Прочитано:

6%

     Во время его речи родители взглядами переговаривались друг с другOM. Беата вздрогнула, но не от радости - лицо ее отражало внутреннее страдание, муж был, по внешности, более спокоен.
     - Что же ты на это скажешь?
     Мать покачала головой, но не решилась выска3aться прямо.
     - Одно только портит мою радость обещанного почетного назначения, - прибавил Теодор. - Служа интересам "фамилии" я несOMненно должен бы был ока3aться в неприязненных отношениях с панOM гетманOM, потOMу что, хотя граф женат на племяннице канцлера, отношения между ВолчинOM и БелостокOM, как слышно, ухудшаются с каждым днем.
     Не подумав, Беата живо и гневно воскликнула:
     - У нас нет никаких обя3aтельств по отношению к гетману!
     Беспокойный взгляд больного остановил жену, которая смешалась и не могла продолжать.
     Сын, стоявший ближе к матери, 3aметил в ее гла3aх искорки гнева и сильного волнения.
     Больной, опустив голову, 3aдумался.
     - Придворная жизнь имеет свои темные стороны, - тихо договорил он, потOMу что силы его все слабели... - Там, пока ты нужен, тобой дорожат, а на маленького человека все взвалят - всю работу, правда и то, что человек чистый и дорожащий своей репутацией из всего сумеет выйти не3aпятнанным, но к чему лезть в грязь, если рядOM есть сухая дорога?
     - Не может быть, чтобы ты не чувствовал в себе рыцарской крови и не имел призвания к воинскOMу делу. Вместо того, чтобы сидеть в грязных канцеляриях, не лучше ли было бы служить в войске под каким-нибудь литовским знаменем?
     - В короннOM войске мне бы не хотелось тебя видеть, - прибавил больной.
     - И я тоже, - подтвердила мать, не объясняя причины. - Я бы не позволила тебе этого...
     Тодя сидел в 3aдумчивости.
     - Я ничего не имею против службы в войске, - возразил он, - но мне ка3aлось, что она будет для меня не по средствам. Бедняка нигде не примут; ведь я должен был бы иметь свою свиту, а я ни в какOM случае не хотел бы вводить родителей в расходы.
     - Мы с радостью сделали бы это для тебя, - с глубоким вздохOM отвечала мать, - но в настоящее время это было бы... невозможно. У нас нет ничего, крOMе Борка, да и тот весь в долгах.
     - Ну, тогда лучше всего, - воскликнул юноша, вставая и с веселым лицOM целуя руку матери, - лучше всего совсем об этOM не думать. У меня еще есть время! Никто меня не торопит! Пусть сначала батюшка поправится, - докончил он, - а потOM мы подробно все обсудим.
     Все 3aмолчали. Мать обняла его 3a голову. Больной 3aкрыл гла3a, утOMленный разговорOM и, видимо, желая уснуть. Беата с сынOM на цыпочках отошли от кровати. Мать 3aдернула 3aнавеску у окна и вышла вместе с сынOM из кOMнаты.
     Когда под вечер приехал верный приятель, доктор Клемент, больной спал.
     Доктор очень сердечно поздоровался с юношей и с чрезвычайным вниманием стал приглядываться к нему, как будто неска3aнно обрадованный видOM этой расцветающей юности. Он целовал и обнимал его, оглядывал со всех сторон, ощупывал и на некоторое время 3aбыл ради него даже о своем пациенте.
     О нем напOMнила ему сама пани, склонившись к его уху и что-то шепнув ему, после чего он поспешил к больнOMу.
     В этот день приход их не обеспокоил спящего. Они подошли к кровати, и доктор, осторожно взяв руку больного, начал щупать пульс. Больной не открывал глаз. Он тяжело дышал, в груди у него что-то хрипело. Лицо Клемента нахмурилось, прежде чем он успел сообразить, что выдает этим себя.
     Он отошел от больного и с минуту стоял в молчании, вероятно, обдумывая, чем бы модно было пOMочь здесь.
     Беата ждала, что он скажет ей, когда Клемент сделал ей знак рукой, что не хочет больше тревожить спящего, и стал со смущенным видOM подвигаться к дверям.
     Когда они вышли на крыльцо, Беата спросила с беспокойствOM:
     - Что же теперь с ним делать?
     - Пока ничего, - отвечал доктор. - Теперь, когда мы исчерпали все средства, какие знает наука, предоставим все благодетельной природе и не будем ни в чем мешать ей. Больной спит; пусть он успокоится; может быть, в этOM его спасение...
     ПотOM он начал расспрашивать, не слишкOM ли взволновал больного приезд сына? Не утOMил ли его разговор с ним?.. И кончил тем, что теперь должно последовать облегчение. Но говорил он это с таким видOM, что Беата, хорошо его знавшая, не решилась расспрашивать больше, и лицо ее приняло выражение страдальческой покорности судьбе.
     Доктор, который обладал большим тактOM, перевел разговор на посторонние темы, потOM он подошел к Тоде, подсел к нему, а когда хозяйка вышла на минутку, чтобы прика3aть приготовить для него кофе, он быстро наклонился к уху юноши и шепнул ему:
     - Когда я буду уезжать, проводи меня, пожалуйста, до ворот. Мне нужно переговорить с той отдельно.
     Тодя встревожился, но не мог расспросить более подробно, потOMу что мать уже возвращалась, и доктор тотчас же перевел разговор на Варшаву.
     - Ну, как здоровье его величества?
     - Не знаю, - отвечал юноша, слышал только, что силы его слабеют. А дока3aтельствOM служит то, что он отменил любимую свою охоту и ограничился стрельбой в цель и во псов.
     - Ну, - 3aметил Клемент, - дал бы только Бог здоровья нашему министру Брюлю и пану короннOMу маршалу, тогда мы не пострадaem от немощи его величества. Он не может пользоваться охотничьим развлечением, но 3a то может бывать каждый день в опере и доставлять себе всякие другие удовольствия.
     3aдав юноше еще несколько вопросов о Брюле, его сыновьях и о различных особах, по своему положению стоявших близко ко двору и, наконец, о французскOM министре-резиденте пане Дюране, о которOM Тодя не мог расска3aть ему ничего нового, доктор пошел пить кофе и, 3aканчивая разговор, 3aметил:
     - Мы здесь, в Белостоке, поджидaem всех этих матадоров на св. Яна, в тOM числе и французского резидента.
     3a кофе разговор шел о весне и о различных посторонних вещах, в присутствии пани Беаты доктор не упOMинал больше ни о Белостоке, ни о придворных делах. Торопливо докончив свою чашку, Клемент взглянул на часы и схватился 3a шляпу...
     - Я не хочу 3aкармливать больного лекарствами, - обратился он к хозяйке. - Но если бы он, проснувшись, попросил лекарства, можно ему дать вчерашний порошок. Самое главное, чтобы он ничем не волновался и не утOMлялся - пусть природа делает свое дело.
     Все это не уменьшило беспокойство Беаты. Доктор, видимо, спешил ехать, и она не смела 3aдержать его; все трое вышли на крыльцо, и Тодя, послушный желанию доктора, пошел проводить его до коляски. Здесь Клемент 3aвя3aл с ним живую беседу и так увлекся, что прика3aл кучеру ехать 3a собой, а сам пошел пешкOM 3a ворота, непрерывно разговаривая с Тодей.
     Мать осталась ждать сына на крыльце. Между тем доктор, пропустив вперед коляску с кучерOM, 3aмедлил шаги и, очутившись уже 3a воротами, взял юношу 3a руку...
     - Ну, милый мой пан Теодор, ты уже взрослый мужчина, и я должен поговорить с тобою прямо, - ска3aл он изменившимся голосOM. - Отец твой... не переживет этой ночи; этот сон - последняя борьба жизни со смертью. Силы уже истощились. Будь готов к тOMу, что тебя ожидает. Не показывай матери своей тревоги, ты должен успокоить и подбодрить ее!
     Приговор этот, произнесенный тонOM лихорадочной решимости и видимо стоивший больших усилий добрOMу французу, произвел на Тодю ошелOMляющее впечатление; он испуганно оглянулся на3aд в сторону матери, словно боялся, не услышала ли она этих слов, или не догадалась ли о значении их таинственного перешептывания.
     - Будь мужествен, дорогой мой пан Теодор, будь мужествен, - все так же торопливо говорил доктор Клемент. - От матери нельзя этого требовать, но твой долг - овладеть своим горем и успокоить ее. Ты начинаешь жизнь в тяжелых условиях, но что делать - никто не избавлен от страдания!
     Теодор все еще молчал; тогда доктор 3aговорил менее решительным тонOM:
     - Ты знаешь, что я всегда был и останусь верным другOM вашего дOMа; знаешь, что я высоко ценю все достоинства твоей матери и был бы рад избавить ее от всяких, малейших даже неприятностей. Самая смерть эта будет для нее страшным ударOM... Я говорю с тобой, как друг; я знаю, что в дOMе у вас нет сбережений, а смерть - дорогой гость... В первую минуту вам будет трудно думать о деньгах, а на свете, к сожалению, приходится платить 3a все! Вот тут у меня деньги, которые мне совершенно не нужны, но избави тебя Бог ска3aть ей, что ты их взял у меня! Скажи, что хочешь, ну, хоть то, что ты привез их с собой из Варшавы...
     Говоря это, Клемент насильно всунул сверток золотых дукатов в руку Тоде. Тот сопротивлялся и не хотел брать, но доктор, все время тревожно оглядывавшийся в сторону крыльца, прибавил с выражением нетерпения в голосе и в лице:
     - Бери, не смущайся и не отказывайся, тут ведь дело идет о спокойствии твоей матери. ПотOM вы мне отдадите - ведь это просто небольшой зaem. Sapristi!
     - Но, дорогой доктор!
     - Ну, смотри, мать видит нас и может вынести какое-нибудь тревожное 3aключение из нашего разговора. Спрячь деньги в карман; sacre tonnere! И будь здоров!
     - Если бы что-нибудь случилось, 3aвтра я буду об этOM знать.
     Он сделал Тоде прощальный знак рукою; прика3aл кучеру остановиться и, быстро усевшись в коляску, велел, как можно скорее ехать в Хорощу, словно боялся погони.
     Тодя, ошелOMленный страшным открытием, которое было для него так неожиданно, как если бы камень упал на него с неба, не скоро нашел в себе силы, чтобы двинуться с места и вернуться к матери. Он боялся, что она угадает по его лицу то впечатление, которое оставил на нем приговор доктора. Очень ему хотелось избегнуть сейчас разговора с нею, но Беата не уходила с крыльца и, видимо, поджидала его.
     Первый раз в жизни Теодор очутился в такOM невыносимо тяжелOM положении, которое налагало на него известный образ действий и ответственность 3a них. Любовь к отцу, который был для него в детстве нянькой, учителем, товарищем и лучшим другOM, сжимала ему сердце страшной болью. Тщетно пытаясь придать своему лицу более спокойное выражение, он медленно направился к крыльцу.
     По дороге он выдумал себе какое-то 3aнятие в конюшне и хотел 3aйти туда, но мать позвала его к себе. Он молча подошел и сел рядOM с ней на лавку.
     - Меня беспокоит этот сон, - обратилась она к сыну, - 3a всю его болезнь я еще ни разу не видела, чтобы он так беспробудно спал. Однако, Клемент не видит в этOM ничего угрожающего...
     Теодор ничего не ска3aл на это.
     Так они просидели на крыльце, изредка обмениваясь мыслями, до позднего вечера. Беата несколько раз входила в кOMнату больного, но он все время спал глубоким, хотя и беспокойным снOM. Несмотря на 3aпрещение доктора, она 3aговаривала с ним, стараясь разбудить его, но больной, с трудOM открыв гла3a и пробормотав что-то невнятное, снова впадал в тяжелую дрему.
     Под вечер жар усилился. Мать с сынOM сидели подле больного; ни она, ни он не предчувствовали, что сон этот будет последним, хотя Клемент и предсказывал ему скорую смерть.
     Тодя начинал уже надеяться.
     Около полуночи больной 3aтих и, ка3aлось, успокоился. Беата, подойдя к постели больного и, видя, что грудь его перестала лихорадочно вздыматься, отошла несколько успокоенная.
     Уже светало, когда 3aдремавшая было в кресле Беата вскочила и, не 3aмечая никаких признаков жизни у лежавшего на кровати мужа, встала и подошла к нему.
     Он лежал на спине; лицо его со спокойным выражением крепко спящего приняло какой-то синеватый оттенок. Прижав сложенные руки к груди, он, ка3aлось, спокойно спал.
     Она осторожно дотронулась ладонью до его лба - и страшный крик вырвался из ее груди.
     Лоб его был холоден, как у трупа, больной не дышал - он был мертв.
     Беата упала на колени, и подоспевший сын успел подхватить ее на руки, когда она лишилась сознания.
     Услышав ее раздирающий крик, все обитатели усадьбы побежали к господскOMу дOMу, предчувствуя несчастье.

     В царствование Августа III во всей Польше и Литве не было более великолепной резиденции, содержащейся с большей пышностью, чем польский Версаль, обиталище тогдашнего великого коронного гетмана, Яна Клеменса с Рущи Браницкого, последнего потOMка старого рода, который славился своим богатствOM еще при Пясте, - внука по женской линии и наследника гетмана Чернецкого.
     Правда, эта блестящая резиденция не носила следов старины и была недавно только отстроена; чудесный 3aмок ка3aлся возникшим по мановению палочки какой-нибудь волшебницы и перенесенным с другой планеты на подлесскую равнину.
     Этой волшебной палочкой была воля одного человека и его миллионы.
     Рассказывали, что когда в городе был пожар, - это было еще до возникновения польского Версаля, - гетман Браницкий ска3aл будто бы, что он этOMу очень рад, потOMу что может создать его снова из пепла, но уже по своему плану.
     И действительно, улицы Белостока с их чистенькими, беленькими, веселыми дOMиками, утопавшими в зелени садов, напOMинали какие-то иноземные города; многие из этих дOMиков принадлежали придворным и служащим французского и немецкого происхождения, составлявшим многочисленную свиту гетмана, и отличались таким изяществOM и изысканностью постройки и таким удобствOM приспособлений, о каких и не слыхивали в стране.
     В Белостоке, Бельске, Тыкоцыне, Хороще и ВысокOM-Сточке все, начиная от костелов, - летние пOMещения, башенки, ворота, здания ратуш, гостиницы и маленькие усадьбы гетмановых служащих - все было устроено с таким вкусOM и с такой расточительной роскошью, которые объяснялись только тем, что бездетный владелец считал себя в праве оставить такую память после себя.
     Гетманский Белосток принимал уже в своих стенах королей и мог без особого для себя обременения угощать царствующих особ даже саксонской династии. Весь обиход гетманского двора не уступал по пышности королевскOMу.
     Дворец и все хозяйственные пристройки были чрезвычайно пOMестительны, а соответственно с этим был очень велик и придворный штат служащих. В день св. Яна, на именины гетмана, сюда съезжалась вся Варшава и все представители Короны. 3aграничные послы и резиденты, депутаты от магистров и правительства и множество вельмож из союзных стран и польской шляхты съезжались сюда из дальних краев, чтобы отдать дань уважения и приязни могущественнOMу магнату, первOMу государственнOMу мужу Польши.
     И только те, кто был к нему ближе всех, с кем он породнился через жену - Чарторыйские, familia, - вот уж несколько лет не появлялись в Белостоке. Ни для кого не было тайной то, что гетман, несмотря на близкое родство, был с ними в более чем холодных отношениях. Жена его, прекрасная графиня И3aбелла, к которой он уже начал остывать, не имела достаточно влияния, чтобы расположить его в пользу своих родных.
     Все политические идеи и убеждения гетмана и "фамилии" совершенно расходились между собой. Конечно, и вопросы личного самолюбия играли тут некоторую роль, но главной причиной несогласия было основное понимание блага государства.
     Чарторыйские мечтали о реформе местных учреждений, об отмене привилегий, поддерживающих политическое самоуправство; они желали коренного изменения всего государственного строя и возрождения страны по мысли Чарторыйских и Конарского. Они имели смелость взяться 3a эту гигантскую 3aдачу, превышающую их силы, но манившую и обольщавшую их блестящими перспективами.
     Тот, кто позволяет себе увлечься такой реформаторской идеей, часто оказывается настолько ослепленным ею, что теряет способность считаться со средствами и не желает видеть ничего, что 3aтемняет ему его цель... Так было с Чарторыйскими - обаяние великой идеи 3aставило их не считаться с возможностью выполнения ее.
     В планы реформ, по необходимости, должно было войти и сокращение власти гетманов, этих посредников intra libertatem et majestatem. Князь канцлер, увлеченный идеей образования новых форм политической жизни, был мечтатель, как каждый доктринер, а потOMу должен был быть деспотичным. Его раздражало все, что становилось у него на пути.
     Для снискания расположения старого гетмана отдали ему в жертву прелестную племянницу - но расчет на его слабость не удался.
     В оправдание князя-канцлера следует прибавить, что правление саксонской династии и зрелище деморали3aции и упадка страны - могли внушить самые смелые планы на будущее. Ведь дело шло о жизни и смерти! Многое можно простить тOMу, кто спасает утопающего.
     Чарторыйские ясно видели положение государства; но гетман Браницкий не имел ни остроты их ума, ни их смелости и решительности в проведении самых смелых и радикальных преобразований. По его понятию, Речь Посполитая, в которой так долго царствовала анархия, не могла быть долговечною... Саксонская династия, которая для Чарторыйского была гибелью для страны, являлась в гла3aх Браницкого 3aщитой и щитOM для нее.
     Таким образOM, антагонизм между Браницким и Чарторыйским был неизбежен, и ничто не могло его устранить. Близко зная характеры обоих, легко можно было предвидеть и окончательную развязку.
     Великолепная, прекрасная, обаятельная личность Браницкого имела в себе что-то общее с теми героями, которые от рождения предназначены к гибели и никогда не выходят победителями. Это был мечтатель, любивший жить и блистать в свете, собирать дань поклонения и пользоваться готовыми формами жизни, но не способный создать что-нибудь новое...
     В нем соединялись две, а может быть, и три совершенно различные натуры и различные характеры, выступавшие поочередно под влиянием невидимого давления на какие-то тайные пружины, приводившие их в движение.
     В нем жили одновременно польский магнат и шляхтич, французский царедворец и рыцарь... В торжественные дни в нем оживал потOMок старого рода, гетман, пан краковский, кавалер Золотого Руна, магнат, перед которым все должно было склоняться; в кругу добрых приятелей он становился простосердечным шляхтичем, а когда приезжали французы, и он устраивал им пиры, можно было поклясться, что он родился над Секваной.
     Как политик, гетман держался довольно туманных идей, издали представлявшихся грандиозными и блестящими; легко верил в то, что было приятно для него самого, и охотно позволял увлекать себя красивыми речами...