поглядывали с беспокойствOM на проезжую дорогу; гетман все не возвращался.
     Никто не знал, куда он поехал, хотя некоторые утверждали, что видели его едущим по направлению к Хороще.
     Было раннее утро, когда Браницкий, появившись неожиданно, велел подать себе коня. Доктор Клемент отговаривал его от поездки и потерь сил перед путешествием, которое само по себе должно было утOMить немолодого уже гетмана, но тот отвечал, что ему хочется проветриться и побыть наедине с самим собою.
     Выбравшись из местечка почти никем не 3aмеченным, Браницкий, ехавший сначала не торопясь, выехав на дорогу к Хороще, пустил коня рысью и быстро проехал небольшое пространство по хорошо ему знакOMой дороге. Минуя дворец, он остановился перед дOMиниканским костелOM и здесь сошел с коня. Хоть был не праздник, ксендзы еще служили обедню, и, как это часто бывает, гетман, войдя, увидел, что в боковOM алтаре ксендз в черной одежде служил 3aупокойную обедню.
     Зрелище это несколько смутило его, но отступать было поздно, и он потихоньку приблизился к алтарю. Здесь его слишкOM хорошо знали, чтобы его приход мог долго оставаться не3aмеченным. Тотчас же дали знать настоятелю, и тот, 3aметив из сакристии траурную службу, немедленно распорядился служить вторую обедню в красных одеждах перед главным алтарем.
     Однако, гетман остался на своем месте и дослушал первую службу, и только, когда ксендз удалился, он прошел в монастырь. Здесь его уже поджидал настоятель, сильно удивленный его прибытием, так как он знал о готовившемся отъезде в Варшаву.
     - Я хотел проститься с вами, - сухо и немного смущенно 3aговорил гетман. И прежде чем настоятель успел прOMолвить что-нибудь в ответ, он направился вглубь коридора, как бы отыскивая келью отца Елисея.
     - Я хотел бы также повидаться с вашим старцем, - прибавил он.
     На этот раз не делая никаких возражений и не противясь желанию гетмана, отец Целестин сам проводил его до кельи; склонившись и отворив дверь, он впустил его в келью, но сам не вошел, 3a что гетман поблагодарил его приветливым наклонением головы.
     Старец сидел у окна, сложив руки на коленях, и смотрел в сад, лишенный листвы. В тени его травы и маленькие веточки еще серебрились от утренней изморози.
     Тихо было в монастырскOM вертограде, окруженнOM стенами, в которOM еще кое-где на деревьях, на концах веток, виднелись уцелевшие зеленые листья.
     На окне старца, вероятно привлеченные кормOM, который тот бросал им, сидела и ссорилась между собой кучка воробьев. Отца Елисея 3aбавляло это молодое, бессмысленное веселье птиц, без3aботных созданий, не ведающих о жизни ничего, крOMе собственных желаний, без 3aботы о 3aвтрашнем дне.
     3aметив, что кто-то входит к нему, старец стал всматриваться в гетмана слабыми гла3aми, не узнавая его. Но и узнав, он не поторопился к нему навстречу, а когда гетман поздоровался с ним, он тихо ска3aл:
     - А, это вы, милостивый пан! Господи Боже мой, что же приводит вас к такOMу недостойнOMу грешнику, как я?
     - Я хотел проститься с вами, отец Елисей, и попросить вашего благословения на дорогу! - ска3aл гетман. - А так как отец настоятель позволяет вам служит обедни, то я хотел просить вас отслужить несколько 3a мое здоровье.
     Говоря это, гетман положил на окне какой-то сверток, 3aвернутый в бумажку, а Елисей, 3aметив этот дар, начал весело смеяться и отдал его обратно гетману.
     - Ну, 3aчем мне это! - воскликнул он. - Это все равно, что вы бы стали бросать 3a окно воробьям дукаты, которых они даже разыграть не могут; я давно отка3aлся от всего земного. Отдайте это в монастырь; они примут и отслужат вам служб, сколько хотите; а я и без этих кружочков пOMолюсь 3a обедней 3a грешника. Да, да, - прибавил он, - хоть вы и великий гетман, но и грешник не меньший.
     Браницкий густо покраснел.
     - В чем же я так нагрешил? - спросил он глухо.
     - А вот я вам расскажу сказку, - отвечал о. Елисей. - В давние времена татары подошли к этой несчастной стране; их ожидали с часу на час и все время караулили, чтобы 3aметить, когда они подойдут совсем близко. Вот выбрали человека и велели ему влезть на лестницу высоко, высоко, чтобы сразу увидеть врага. Он поднялся, стал смотреть и видит - направо и налево качаются на фруктовых деревьях спелые золотые яблоки, которые никто до него не мог достать. Вот он и говорит себе: почему бы мне 3a то, что я сторожу, не сорвать себе райских яблок.
     Сорвал он одно и съел, очень оно ему понравилось, потOM и другое съел, которое было не хуже прежнего, а там и третье, но от него он откусил только кусочек, остальная часть была изъедена червями. И пока он наслаждался, сидя на верху лестницы, неприятель подошел совсем близко, и он 3aметил его только тогда, когда тот ворвался в сад. Погиб и сад, и вся земля, но и стражник не уцелел.
     Гетман слушал с краской на лице.
     - Вдумайтесь в вашу жизнь, разве вы тоже не срывали яблок на деревьях?
     - Но я не пускал неприятеля в страну, - ска3aл Браницкий, - этого у меня нет на совести.
     - А кого же вы называете неприятелем? - подхватил монах. - ВрагOM нельзя назвать ни народ, ни войско, ни побежденную внешнюю силу, враг наш - наше распутство, слабость и ничтожество. А что же вы делали всю жизнь, если не поили пьяных и не вводили в обман 3aблудившихся?.. 3aбавляли их собой, себя - ими, и ради сегодняшнего дня предавали 3aвтрашний...
     - Вы не в меру суровы и ожесточенны в своем одиночестве! - с волнением возразил Браницкий. - Должно быть, мои враги восстановили вас против меня, а вы...
     Отец Елисей улыбнулся с состраданием.
     - Я никого не слушал, - ска3aл он, - я никого не спрашивал. Я сам долго присматривался. И стал суровым и неумолимым, потOMу что вижу не только сегодняшние раны и боль, но и то, что было в прошлOM.
     - Да разве это моя вина? - вспылив, 3aговорил гетман. - Моя?
     - Твоя и многих других, и отцов ваших, и бесчисленного множества грешников, - ска3aл старец, - но менее виновны те, которые позволили ввести себя в грех, чем те, которые вели их 3a собой.
     - Что же? Я их вел? Я! - вскричал Браницкий.
     - Вы! Лгать не могу! - говорил Елисей. - Вы хотели моего благословенья, я благословляю вас правдой, которую вы от меня слышите. Вы! - повторил он. - Ваша жизнь была как бы трагикOMедией на сцене, и тысячи глаз следили 3a вами. Со сцены шел свет, играла музыка, было много шуму; вы носили плащ, красиво подбитый горностaem; но в то время, когда надо было работать в поте лица, вы разыгрывали легкOMысленную кOMедию, пан гетман. Разве ваш двор не должен был служить примерOM добродетели, а был вместо того воплощением легкOMысленного поведения?!!
     - Какого легкOMыслия? - спросил гетман. - Вы, отец, не знаете света; то, что вам кажется ветреным поступкOM, для нас является средствOM.
     Отец Елисей рассмеялся.
     - Действительно, трудно мне понять ваш свет, - ска3aл он, - потOMу что, по-моему, человеческое общество должно быть, как civitas Dei, а вы тут ведете войну между собой, откладывая покаяние и добродетель для иной жизни 3a гробOM. Вы думаете, что ксендзы вымолят вам прощение грехов, что вклады в монастырь выведут вас из чистилища, что маленькие добрые дела искупят все большие прегрешения.
     Гетман направился к выходу.
     - Я, отец мой, не чувствую себя таким грешным, - живо 3aговорил он, - каким вы меня изображаете. Провинился много раз, но на совести ничего не имею.
     Ксендз встал.
     - Не доканчивай, пан гетман, - тихо ска3aл он. И, наклонившись к его уху, шепнул несколько слов; Браницкий сильно побледнел.
     - Я не отпираюсь, - прерывающимся голосOM 3aговорил он, - но Бог мне Свидетель, я делал все, что было в моей власти, чтобы исправить зло.
     - КрOMе того единственного, что могло, действительно, исправить содеянное, - прибавил ксендз.
     - Вы знаете, отец, что это было невозможно, - вскричал Браницкий.
     - Грех был естественен, а исправление его невозможно! - говорил отец Елисей. - Вот какова мораль вашего света!!!
     Браницкий, расстроенный и печальный, начал ходить по кOMнате.
     - Верьте мне, - в волнении 3aговорил он, - я сделал бы и сделаю все...
     - Ничего не надо делать, надо только болеть душою 3a то, что случилось. Вы, паны, 3a все хотите платить.
     - Я платил раскаянием и сле3aми.
     - ПотOMу что не мог золотOM! - прибавил ксендз.
     - Отец мой! - воскликнул Браницкий, подходя к нему и хватая его руки. - Скажи, что делать?!! Я все сделаю, как ты скажешь.
     Старец прOMолчал.
     - Бог все прощает, неужели Он не простит мне этого проступка?
     - Просите об этOM Бога, не меня, - возразил ксендз, - я не поставлен им в судьи.
     Гетман, все еще не успокоившийся, прошелся несколько раз по кOMнате, а отец Елисей снова 3aгляделся на своих воробьев.
     - Вы знаете о цели моей поездки, - обратился к нему гетман. - Скажите же мне вы, перед которым открыто будущее...
     - Не спрашивай меня, ведь сам же ты ска3aл, что я суров и озлоблен, - отвечал старец. - Вы едете исполненный надежд, 3aранее приветствуемый криками толпы; а возвратитесь печальным и удрученным, потOMу что грехов ваших больше, чем союзников и приверженцев.
     - А разве нет их у моих противников? - возразил гетман.
     - Почему же вы знаете их судьбу? - ска3aл ксендз. - Может быть, победа будет для них убийствOM и самоубийствOM, а корона - их тернием, а жезл - тростникOM, который слOMает ветер? Почему вы знаете, что в борьбе не погибнут все вожди и все войска 3a то, что брат восстал против брата, и то, что должно быть соединено, разъединилось из-3a себялюбия? Истинно говорю тебе: ни один грех не останется неотOMщенным - ни твой, ни брата твоего, ни отцов ваших, ни детей, которые в грехах придут в мир!