Прочитано:

4%

2. НОЧЬ АКИНАКА

     С заходом солнца все стихло. Луна, приподняв над крaem земли свой круглый багряный щит, увидела степь, погруженную в сон.
     Спали люди, провожавшие царскую повозку, - кто на войлоке спал, кто на траве.
     Спали стреноженные кони. Их гривистые головы были опущены до самых копыт. В ворохе мягких бараньих шкур лежала женщина в платье, как звездное небо. За ее широкой спиной, прижав колени к самому подбородку, посапывала девочка с копной светлых волос. Лохматый пес свернулся в клубок у заднего колеса и во сне тихо повизгивал.
     Луне никто не мешал.
     Сторожившие кибитку воины сидели недвижно, как высеченные из камня фигуры, предназначенные оберегать курган.
     Обрадованная тишиной, луна заскользила по темному небу. В пути она уменьшалась и меняла свой цвет. Из багровой, как раскаленный в горне металл, сделалась цвета золота, сплавленного с серебром, и, став такой, послала на землю поток сияющих голубых лучей.
     Стойбища и кочевья, близкие и далекие, занявшие степь до самых пределов, спали, укрытые голубым светом, словно прозрачным войлоком из тончайшей шерсти козлят.
     Только в одной кибитке, одиноко стоявшей поодаль от тесно сбившегося стойбища, не было сна. В ночь полной луны здесь никогда не ложились. Миррина, рабыня, купленная за пять бронзовых браслетов, и Арзак, приемыш Старика, прислонив распрямленные спины к высоким колесам, не отрывали глаз от залитой лунным светом раскачивавшейся фигуры, удаленной от них на расстояние в пол перелета камня. Ближе Старик не подпускал. Тайна нетупевших акинаков принадлежала двоим: ему и луне. Недаром акинак ковался в ту ночь, когда вся сила луны при ней. Избыток она отдавала взамен на тайное слово. Старик это слово знал. Он был ведун.
     Тех, кто ведает тайны металла, земли и неба, люди боятся. В кочевьях даже имя ведуна не смели произносить и называли его Царант - "Старый", "Старик".
     - Ведун. Сто лет живет. Деды не помнят, когда он родился.
     - Его стрелы заговоренные. Его копья пробивают медную доску толщиной в три пальца.
     - В ночь полной луны в него вселяется дух. Сама луна бросает на наковальню нетупеющий акинак.
     - Он оборотень, он способен обернуться с волка с зубами острее его клинков.
     Это и многое другое говорили люди о Старике. Но шли к нему из далеких и ближних кочевий. Во всей степи не было мастера лучшего, чем Старик.
     - Смотри, - прошептал Арзак, - сила луны льется на наковальню. Искры так и прыгают, так и несутся.
     - Он, как бог кузнечного ремесла Гефест, кующий богам оружие, - отозвалась Миррина на языке эллинов [греки называли себя эллинами, свою страну Элладой].
     Стоило им остаться без Старика, как Миррина начинала говорить по-гречески. При Старике она говорила по-скифски и с малышкой Одатис - по-скифски, а с Арзаком - на родном языке. Так повелось с самого начала.
     Старика Миррина не боялась, не верила, что он превращается в волка. Миррина вообще не была похожа на других рабынь. Тихие, покорные, они жались к кибиткам, словно хотели стать тенью колес. Миррина держалась горделивей жены самого богатого человека в кочевье, не снижала голос, не втягивала голову в плечи и, прикрывая шрам на щеке длинной спущенной прядью, остальные волосы забирала наверх, как носили в ее стороне. От высокой прически стан казался еще прямее, поступь еще уверенней.
     "Я не рабыня", - повторяла Миррина при каждом удобном случае. - Я эллинка, попавшая к диким варварам в плен"
     Арзаку было четыре года, когда Старик привел Миррину в кибитку и положил ей на руки слабо пищавшую Одатис. Как они сами с Одатис очутились у Стакира, Арзак не помнил. Он очень боялся, что сестренка умрет. Она была так мала, что еще не умела есть. Но Миррина опустила в горшок клок чисто вымытой шерсти, Одатис схватила его губами и принялась сосать.
     С той поры зимнее солнце десять раз сменилось весенним. Для Арзака Миррина стала старшей сестрой. Одатис называла Миррину "мата" - мама, и Миррина любила ее словно родную дочь.
     Сейчас малышки не было с ними, ее увезли в царский стан. День или, может быть, два надо ждать ее возвращения.
     Луна катила по небу свой круглый щит. На щите кольцом свернулась пантера. Каждый скиф с детства привык различать круглую морду, мягкие лапы, клыкастую пасть.
     Пока звездная россыпь меняла узоры, Старик раскалил в горне металл. Стала видна огненно-красная полоса, зажатая в плоских щипцах. Заходил молоток. Новый сноп искр рванулся к луне, окружив Старика светящимся голубым маревом.
     - Смотри, Миррина, он словно дух.
     - Запомни, имя бога - Гефест.
     Больше они не сказали ни слова и только смотрели, как ходил вверх-вниз молоток. Удары делались чаще, марево искр тускнело, металл остывал. И в тот миг, когда луна покинула самую высокую из своих стоянок, над головой Старика взметнулся отливавший голубизной клинок.
     - Сделал! - крикнули вместе Арзак и Миррина.
     Еще один нетупеющий акинак! Он будет бить и не сломается, будет резать и не затупится, чем больше врагов убьет, тем злей и тоньше станет. Луна, и заветное слово, и лучший на свете мастер заточили его навечно!
     Старик подержал клинок в ладонях над головой, и луна наполнила металл своей силой. Потом он вонзил клинок в землю, чтобы сила земли вошла в металл, потом привязал клинок к поясу. Хотя не ему носить замечательное оружие - приедут из царского стана и заберут акинак, - но пока акинак при нем, Старик привязал его справа, как положено воину, и двинулся в степь. Там он дождется рассвета и покажет клинок солнцу, чтобы закалили металл огненные лучи.
     - Хочу быть, как он, - прошептал Арзак. - Хочу узнать все тайны металла, хочу сделать нетупеющий акинак, хочу стать мастером. - Арзак шептал до тех пор, пока Старик не скрылся из виду. Потом он залез под кибитку, где был раскатан войлочный толстый ковер.
     Светлый луч косо упал на войлок. Арзак чихнул и проснулся. Спал он недолго. Солнце едва успело сменить луну. Но ветер уже запел веселую песню, и молодая трава зазвенела капельками росы.
     - Привет тебе, утро!
     Арзак перевернулся с войлока на траву и покатился, смеясь и ловя губами прозрачные верткие капли.
     - Чтоб тебя! - притворно рассердилась Миррина.
     Она сидела у горна. Мех фыркал в ее руках, раздувая притихший огонь. Угли наливались багряно-красным цветом.
     - Скоро Старик вернется, и кое-кому хорошо бы начать работать, а не валяться подобно Лохмату, ошалевшему от весны.
     - Готов! - Арзак вскочил на ноги.
     Его не нужно было подгонять. Миррина это знала. Кузнечное дело Арзак любил, как скачку на быстром коне, как волю, как степь. К горну Старик приучил его с малых лет.
     В груде вещей, принесенных соседями для починки, Арзак выбрал котел с прохудившимся дном, взял пластинку из меди, примерил и пошел стучать молотком. Медные клепки одна за другой ложились на край, прижимая заплату к котлу. Работа простая, требующая ловкости, не мастерства и лучше разделаться с ней поскорей, тогда останется время для отливки пантеры. Одатис может вернуться из царского стана хоть завтра. Арзаку очень хотелось сделать пантеру к приезду сестры.
     Последняя клепка встала на место. Арзак вбил ее в медь и поднял котел днищем к солнцу. Ни один самый тоненький луч не светил из-под края заплаты, значит удержится и вода.
     - Сделал, - сказал сам себе Арзак. Этим словом Старик отмечал удавшуюся работу.
     - Не сделал, - раздалось за спиной.
     Арзак вскочил, не выпуская котла из рук.
     - Не сделал. - Старик ткнул пальцем в стенку у горловины и направился к горну.
     Сейчас будет вынут горшок с вмазанной крышкой и через малое время будет разбит. Так всегда происходит на утро после ночи полной луны. Но Арзак не хотел смотреть в сторону горна. Ему было стыдно. Какой он воин, если, думая о пантере, он перестал слышать степь и не расслышал шагов Старика? Какой он кузнец, если не разглядел следы отвалившихся ручек и Старик ему указал на вмятину. Нет, никогда ему не узнать заветные тайны металла.
     - Арзак, смотри! - крикнула Миррина.
     Арзак не обернулся. Он взял толстый прут и пошел к своей наковальне. Рабочее место у него было собственное.
     - Все равно услышишь, - рассмеялась Миррина, - а слышать и знать, что означает звук, почти то же, что видеть.
     Миррина была права. Вот раздался тяжелый глухой удар, и Арзак словно увидел, как Старик опустил молоток на крышку; треск - развалился горшок из непрочной глины; звон с перестуком - освобожденные наконечники рассыпались по каменной наковальне. Со вчерашнего дня они томились в горшке вместе с обрезками козьей шкуры и костями. Жар закалил их, кости придали крепость. Стоит насадить такой наконечник на древко и пустить в разящий полет, он пробьет любую твердую цель, даже плиту из меди, если встретит на пути.
     Тайну негнущихся наконечников, пробивавшихся толстую медь после закалки в горшке, - эту тайну Арзак давно знал. Неужели ему никогда не откроется тайна нетупеющих акинаков?
     До высокого солнца старик и Арзак работали. Старик сдирал с наконечников заусенцы и наплывы. Арзак прилаживал к горловине котла затейливо скрученные ручки.
     - Хоть в царский шатер, - сказала Миррина. Она принесла молоко и с горшками в обеих руках остановилась возле Арзака, рассматривавшего свою работу. Крученые ручки вились на котле, словно две змейки. Старик покосился и хмуро отвел глаза.
     - Нет, Миррина, не сделал, - грустно сказал Арзак и, переложив на слова значение брошенное Стариком взгляда, добавил: - Может быть, ручки и хорошие, только украсить нарядными ручками старый оббитый котел все равно, что поставить на куртку из потертой овчины красную шерстяную заплату.
     - Понять ошибку - значит встать на путь мастерства, - сказала Миррина. Она всегда ободряла Арзака. От Старика редко слово услышишь. Поэтому Арзак очень обрадовался, когда кончив есть и отерев руки и бороду чистой тряпицей, Старик произнес:
     - В горне медь, добавь для прочности олово.
     Арзак умел понимать молчание Старика. Ему ли не понять сказанное? Старик разрешил приступить к отливки пантеры!
     В два прыжка Арзак очутился у горна, но вдруг обернулся, замер, увидел, что Старик тоже прислушивается. Сомнений не оставалось.
     - Савлий едет! - закричал Арзак и, забыв о пантере помчался в стойбище.