Прочитано:

81%

44. НАСТОЯТЕЛЬ МОНАСТЫРЯ

     - Amigo, - сказал настоятель, обращаясь к Кернею, - позвольте мне предложить вам сигару и извиниться, что я не подумал об этом раньше. Вот манильские и гаванские, выбирайте, пожалуйста.
     За монахом шел дворецкий, неся большой ящик с сигарами. Он поставил его на одну из скамеек и удалился.
     - Спасибо, святой отец, - улыбнулся Керней, - ваши сигары действительно превосходны.
     - Я в восторге, что вы оценили их по достоинству, - ответил монах, - они и должны быть хороши, судя по их дороговизне. Но прошу вас об этом не думать и курить, сколько пожелаете, мне они ничего не стоили. Это контрибуция, предложенная монастырю.
     Слова эти сопровождались улыбкой, вызванной, вероятно, каким-то воспоминанием, связанным с сигарами.
     "Значит, вынужденная контрибуция", - подумал ирландец, на которого слова Риваса произвели неприятное впечатление.
     Техасец еще не притрагивался к сигарам, и, когда ему их предложили, сказал Кернею:
     - Скажите ему, капитан, что я предпочел бы трубку, если таковая у него найдется.
     - Что говорит сеньор Крис? - спросил мнимый аббат.
     - Что он предпочел бы трубку, если это вас не затруднит.
     - О, ничуть. Грегорио! - закричал Ривас вслед удалявшемуся дворецкому.
     - Не беспокойтесь, - заметил Керней. - Крис Рок, удовольствуйтесь сигарой, не следует быть слишком требовательным.
     - Сожалею, что заговорил об этом, - ответил техасец, - буду вполне доволен сигарой, в особенности если мне разрешат пожевать ее. Мой желудок давно просит табачку.
     - Возьмите сигару и жуйте ее сколько хотите.
     Техасец выбрал одну из самых толстых сигар и принялся кусать ее, как сахар, к немалому удивлению Риваса, который, однако, постарался не показать этого. Крис Рок жевал табак и курил одновременно, так как дворецкий вскоре появился с трубкой.
     Ривас, в свою очередь, закурил сигару и дымил, как паровоз. Курящий монах всегда и всюду производит очень странное впечатление, но так как в настоятеле монастыря Адхуско никто и не заподозрил бы анахорета, то и удивляться было нечему. Сев рядом с Кернеем и устремив взор на развертывающийся перед ним вид, он сказал своему гостю:
     - Что скажете об этом ландшафте, дон Флоранс?
     - Великолепно, чудесно! Я никогда не видел ничего величественнее и разнообразнее.
     - Возьмите бинокль, - сказал монах, - и рассмотрите картину детально.
     Он подал Кернею бинокль.
     - Видите вы Педрегаль? Вон там, у подножия горы, его можно отличить по серому цвету.
     - Конечно, - ответил Керней, - я вижу даже чащу, которой мы пробирались.
     - Теперь взгляните направо. Видите ли дом среди полей?
     - Да. Почему вы меня об этом спрашиваете?
     - Потому что этот дом представляет для меня особый интерес. Как вы думаете, кому он принадлежит? Мне следовало бы, впрочем, сказать, кому он принадлежал или кому он должен бы был принадлежать.
     - Как я могу это знать? - спросил Керней, находя этот вопрос довольно странным.
     - Вы правы, но я вам сейчас все объясню. Несмотря на мои неоспоримые права на эту собственность, она, тем не менее, была у меня отнята и отдана нашему бывшему хозяину, начальнику Аккордадской тюрьмы, в виде награды за его измену стране и нашему делу.
     - Какому делу? - спросил ирдандец, откладывая в сторону бинокль. Услышанное заинтересовало его больше того, что он видел.
     "Стране и нашему делу" - вот слова, которых нельзя ожидать от разбойника или монаха. Дальнейшее доказало окончательно, что Ривас не был ни тем, ни другим.
     - Дело, за которое готовы пожертвовать жизнью я и все, кого вы видели, ясно из моего тоста: "Patria y libertad".
     - Я был счастлив видеть вызванное им воодушевление.
     - И удивлены, не правда ли?
     - Говоря откровенно, да.
     - Меня это не удивляет. Ваше желание разгадать все увиденное и услышанное вполне естественно. Настало время все объяснить вам... Закурите же другую сигару и выслушайте меня.