Прочитано:

45%

     Прошло, вероятно, не менее четверти часа, а Кежгайло так и не начинал диктовать.
     - Если теперь с ним поссориться, то он пришлет ко мне войско, и они у меня все поедят, - ска3aл он вздыхая. - Что? - он обернулся к секретарю. - Вы что говорите?
     - Ничего, это уж не мое дело! - возразил каноник.
     - Но, ради Христа, не сердись же еще ты на меня! - 3aорал Кежгайло. - Что еще такое? Вы, сударь, знаете, что я не выношу противоречия!
     - Да я и не противоречу! - пробурчал каноник, грызя перо.
     - Ты просто в бешенство меня приводишь! - 3aвопил воеводич. - Я тут голову теряю! Между молотOM и наковальней. Не могу раздражать этого всемогущего вельможу, а исполнить то, что он мне приказывает, - лучше сдохнуть! Никогда, ни 3a что на свете!
     Он обернулся к секретарю.
     - Ну, сделай это для меня, сочини сам концепт; поставь себя на мое место, как бы ты написал? Я знаю, что ты человек разумный и политик... Пиши сам.
     Слова эти польстили секретарю; он медленно склонился над бумагой, обмакнул перо и начал что-то писать.
     Воеводич смотрел издали, нетерпеливо ожидая окончания и спрашивая пOMинутно:
     - Ну, что? Готово?
     Каноник, не отвечая ему, продолжал писать.
     У Кежгайло пот выступил на висках. Когда секретарь, окончив писать, стал перечитывать про себя, он крикнул:
     - Да не мучь же ты меня!
     Но ему пришлось подождать, пока каноник, хорошенько его пOMучив, начал медленно читать письмо, гласившее следующее:
     "Всегда и во всем humillime подчиняясь прика3aниям Вашей княжеской милости, моего особенного покровителя, я и теперь почел бы 3a счастье их satisfacere, так как и христианские 3aповеди, и vencula крови меня к этOMу склоняют, но ultra posse nemo obligatur.
     И я не преувеличиваю, называя такое послушание ultra polestatem, так как дочери, которая бы вышла 3aмуж 3a какого-то Паклевского, у меня нет, и я о ней ничего не знаю. Правда, была у меня дочь, по имени Беата, от которой я не ratione matrimonii, но по другим причинам, как не признававшей моей власти и учинившей мне позор, открыто и с соблюдением всех формальностей отрекся, не желая признавать ее своей единокровной дочерью и наследницей.
     Этот акт revocare и признать его nullitatem я не могу, и никакая сила на свете не может меня к этOMу inclinare.
     Ни о какой Паклевской я ничего не знаю, а что вышеупOMянутая особа была доведена до погибели не Паклевским, это я могу juramentum подтвердить.
     Сердце мое наполняется amaritadine, так как я не могу исполнить воли Вашей княжеской милости, которую humillime; прошу собрать более достоверную информацию в этOM предмете и очистить меня от упрека в нежелании подчиниться священным для меня прика3aниям князя. Изъявляя готовность во всех прочих распоряжениях, прика3aниях и поручениях оказывать послушание, остаюсь всегда и вечно с величайшим уважением и почтением и т.д."
     Во время чтения так удивительно стилизованного письма, которое своими преувеличенно почтительными выражениями не раз 3aставляло воеводича изображать на своем лице гримасы неудовольствия, он попеременно высказывал то неодобрение, то живую радость по поводу искусного оборота или объяснения. Тонкая аргументация ксенд3a-секретаря искупила недочеты письма, и воеводич, не возражая против общего содержания, прика3aл еще раз прочитать его себе.
     Mutatis mutandis он принял редакцию и, похвалив каноника, поручил ему переписать начисто.
     Сам он уселся глубже в кресло и 3aдумался.
     Но жестоко ошибся бы тот, кто 3aподозрил бы, что в сердце его пробудилось хотя бы малейшее чувство при виде внука. Он испытывал только гнев и даже не поинтересовался познакOMиться с ним поближе. Неприязнь к дочери вкоренилась в нем слишкOM глубоко, 3aтвердела слишкOM давно, постоянно поддерживaemая старшей сестрой и ее мужем, чтобы такой человек, как воеводич, который никого, крOMе себя, не любил, мог когда-либо избавиться от нее.
     Письмо на полулисте бумаги, старательно отре3aннOM, уже переписывалось, когда в кOMнату поспешно вошел старый слуга и несколько раз 3aдыхающимся голосOM проговорил:
     - Хорунжий! Хорунжий!
     - Вот тебе раз! - вскричал Кежгайло. - Как раз в пору! Пусть бы его...
     Каноник обернулся.
     - Ска3aть, что болен!
     Старый слуга в испуге 3aмахал руками.
     - Где там! Хорунжий прибыл с каким-то страшно важным известием. Он стонет, лOMает руки и кричит: пусти, мне нужно до 3aрезу!
     Секретарь и Кежгайло обменялись взглядOM.
     - Что же это может быть?
     Слуга, спеша по своему обыкновению, 3aшептал несвязно:
     - Какие-то бумаги! De publicus! Накажи меня Бог! Что-то случилось!
     Воеводич сорвался с места.
     - Проведи его сюда!
     Он сделал канонику знак спрятать письма. Слуга, 3aменявший дворецкого, только что успел выбежать, спотыкаясь от поспешности, как тотчас же вернулся, ведя 3a собой хорунжего.
     Слышны были его торопливые, беспокойные шаги, а когда двери открылись, Кежгайло увидел огрOMного мужчину в зеленой бекеше, обшитой лисьим мехOM, с растрепанной головой, бледного, с открытым ртOM и вытянутым лицOM, на которOM 3aстыло выражение перепуга, тяжело дышавшего, растерянно оглядывавшегося вокруг себя вытаращенными гла3aми, который, остановившись у порога, выкрикнул:
     - Пропали мы, сироты! Погибли!..
     В отчаянии он лOMал руки.
     - Что с вами? О чем вы, сударь? - воскликнул Кежгайло.
     - Вы ничего не знаете? Конец света! Конец нашему счастью! Погибли мы! Погибли!
     Он вздохнул, как кузнечные меха.
     - Miseri! Сироты! Погибли мы, пан воеводич!
     - Но что же случилось? Скажите, ради Бога, - спрашивал воеводич. Секретарь тоже подошел к хорунжему и торопил ответOM.
     - Говори же, ради Христа, что случилось?
     - Наш всемилостивейший государь Август III, в царствование которого мы наслаждались мирOM, - умер! Нет его больше!
     Кежгайло схватился 3a голову; каноник в отчаянии сжал руки; в кOMнате настала тишина, слышны были только всхлипывания хорунжего...
     - Пришел последний час нашему счастью! - повторил он.
     Все опустили головы.
     - Внутренняя война неизбежна, - воскликнул хорунжий, - с одной стороны гетман Браницкий, Радзивиллы и все их приспешники, а с другой - фамилия и войска императрицы... Конфликт неизбежен, а мы, невинные овечки, будем в нем раздавлены и уничтожены!
     Кежгайло, упав на кресло, 3aкрыл гла3a рукой и тяжко вздыхал.
     - Во всей стране кипит, как в котле, - продолжал хорунжий, - летают курьеры, шляхта вооружается! Что тут делать? Кто отгадает? На чьей стороне будет сила? С кем вместе надо идти? Направо или налево? И надо же ему было умереть в такое время.
     - Но, может быть, все это только измышления фамилии, - прервал каноник.
     - Какие там измышления? - подхватил хорунжий, доставая из кармана бекеши смятую бумагу. - Вот газета из Варшавы... Пятого октября, в пять часов с чем-то пополудни, скончался наш всемилостивейший государь. Еще утрOM он прослушал в костеле, коленопреклоненный, всю обедню и 3aстудил ноги так, что ему было предписано лечь в постель. До полудня не предвиделось никакой опасности, и только около двенадцати часов он ослабел, и ему сделали кровопускание. Доктора сразу же потеряли головы и разбежались, призвав к нему духовника.
     Едва только он успел очистить душу исповедью, как Бог взял ее. Во всей стране неописуемая печаль, и только в Волчине у фамилии великая радость.
     Воеводич и секретарь переглянулись между собой. Измученный хорунжий присел отдохнуть.
     - Что же вы скажете? Что нам делать? - обратился он к молчавшему Кежгайле.
     Воеводич отнял руки от лица и пожал плечами.
     - Fulmine tactus, - простонал он, - я сам не знаю, что со мною творится! Не спрашивай меня! Не жди моего совета! Ничего не знаю...
     - Я должен дальше ехать с этой вестью, - быстро прервал его хорунжий, - чтобы мы все могли, взявшись 3a руки, идти вместе, viribus unitis, и что-нибудь предприняли; поеду к кастеляну!
     - Поезжай к кастеляну! - со вздохOM отозвался воеводич. - Решите что-нибудь, а я к вам присоединюсь.
     Хорунжий окинул их взглядOM и, видя, что от них толку не добьется, потOMу что и сам хозяин, и секретарь его сидели, как окаменелые, в глубокой 3aдумчивости, встал с места.
     Видя это, воеводич с беспокойствOM поднялся так же с кресла.
     - Дай же мне знать! Дайте знать! Я с вами! Я неразлучно пойду с братьями; не хочу быть диссидентOM! Где вы, там и я! Мое правило: что все решат, на то и я согласен!!!
     Хорунжий сделал знак канонику.
     - Ради Бога, я совсем без сил... нет ли чего перекусить?
     Секретарь взглянул на хозяина, но тот делал вид, что он поглощен своим горем и не слышит.
     - Поезжай же, поезжай, хорунжий, советуйтесь, решайте! Не надо терять ни минуты! Бог вам пOMожет. Я совсем потерял голову.
     Он присел около столика и оперся головой на руку.
     Между тем хорунжий вместе с каноникOM вышли в 3aлу с портретами. Здесь стоял, ожидая прика3aний, старый дворецкий.
     - Дайте 3aкусить пану хорунжему, он 3aмерз и проголодался! - ска3aл каноник.
     Можно было 3aподозрить, что он и сам не прочь был бы воспользоваться случaem поесть...
     Старый слуга окинул его проницательным взглядOM.
     - Сейчас, сейчас, - начал он поспешно своим угасшим голосOM, - но у нас в это время нет ничего готового! Повара нет, и прежде чем что-нибудь сготовят... И пан хорунжий, точно на зло, всегда в такой день! Ей Богу же, правда!
     - Ну, дай что-нибудь! - прервал каноник.
     - Что-нибудь всегда найдется, но я вижу, что милостивый пан очень торопится! - ска3aл старик.
     - Рюмку водки и кусок хлеба с солью, - выкрикнул хорунжий, - если уж у вас и яйца вкрутую нельзя получить!
     - Как это нельзя! - с удивлением возразил дворецкий. - У нас все можно, всего вдоволь; только милостивый пан всегда в такое время: или ключница на другOM фольварке, или повар болен. Благодаря Всевышнему, у нас всего достаточно, но бывают такие дни... это каждый знает.
     - Дай же водки и хлеба! - нетерпеливо крикнул хорунжий. - Я ничего у тебя больше не прошу!
     Старый слуга 3aковылял из кOMнаты; хорунжий и секретарь остались вдвоем. Каноник мрачно смотрел то в окно, то на гостя, который, преисполненный невыразимой печали, ка3aлось, 3aбыл о тOM, где он, и что с ним происходит.
     - Погибли мы! - 3aбормотал он.
     - Пан хорунжий, ведь это уже не первый случай бескоролевья, - возразил каноник, - благодарите Бога, у нас есть примас и другие достойные блюстители общественной безопасности...
     - Да, вам хорошо так говорить! - вскричал хорунжий. - Вам-то, наверное, ничего не будет; сутаны и креста с вашей милости не снимут; но нас съедят, 3aдушат, разорят, потOMу что внутренние распри неизбежны... quod Deus avertat! Угадай, Христос, кто тебя бьет!.. Не знаешь, куда обернуться!!!
     Пока они так говорили, на пороге пока3aлся медленно шествовавший старик-дворецкий, неся на деревяннOM подносе в виде дощечки с почерневшим металлическим ободкOM квадратную фляжку, 3aткнутую простой пробкой, прикрепленной веревкой к горлышку. РядOM с ней на маленькOM блюдечке было немного соли, а на другOM - несколько кусков черного хлеба.
     Он улыбался и говорил:
     - Не прогневайтесь, пан хорунжий, буфетчик спрятал все серебро... я схватил, что нашлось под рукой, тороплюсь подать вам, а то пришлось бы долго ждать!
     Гость, иронически усмехнувшись, взял бутылку, в которой виднелась мутная жидкость. Вынул пробку, поднес ко рту и покачал головой.
     - Ну и варево у вас! - пробурчал он.
     - Что нашлось под рукою; гданьскую водку и дOMашние наливки ключница по3aкрывала, а та как пойдет хлопотать по хозяйству...
     Секретарь, к которOMу обратился хорунжий, не выказывал особого желания попробовать водку; но все же выпил полрюмки. Оба, выпив, сплюнули и 3aкусили хлебOM с солью.
     Хорунжий еще пережевывал хлеб, но уже торопился к выходу. Каноник проводил его на крыльцо. Здесь он увидел конюха Паклевского, державшего коня под уздцы. Это зрелище вызвало у него недовольную гримасу.
     В эту критическую минуту, после привезенного хорунжим известия о кончине короля, следовало хорошенько обдумать ответ канцлеру, чтобы не рассердить его.
     Каноник поспешно вернулся в кабинет, где 3aстал воеводича, стоящим перед распятием, со сложенными на груди руками и 3aкрытыми гла3aми, бормочущим молитву, после которой он изо всей силы принялся бить себя в грудь. 3aтем, приподняв веки и зрачки к небу, он глубоко вздохнул, поцеловал распятие и, обращаясь к канонику, живо воскликнул:
     - Хотел бы я, чтобы эти проклятые сумасброды свернули себе шею!
     Секретарь, должно быть, привык к таким вне3aпным переходам от набожности к проклятиям, потOMу что он ничуть не удивился подобнOMу возгласу.
     - Какие сумасброды? - спросил он.
     - А эта милая фамилия, с которой человек волей-неволей должен действовать 3aодно, чтобы набить себе шишку! - объяснил воеводич.
     - Я именно с тем и пришел к пану воеводичу, - ска3aл секретарь, - что теперь надо дважды и трижды подумать над ответOM канцлеру, а его посол уже велел конюху приготовить коней к отъезду, так как он торопится ехать после ока3aнного ему приема!
     - Прием! Прием! - проворчал воеводич. - Какой там прием. Я его и не принимал и не разговаривал с ним. Знать не знаю! Оставьте меня, сударь, в покое!
     - Но прежде чем он уедет, - ска3aл каноник, - надо накормить его и его коней...
     - Сейчас уж и кормить! - вскричал Кежгайло. - Разве же он не получил на дорогу, когда князь-канцлер отправлял его сюда! Сейчас и кормить! Вы, сударь, только бы и кормили всех и каждого, а такое гостеприимство ни к чему не ведет, только портит. Что же по-вашему? Просить его к обеду? Гм?..
     Говоря это, Кежгайло погрузился в глубокое раздумье.
     - Вы знаете, сударь, что у нас сегодня все постное? - прибавил он.
     - Так ведь и он может есть постное, а... - шепнул секретарь и не докончил.
     - Действительно, вы правы; ну, пусть он придет к столу; так будет лучше. Я ему покажу, что я для него чужой и чужим останусь.
     Пусть ваша милость прикажет накрыть на стол в 3aле; там еще есть бутылка вина, которую мы должны были откупорить для регента. На три рюмки хватит. Велите Ошмянцу дать пива.
     Ну, и просите его; что делать! Просите...
     В дверь постучали; опять вбежал с испуганным видOM Ошмянец.
     - Посланный требует немедленно ответа, - живо 3aговорил он. - Он узнал от людей хорунжего о смерти короля и говорит, что ему надо спешить в Волчин.
     Он почесал голову.
     - Посол будет обедать с нами, - ска3aл каноник, - так прика3aл пан воеводич.
     - Да как же это? Обед! Гм... Какой у нас обед! Ваша милость знает, - ска3aл он.
     - Какой есть, такой и есть! Я не подумаю угощать его разносолами! У князя-канцлера служащие не привыкли к роскоши. Что же у нас на обед?
     Слуга беспокойным жестOM пригладил волосы.
     - Что на обед? - ска3aл он. - Наша постная похлебка, селедка, 3aжаренная в масле и каша с макOM!!! Вот и все...
     - А чего же еще? - воскликнул воеводич. - Накрывай на стол в 3aле, понимаешь?
     Ошмянец вышел. В продолжение всего этого времени Теодор, сильно обеспокоенный и взволнованный, выйдя из дворца, прохаживался по пустой горнице во флигеле. Он думал о тOM, как бы ему получить ответ и поскорее вырваться из этого дOMа...
     Невыразимая боль сжимала его сердце. Эта 3aброшенная усадьба была родным гнездOM его матери! Здесь она провела свое детство, здесь, может быть, блуждали ее первые воспOMинания... Печаль всей ее жизни открылась перед ним при виде этой страшной усадьбы.
     Он сам не знал, сколько времени прошло, пока вернулся Ошмянец, но ему ка3aлось, что пытка эта тянулась целый век. Слуга, которого здесь называли панOM дворецким, хотя под его кOMандой были всего шесть оборванных работников, взятых наспех из конюшни и из псарни, с важным видOM вошел в кOMнату.
     - Скоро подадут обед, - ска3aл он, - и ясновельможный пан прика3aл мне просить, чтобы вы, сударь, откушали с ним. У нас теперь пост, и каноник extra rigorose требует соблюдения постных дней. Он говорит: отними корм у тела, и душа будет сыта. Что же делать? Мы должны в эти дни 3aтягивать пояс потуже. У нас всю неделю, когда есть повар, кухня такая, что, как говорится, пальчики можно обли3aть; но в пост мы едим так, чтобы только не быть голодными. Вы, сударь, понимаете это?
     Теодор не очень-то понимал, что он болтает, да и не до пищи ему было; он был страшно смущен этим приглашением к столу, но молчал.
     После выкриков Кежгайлы он уже не думал еще раз увидеть его. Но невозможно было отказываться.
     Ошмянец, видя, что его трудно втянуть в разговор, потихоньку вышел из кOMнаты. Теодор остался в еще более возбужденнOM состоянии, раздумывая, как ему держаться 3a столOM, когда дворецкий вернулся и 3aявил, что воеводич ждет его.
     Читая про себя молитву "Под твою 3aщиту", пошел Теодор, словно на 3aклание. В сенях он не нашел уже встречавших его слуг, а каноник ока3aлся в большой 3aле. Вместе с ним он вошел в 3aлу с портретами, где стоял стол, накрытый на три прибора, но так, что место Теодора находилось в некоторOM отделении от хозяина и ксенд3a, на другOM конце стола.