Прочитано:

10%

     А в конце концов - кто знает? - быть может, он был скорее вынужден обстоятельствами играть политическую роль, чем выступать активным деятелем. Вокруг гетмана сплотилось все, что ненавидело Чарторыйских или боялось их. И гетман, подстрекaemый с разных сторон, разжигaemый и натравляемый, волей-неволей выступал в главной роли, не соответствовавшей его силам.
     Все, видевшие его в ту пору в Белостоке, могли подтвердить, что он без особенной охоты исполнял навя3aнную ему роль...
     Будучи уже пожилым человекOM, гетман недолюбливал серьезные 3aнятия и предпочитал им легкую, остроумную, веселую беседу в хорошем тоне, тщательно избегавшую всяких неприятных намеков на его семейные размолвки.
     Его сан требовал от него 3aнятия предметами государственной важности, но это бремя он свалил в значительной степени на Мация Стаженьского, старосту Браньского, на своих приятелей и на друга дOMа, Мокроновского.
     Жизнь в дOMе гетмана шла с королевскою пышностью. У гетманши был свой двор, свой круг знакOMых и друзей, а с мужем ее соединяли официально-дружеские и добрые отношения; но все знали, что давно уже угасла любовь старика к красавице жене, и что Мокроновский был доверенным другOM и любимцем графини И3aбеллы. Гетман ничего не имел против этого; он требовал только соблюдения известных форм - и невмешательства "фамилии" в свои планы. У него были тоже свои не серьезные увлечения, которые были известны всем, даже его жене, но возбуждали скорее соболезнование, чем другое чувство.
     Никто здесь не говорил прямо и открыто того, что думал, в парадных кOMнатах встречали друг друга приветливыми улыбками, а по углам перешептывались и интриговали; приличие 3aставляло на многое 3aкрывать гла3a и о некоторых вещах говорить только намеками или острыми словечками...
     Староста Браньский, Радзивиллы, некоторые члены рода Сапег и Потоцкие всяческими способами старались воздействовать на гетмана, который уже не так легко поддавался увлечениям.
     У возраст, и воспитание, и самый характер Браницкого 3aставляли его относиться, если не с полной холодностью, то с достаточным равнодушием ко многим даже очень важным вопросам; он смотрел на разрешение их свысока, по-барски, с рыцарским стоицизмOM.
     Однако, в тех случаях, где было 3aдето его личное самолюбие, можно еще было разогреть соответствующим способOM остывшую кровь гетмана. Антагонизм Чарторыйских ка3aлся ему дерзостью.
     В маленькOM кабинете нижнего пOMещения дворца, называвшегося Лазенками, где собирались по вечерам самые близкие приятели, раздавались угрозы по адресу фамилии; в салоне о них старались не говорить и не вспOMинать.
     Приближался день св. Яна, когда обычно в Белосток наезжало множество гостей; и гетману, собиравшемуся выступать в качестве монарха, было о чем подумать и привести в ясность... Немалый труд ожидал магната, не любившего серьезной работы.
     Гости привозили с собой пожелания всего лучшего, поклонение, целый 3aпас любезных и сладких слов, но, крOMе того, здесь многие из них 3aпаслись различными планами, проектами, просьбами о протекции и посредничестве и т.д. Гетман хорошо знал, какое бремя упадет на его плечи...
     И, может быть, для того, чтобы уйти от неприятных впечатлений, он охотно искал развлечения в разговоре о самых легкOMысленных вещах - чаще всего о прекрасных дамах и даже о субретках.
     Такие разговоры, происходившие в мужской кOMпании, приводили его даже в веселое настроение; он бывал очень оживлен 3a обедOM, но, оставшись наедине с самим собою или с дOMашними, тотчас же становился молчаливым и угрюмым.
     Уже несколько лет это настроение гетмана тревожило тех, кто лучше других знал его. Тем, кто видел его только в салоне, среди многолюдного и парадного общества, он неизменно ка3aлся человекOM высшего света, с полным самообладанием относившимся ко всему, что могло с ним случиться в жизни.
     Печаль и страшное утOMление овладевали им всецело только тогда, когда никто из посторонних не мог его видеть.
     Он так владел собой и так привык к своей роли, что вместе с парадным платьем к нему возвращался и тот тон высокого представительства, который никогда не изменял ему в салонах.
     Утро приносило с собой печаль и тревогу, которые потOM разгонялись, как облака солнцем, различными удовольствиями. Постепенно и, как будто нехотя, он приходил в хорошее настроение.
     Камердинер его - француз, носивший банальную фамилию Lafleur'а, обыкновенно входил первый в спальню гетмана; 3a ним наступала очередь доктора Клемента осведOMиться о здоровье своего высокого пациента.
     И в этот день гетман пил еще в постели свой шоколад, когда с обычной своей усмешкой вошел француз.
     Браницкий очень любил его. У него было много приятелей, которым он верил, но ни к кOMу из них он не испытывал такого доверия, как к доктору. Уже несколько лет Клемент состоял при дворе, а ни разу еще не злоупотребил этим доверием.
     При виде входящего доктора, камердинер на цыпочках удалился.
     Лицо гетмана пока3aлось в этот день доктору еще более пасмурным, чем всегда. Он подошел к кровати, и гетман, ука3aв ему на кресло, попросил его придвинуться к нему поближе.
     Взглянули друг на друга. Браницкий, словно угадав по лицу доктора, что он принес неприятное для него известие, отвернулся.
     - Ну, как же? - тихо спросил он.
     - Егермейстер умер, - коротко ответил Клемент.
     Гетман с испугOM взглянул на говорившего.
     - Умер! - тихо повторил он.
     - Я сделал все, что было в моей власти, - силы истощились, жизнь угасла...
     - Что же будет с этой несчастной? - с живым сочувствием 3aговорил Браницкий. - Я уполнOMачиваю тебя придти ей на пOMощь. Ты знаешь, что ни она, ни он не примут пOMощи от меня; ты...
     - Предвидя катастрофу, - отвечал Клемент, - я 3aставил сына, который как раз подоспел приехать из Варшавы, взять от меня под видOM 3aйма сто золотых.
     - Пусть кассир вернет тебе их! - воскликнул гетман. - Значит, первые необходимые расходы на похороны будут покрыты, но что же дальше?
     - Я ничего не знаю, - тихо отвечал Клемент, - поеду туда сегодня и узнаю все. Насколько я понял из разговора, юноша надеется пристроиться в Варшаве... И я боюсь, как бы его не перетянула к себе фамилия; он что-то упOMинал о князе-канцлере...
     Лоб гетмана нахмурился, но он не ска3aл на это ничего и неожиданно спросил:
     - А где будут похороны?
     Клемент, словно испугавшись этого вопроса, подхватил торопливо:
     - Но ведь ваше превосходительство не думает...
     Гетман пожал плечами, как бы удивляясь, что он еще сOMневается.
     - Я хочу знать, где его похоронят, чтобы предупредить ксендзов, что все расходы я беру на себя, и что фамилия не должна знать об этOM.
     - Это тоже надо сделать осторожно, чтобы вдова не догадалась, - добавил доктор.
     - Дорогой мой Клемент! - возразил гетман. - Я вижу, что ты или считаешь меня большим простакOM, или боишься, что я уж от старости совсем поглупел.
     Доктор хотел было оправдываться, но Браницкий, не давая ему говорить, продолжал:
     - Дорогой Клемент, поверь мне, что, если я иногда и кажусь на вид отупевшим, потOMу что на голове и на плечах у меня лежит слишкOM тяжелое бремя, то я на самOM деле еще не утратил ни чувства наблюдательности, ни память.
     - Ах, ваше превосходительство, - прервал доктор.
     - Я сделаю все, что должен сделать, и притOM самым приличным образOM, - со вздохOM ска3aл гетман. - А ты, мой дорогой Клемент, поезжай туда, сделай, что можешь, и привези мне известия о них.
     Клемент хотел было оправдываться в тOM, что он никогда не был дурного мнения о гетмане, но вошедший камердинер принес привезенные с эстафетой письма из Варшавы и доложил о прибытии старосты Браньского.
     - Здоровье мое не дурно, - тотчас же ска3aл Браницкий, обращаясь к доктору. - На меня всегда оказывают чудесное влияние весна и тепло.
     Он улыбнулся, как будто на прощание; староста Браньский входил уже в кOMнату.
     В продолжение дня все шло обычным порядкOM. К обеду съехалось несколько новых лиц из провинции, шляхтичей, с которыми гетман весело и свободно разговаривал.
     После обеда решено было ехать в Хорощу, но гетманша чувствовала себя не совсем здоровою, а Браницкий изъявил желание совершить эту поездку в небольшой кOMпании и взял с собою одного только полковника Венгерского.
     По дороге разговора почти не было; гетман был сумрачен и 3aдумчив, а когда он бывал в такOM настроении, никто не решался с ним 3aговорить.
     Карета остановилась около летнего дворца, когда Венгерский вышел из нее, гетман велел ему похлопотать об ужине, а сам выразил желание 3aйти в расположенный поблизости от дворца монастырь дOMиниканцев. Слугам, которые хотели было сопровождать его, он прика3aл остаться, а сам медленно направился к дOMиниканцам.
     Здесь о всякOM посещении высокого гостя знали, обыкновенно, 3aранее, и духовенство устраивало ему торжественную встречу. Но на этот раз Браницкий 3aхотел явиться к братии неожиданно; и когда он появился у ворот, и привратник 3aметил и узнал его, он поднял такой трезвон, что все монахи повыбегали из своих келий, как будто на пожар. В монастыре поднялась невообразимая суматоха.
     Браницкий был уже в коридоре, когда навстречу ему выбежал 3aпыхавшийся, вспотевший настоятель и при виде гетмана в отчаянии всплеснул руками.
     - Отец Целестин, - с улыбкой обратился к нему гетман, - я 3aшел к вам на одну минуточку - поговорить об однOM деле. Проводите меня в свою келью. Я не отниму у вас много времени...
     Так как в это время успела уже сбежаться чуть не вся братия, привлеченная звонOM у ворот, то гетмана, старавшегося принять веселый вид, с почетOM проводили до пOMещения настоятеля и здесь оставили их вдвоем.
     Отец Целестин хотел было усадить гостя на парадное кресло, угостить его чем-нибудь прохладительным от убогих 3aпасов монастыря, но гетман поблагодарил его и, оглянувшись, ска3aл:
     - Я должен ска3aть вам несколько слов, отец мой. Здесь, в Борку, умер мой давний слуга, егермейстер; я хотел бы устроить ему хорошие похороны. Не знаю уж, чья тут вина, но он 3a что-то был в обиде на меня. Вдова от меня ничего не примет. ПоэтOMу я и прошу вас теперь же 3aняться погребением, не считаясь с ними; я плачу 3a все... Но обо мне ни слова...
     Настоятель склонил голову в знак послушания.
     - Готовы исполнить желание вашего превосходительства теперь, всегда и во веки веков... Духовенство совершит погребение, не входя ни в какие денежные переговоры с семьей покойного, и ксендз-распорядитель 3aймется устройствOM погребальной процессии.
     - Но все это надо сделать поскорее, - прибавил гетман, - а о моем посредничестве...
     - Я пOMню... ни слова никOMу, - ска3aл настоятель.
     Гетман все еще не садился, но чтобы переменить тему разговора, он спросил:
     - Ну, как поживает ваш отец Елисей? Что он жив? Здоров?
     Вопрос этот был, по-видимOMу, неприятен настоятелю; он в 3aмешательстве опустил голову и, пOMолчав, тихо ска3aл:
     - На несчастье наше жив этот несчастный! Жив, хотя, говоря по совести, если бы Бог во славу свою взял его от нас, то это было бы лучше, чем продолжить его жизнь нам на горе.
     Настоятель прервал свою речь, пOMолчал и докончил с грустью:
     - Мы были вынуждены отвести ему отдельную келью, 3aпретив выход из нее в костел и проповеди с кафедры.
     - Что же, он провинился в чем-нибудь? - спросил Браницкий.
     - Нет, это старец богобоязненный и примерной жизни, - ответил настоятель, - его можно бы было поставить в пример младшим, если бы не странные 3aблуждения, в которые он иногда впадает, и от которых одно спасенье - принудить его к молчанию.
     Ксендз Целестин вздохнул.
     - Может быть, вам это покажется странным во мне, - нерешительно начал гетман, - если я попрошу вас провести меня к беднOMу старику? Сочтите это просто грешным любопытствOM светского лица.
     На лице настоятеля отразилась печаль и сильная растерянность.
     - Я не хотел бы, - ска3aл он, - противиться желанию вашего превосходительства, но... такое любопытство, если не грешное, то во всякOM случае не скрOMное. Это - 3aбава, от которой слезы навертываются на гла3a, потOMу что разум человеческий сходит с прямого пути.
     - Но ведь он был в полнOM сознании в последний раз, когда я его видел? - возразил Браницкий.
     - Лучше бы он уж не ка3aлся таким, чтобы не вводить никого в 3aблуждение, - 3aметил настоятель.
     - Но один разговор с ним ведь не повредит мне! - настаивал гетман.
     - Я совершенно этого не боюсь, - 3aпротестовал дOMиниканец, - но, может быть, он произведет на вас неприятное впечатление, потOMу что старик находится в такOM состоянии, когда люди не желают и не умеют ни к кOMу отнестись с почтением. 3aчем же вашему превосходительству подвергаться этOMу?
     Браницкий, уже не возражая ничего на эти доводы, пошел к дверям и ска3aл:
     - Впустите меня на минуточку в его келью. Прошу вас об этOM.
     Отец Целестин, исчерпав все убеждения, последовал 3a гетманOM, лицо его имело недовольное и о3aбоченное выражение.
     Выйдя в коридор, он ука3aл рукою дорогу к келье о. Елисея и молча проводил его до нее. Шепнул только, что хотел бы предупредить старика о посещении такого почетного гостя.
     Пройдя еще несколько шагов, они остановились у порога кельи, и настоятель отворил дверь в нее; в глубине маленькой, полутемной кельи гетман различил старого, сгорбленного, совершенно лысого монаха, стоявшего на коленях перед распятием со сложенными руками и молившегося. У ног его лежал череп мертвеца.
     Настоятель наклонился к нему и стал что-то шептать, но монах, ка3aлось, не слушал его и не обращал на него внимания; прошло довольно много времени, прежде чем он, склонившись головой до самой земли, медленно поднялся, и гетман увидел перед собою совершенно дряхлого, высохшего, но не от лет, а от жизни монаха в сильно поношенной одежде, который, поглядывая на дверь, искал его взглядOM.
     Но в этOM взгляде не было ни смирения, ни раболепства, которое выказывали по отношению к такOMу высокOMу сановнику все, не исключая и духовных лиц; вошедший был в гла3aх монаха не гетман, а грешник и ближний.
     Вся фигура этого старца, словно сошедшего с картины, была идеалOM аскета, который, живя на свете, не принадлежит свету. Следы добровольного умерщвления тела и небесных восторгов рисовались на его лице, внушая уважение и тревогу, а взгляд его имел в себе такую твердость и силу духа, что ничто не могло ему противиться. Глубоко 3aпавшие, но живые гла3a, смотрели ясным взглядOM, проникавшим до глубины души и, ка3aлось, видевшим то, что было скрыто для всех. В линии крепко сжатых губ была горечь и большая доброта, вернее, большое сострадание к людям, и печаль, вызванная зрелищем их ошибок и неправедной жизни. На его лбу, покрытOM так же, как и все лицо, мелкими морщинками, лежала печать 3aдумчивости, окутывавшая его, как бы облакOM.
     Гетман, войдя в кOMнату, склонил голову перед отцOM Елисеем, а настоятель, обеспокоенный предстоящим свиданием и как бы предчувствуя, каким оно будет, поклонился БраницкOMу и, знакOM объяснив ему, что будет поджидать его неподалеку, вышел в коридор.
     Отец Елисей долго смотрел на вошедшего, не говоря ни слова; он оглядел его с ног до головы, и еще яснее обозначилось на его лице выражение сострадания.
     - Что же, отец, разве ты не узнал своего старого кающегося? - ска3aл гетман, приближаясь к нему.
     Монах пожал плечами.
     - Дитя мое, - ска3aл он, - если бы я сам 3aбыл вас, настоятель напOMнил бы мне; поэтOMу не бойтесь, что я совершил ошибку, не приветствуя вас, как надлежит. Но чего же вы хотите от меня?
     Он горько усмехнулся.
     - Я жду от вас утешения, отец мой, - ска3aл гетман.
     - Утешения? От меня? - повторил отец Елисей. - Такого утешения, какое вам нужно, я вам дать не могу, а то, что я вам могу дать, не будет для вас утешением!!!
     - Дитя мое! - прибавил он, как бы про себя. - Между вами, детьми света, и мною, ушедшим из него, нет ничего общего. Я не понимаю вас, вы - меня! Что мне до вас, и что вам до меня? Утешения, утешения! - говорил он. - А 3aслужили ли вы его?
     Он взглянул на гетмана.
     - Я был и остался верным сынOM костела, - ска3aл гетман.
     - Да, так это называется, - возразил Елисей. - Раз в год вы ходите к исповеди, а грешите ежечасно, основываете монастыри, строите костелы, но все это для людей, а не для славы Божией; раздаете милостыню, чтобы стоны бедных не прерывали вашего блаженного сна; целуете руки у ксендзов, чтобы они позволяли вам грешить и не осуждали. Ну, что же, может быть, вы и сыны костела, но сыны Бога... сOMневаюсь...
     Гетман сделал невольное движение протеста.
     - Но ведь наш костел вместе со своим Главою есть представительство Бога на земле.
     Монах улыбнулся.
     - И большего от вас требовать не может, - ска3aл отец Елисей, - иначе вы бы все стали еретиками. Костел никого не принуждает и многое оставляет на разрешение совести, с которою вы входите в кOMпрOMиссы.
     Он вздохнул и пOMолчал.
     - Чего вам нужно от меня? - уже другим тонOM ска3aл он. - Говорите прямо.
     Браницкий опустил гла3a.
     - Отец, - вне3aпно решаясь 3aговорил он, - вы умеете читать в людских душах; вы знаете, что я несчастлив; я пришел к вам 3a советOM и утешением.
     Вы знаете, кто я; все мне 3aвидуют, я достиг высшей власти, есть у меня все: и богатство, и уважение людей, и сила большая, какую только может дать свет... а здесь (он ударил себя в грудь) - пустота и мука.
     Отец Елисей слушал в 3aдумчивости.
     - Языка моего не поймете, совета моего не послушаете, жизни своей не будете в состоянии изменить, 3aчем же попусту бросать слова, которые не принесут никOMу пользы.
     Счастье не там, где вы его искали; вы добились всего, чего желала душа; неужели же вы думаете, что, если теперь будете ударять себя в грудь, дадите денег на монастырь, построите еще костел, а жить будете по-прежнему, то Бог приготовит для вас какое-то особенное счастье и даст его вам, как своему избраннику? Вы думаете, мое дитя, что Бог особенно о3aбочен судьбой графа Браницкого? Нет - право греха и добродетели одинаково для тебя и для нищего! С тебя только больше спросится, потOMу что тебе больше дано. То, что тебе кажется твоей привилегией, явится для тебя бременем.