9. ГЕРО

     Он встретил свою шестнадцатую весну, но еще не прошел обряда посвящения. Хоть и Бусснар, и Меджуд, и Золтан считали, что взрослым юношу делает умение владеть оружием, отец не спешил с посвящением, говоря, что и заточенный меч окажется тупым, коль не остра мысль хозяина его. Геро терпеливо ждал своего часа. Он гибок, ловок, силен, и нет в Нижнем городе юноши, который смог бы побороть его. Геро очень похож на свою сестру, красавицу Витилию. Брат и сестра чернокудры, черноглазы, одинаково гордо держат головы, словно они - дети важного хармакара. Но лицо пятнадцатилетней Витилии нежно и бело, отчего брови ее кажутся нарисованными угольком, а Геро же от загара почти черен, потому что все теплое время проводит в одной набедренной повязке под солнцем. Вот уже третью весну он пасет отару овец богатого перекупщика Обадия, получая за это в неделю три круглые лепешки величиной с детский игрушечный щит, небольшую головку овечьего сыра и чеснока сколько уместит пригоршня.
     Раба посылать с отарой опасно: может сбежать, а муздвара - слишком накладно: не за что ему тогда платить поденную плату. Пастухи, пасущие общее стадо, потребовали от Обадия восемь лепешек, две большие головки сыра и горячий ужин раз в неделю. Обадий заплакал, закричал, что его хотят разорить, и, явившись в гости к Мариону, долго жаловался на людскую скаредность. А потом предложил, чтобы Геро пас его овец.
     - Чем я прогневал великого Уркациллу? - воскликнул он, и его толстые щеки дрожали от обиды. - Почему он не дал мне детей? О горе мне, о горе! Клянусь, Геро будет мне вместо сына! Я осчастливлю его! Марион, я выручил тебя из страшной беды, спас детей твоих! Но теперь терплю страшные убытки, купив Рогая. Я не знаю, что делать: или продать Рогая в Ширване на невольническом рынке, чтобы вернуть деньги, или отдать его персу Махадию на строительство поперечной...
     - Отец, ты слышишь, домисто Обадий хочет продать Рогая в Ширване! - закричал Геро.
     - Да, да, мальчик, а что остается делать? Мне нечем платить пастухам. О горе мне, Рогая могут увезти даже в Дамаск! Это так далеко, так далеко... Но что остается делать?
     - Отец, я согласен пасти его овец! - вскрикнул Геро.
     - Но, Геро, ты еще мал, - нерешительно возразил Марион. Геро, ни слова не говоря, поднялся с камня, на котором сидел, наклонился и легко вскинул камень, равный собственному весу, над головой, подержал, улыбаясь, легко опустил и так же молча уселся, ровно и глубоко дыша. Действия его были настолько решительны, что Обадий хлопнул себя от удивления по бедрам и, подняв глаза к небу, слезно вопросил, почему у него нет сына, хотя он и содержит трех жен.
     Теперь вечером последнего дня недели Обадий, пересчитав овец, выносит мальчику его плату и всякий раз, указывая на головку сыра, жалобно закатывая глаза, произносит:
     - Ах, только из уважения к Мариону я дал тебе вот это... только из уважения... я ведь говорил, что непременно осчастливлю тебя! Будь благодарен, мальчик, будь благодарен, что на свете встречаются еще добрые люди, как я, может быть, я самый-самый добрый на весь Дербент! Когда я умру - о небо, не допусти этого - кто поможет тебе?
     Геро всегда вежливо и молча выслушивал его, с молоком матери впитав, что почитание старших - непреложно. И только сегодня вечером, когда Обадий, прощаясь с головкой сыра, опять залился слезами, он не вытерпел и вежливо спросил:
     - Домисто Обадий, почему вы так часто плачете?
     - От радости, мой мальчик, от радости, что еще раз довелось осчастливить тебя! Неужели это так трудно понять?
     - А почему вы тогда не осчастливите, домисто, Т-Мура, Шахруха...
     - Что, что, что? - торопливо забормотал перекупщик, моргая мгновенно высохшими глазами.
     -...А еще в нижнем городе говорят, что вы покупаете у купцов, пришедших издалека, товар по дешевой цене, а когда они уходят, продаете его в три раза дороже...
     - Но ведь у меня расходы, мой мальчик. Нельзя верить слухам, их обычно распространяют нехорошие люди, ох, какие бывают завистливые...
     - Такие же расходы, как и у купцов, караваны которых идут месяцами? - не выдержав столь явной лжи, перебил перекупщика Геро. Отец часто напоминает, что тот лег, который не почитает старших - скверный лег, но как же можно уважать того старшего, который постоянно лжет и притворствует?
     Воспользовавшись тем, что Обадий только молча хлопал волосатым ртом, не зная что сказать - лицо его медленно наливалось сизой кровью, - Геро, не попрощавшись, с достоинством вышел.
     Когда он прибежал домой и отворил калитку, каким уютным показался ему дворик! Громадный ствол платана занимал чуть ли не половину крохотного пространства, а крона его была так велика и густа, что даже в самые жаркие дни и дворик, и дом с плоской крышей скрывались в прохладной тени. Дерево могуче и вольно раскинуло свои толстые ветви, накрыв ими двор, и если глянуть вверх - над головой везде непроницaemая зеленая крыша.
     Уже стемнело. Ярко пылал огонь в летнем очаге. Возле него хлопотала мать в длинном широком платье, какие носят замужние албанки, в белом, сползшем на плечи платке. Придерживая одной рукой платок, она длинной деревянной ложкой помешивала в закопченном горшке. Лицо матери ярко озарялось пламенем, казалось румяным, молодым, между нижними ветвями и крышей дома виднелась полоска тускнеющего неба, и там сейчас ярко горела большая зеленая звезда. Листва, освещенная снизу пламенем, казалась такой же черной, как выбившиеся из-под платка волосы матери.
     Отец был не один. Он и высокий голубоглазый славянин Микаэль сидели на теплых, нагретых за день камнях у очага и неторопливо беседовали. Широкое лицо отца было задумчиво и хмуро.
     Геро положил на лавочку возле матери лепешки, сыр, мимоходом прижался к ее теплой руке, снял с себя лук, колчан со стрелами, кинжал, которые всегда носил, выходя за город, и, торопливо подбежав к сидящим мужчинам, прижав руки к груди, степенно поклонился, потом, все-таки не выдержав, бросился к отцу, обнял его, потом любимого домисто Микаэля, прокричал:
     - Как хорошо, что ты пришел, домисто! У меня к тебе накопилось много вопросов.
     Взрослые заулыбались, понимающе переглядываясь.
     - Остер ли твой кинжал, Геро? - спросил Микаэль, ласково поглаживая мальчика по широкому крепкому плечу. Неделю назад он подарил Геро кинжал.
     - О! Такой острый, что я за один взмах могу перерубить ствол дерева в руку толщиной! - воскликнул мальчик и, сверкнув глазами, взмахнул правой рукой, показывая, как он перерубает ствол. - Я уже пробовал! И он даже не затупился.
     - А сколько будет, если к четырем прибавить пять? - быстро спросил Микаэль, лукаво улыбнувшись в бороду.
     - Девять, - без промедления ответил мальчик, включаясь в игру.
     - А от шести отнять восемь?
     - Как можно от меньшего отнять большее? Домисто Микаэль, а почему звезды не падают на землю? Кто их подвесил? А кто каждую ночь зажигает их там, в небе? - торопливо задал Геро с недавнего времени мучившие его вопросы.
     Микаэль несколько растерянно глянул на Мариона, словно спрашивая, что с его сыном, но тотчас улыбнулся, погруженный в свои мысли.
     - Может быть, я в детстве тоже задавал подобные вопросы, но на счастье или на беду, я не помню, чтобы кто-нибудь смог на них ответить, - медленно проговорил Микаэль. - Ты спрашиваешь о том, чего я не знаю. - Он грустно покачал головой и добавил: - Ну вот, ты уже вырос, мальчик, вырос настолько, что задаешь вопросы, на которые я не знаю ответа, и мне грустно сознавать, сколь скудны мои знания...
     - Как ты можешь говорить такое! Ведь ты лучший оружейник в городе! - горячо возразил Геро.
     Давно, может, двадцать лет назад, по настойчивой просьбе филаншаха, купцы привезли в Дербент оружейника, знающего секреты изготовления стальных панцирей и кольчуг. Они сказали, что выкупили кольчужника у тудуна Семендера за огромные деньги, а хазарский тудун приобрел этого человека у алан - жителей Кавказских предгорий. Этим оружейником и был Микаэль. Теперь в Дербенте у него было много учеников, и в нижнем городе его уважительно звали Уста-барх, что означает - первый мастер. Жил Микаэль одиноко, в пристройке возле мастерской, давно забыл свои обычаи, принял христианство, а по языку и одежде казался настоящим албаном.
     - Какой бы я ни был оружейник, но знания мои скудны, да... Но я часто слыхал, что жили когда-то в древности мудрецы, их звали философами, которые, пожалуй, смогли бы тебе объяснить многое...
     - И почему луна светит только ночью? И почему она то огромная, то маленькая, то красно-желтая, то словно из серебра? И почему иногда начинают трястись горы? И живут ли в море морские люди? - глаза мальчика возбужденно блестели, он нетерпеливо затеребил Микаэля за рукав.
     Вдруг кто-то сверху схватил юношу за прядь волос. Геро поднял голову. Вверху раздвинулась густая листва, и в просвете появилось смеющееся лицо Витилии, она показала брату язык и, посмеиваясь, сказала:
     - А я знаю, почему луна сначала большая, а потом становится меньше и не такой круглой... Потому что она сладкая, как дыня! И верхние жители откусывают от нее по кусочку! А потом она прячется и снова растет... Поймай меня, Геро!
     - Подожди, не мешай... - мальчик отвернулся от нее и вновь спросил: - А почему, домисто Микаэль, вы себя называете то славянином, то росичем?
     - Потому что племя наше славянское, а жили мы на реке Рось и, чтобы отличаться от других племен, называли себя росичами, что значит с Роси, - объяснил Микаэль.
     - Домисто Микаэль, а ты можешь меня выучить, как из разных знаков, которые пишут палочкой на выделанной коже или на глине, складывать слова? Я видел, так делал мальчик в верхнем городе, он объяснил мне, что складывать из знаков слова называется чи-та-ть, а изображать знаки - пи-са-ть...
     Задумавшийся было Марион, услышав просьбу сына, поднял голову и неожиданно сурово сказал:
     - Послушай, Геро, ты сын воина и сам будущий воин. Тебе не нужно знать того, что знают мальчики из верхнего города. Жизнь слишком тяжела для простых людей, и тебе нужно знать лишь то, что тебя будет кормить. Ты понял? Сейчас поужинай, и мы займемся с тобой делом.
     Сникший было мальчик, услышав последние слова отца, обрадованно сверкнул глазами. Заняться делом означало, что отец после ужина будет показывать ему приемы рукопашного боя. Он вприпрыжку побежал в дом, но Витилия уже опередила его и появилась в дверях, прижимая к себе обеими руками бронзовый щит отца.
     - Меч я не могла вытащить из ножен, он слишком длинный и тяжелый, - объявила она, отдувая упавший на глаза кудрявый локон, и, приблизив губы к уху брата, шепотом сказала:
     - Геро, отец хочет нас увезти в горы. Он ждет, когда в городе появятся сородичи. Правда, хорошо? Ну, неси скорее меч!
     Внутри дома было две комнаты, разделенные плетенной из прутьев и обмазанной глиной перегородкой. Двери в перегородке не было, проем входа занавешивался пологом. В первой, большой комнате жили мать, отец и Геро, во второй спала Витилия и хранился сундук с приданым сестры и зерно в потайной яме.
     В большой комнате, потрескивая и чадя, горел светильник, подвешенный на стене, тускло освещая зимний очаг - обложенное камнями небольшое углубление с нависшим над ним вытяжным дымоходом, напоминающем закопченный кузнечный мех, сужающимся концом уходящий в отверстие в потолке. Дымоход был изготовлен из ивовых прутьев, обмазанных глиной. Слева из полутьмы выступали огромные, почти в рост мальчика глиняные кувшины. В них держали зерно и воду. Рядом, на крепком деревянном табурете виднелись два каменных круга в локоть шириной, один с отверстием посредине и широким округлым желобком, другой - с двумя каменными пальцами на противоположных сторонах круга. Сложенные один на другой, они образуют зернотерку, на которой мать Геро мелет муку. Обычно в зимнее время возле очага стояла широкая лавка, на которой громоздились малые кувшинчики, глиняные чашки, горшки для варки мяса и похлебки. Сейчас эта лавка вынесена во двор. Возле дальней от входа стены - крепко сколоченный дощатый помост, прикрытый бараньими мягкими шкурами. Слева от помоста, на обмазанной глиной стене, висит оружие отца: кольчуга с короткими рукавами, изготовленная Микаэлем из множества мелких вороненых колец, лук в кожаном налучье, со спущенной тетивой и меч в ножнах. Марион иногда доверяет сыну точить свой громадный меч на точильном камне, и хотя Геро для своего возраста весьма росл и силен, мечом он может взмахнуть, лишь держа его обеими руками, да и то с трудом. Впрочем, и не каждому мужчине он под силу.
     Возле горящего светильника кружились ночные бабочки, залетевшие в крохотное оконце из темноты на свет. Оконце на зиму закрывалось бычьим пузырем, растянутым на деревянной раме. Сейчас рама была вынута, и в комнату вливалась ночная прохлада.
     Геро бережно снял со стены меч, вынул его из ножен и на миг замер, держа тяжелую холодную сталь на весу. Чудесно пахло оружие, пахло кожей, железом, потом. Томительно-сладкое чувство восторга, упоения, надежд пронизало все существо юноши. Ах, скорее бы вырасти! Бессчетное число раз Геро примерял шлем и, грозно насупив брови, расхаживал с мечом по комнате. Как волновали его рассказы отца, как будоражили воображение!
     Ужинали во дворе. На плоском камне возле очага мать нарезала сыр, положила на дощечке вяленое баранье мясо, подала в горшке дымящуюся мучную похлебку с чесноком.
     Когда все уселись и выжидательно замолчали, Марион взял кусочки сыра, мясо, бросил в жарко пылающий огонь. Пламя взметнулось, весело затрещало, пожирая подношение. Марион торжественно произнес, обращаясь к очагу:
     - О великие предки! О могучий Нишу - охранитель наш! Мы помним о вас, молимся за вас! Пусть будет светел ваш мир, блаженство да будет! Защитите же и вы нас от всех болезней, напастей и бед грозных. Мира и благополучия роду нашему пожелайте!
     Микаэль принес для детей гостинец - горшочек меда, купленный у купца из Ширвана. Когда сняли тряпицу, прикрывающую горловину горшочка, разлился такой восхитительный аромат, что Витилия восторженно взвизгнула.
     После ужина отец велел взять кинжал и щит. Геро вскочил, снял с ветки висевший на ней, сплетенный из ивовых прутьев щит и пошел вслед за отцом. Отец, не обращая внимания на сына, сделал несколько шагов, держа меч в опущенной руке, и вдруг, молниеносно повернувшись, направил острие меча в грудь Геро. Но как ни было неожиданно и стремительно его движение, сын успел уйти из-под удара, прикрывшись щитом и резко бросив свое тело влево. И лезвие скользнуло вдоль щита и было отброшено щитом. Марион только одобрительно хмыкнул, Витилия хлопнула в ладоши, а Микаэль выкрикнул, улыбаясь:
     - Не поздоровилось бы тебе, Марион, будь у него настоящий щит и меч! Придется подарить ему и то, и другое! Молодец, Геро!
     - Я Геро, сын Мариона!.. - гордо воскликнул мальчик, но тут же замолчал, потому что отец нанес рубящий удар сверху, и Геро опять прикрылся щитом, и, когда обрушивающаяся сверху сталь коснулась щита, быстро опустился на правое колено, смягчая удар, и, в свою очередь, наклонившись вперед, коснулся своим кинжалом незащищенной ноги отца.
     Потом Марион показывал приемы рукопашного боя одного воина сразу с несколькими противниками, с бешеной силой вращал над головой меч, не давая приблизиться на расстояние пяти шагов, и от его мечущегося по двору тела поднялся ветер, задувая пламя очага и колебля его.
     Учил:
     - Всегда следи, чтобы за спиной оставалось свободное пространство для передвижения, но если противник оказался позади, заметь, где он, и жди. Он бросился на тебя! Ты - вперед! Передний занес меч, скользни под его руку! Главное, чтобы он нанес удар - рубящий или колющий. Тот, кто нападает сзади, пытаясь настичь тебя, тоже ударил. Он не может не ударить! Ты близко - искушение слишком велико! Быстро уходи влево! Противники столкнутся. Руби обоих! Действуй быстро! Как можно быстрее! Почему влево? Думай! Отвечай!
     У Геро от возбуждения разгорелись глаза. Он наслаждался пусть не настоящим, но все-таки боем, наслаждался ощущением собственной силы, ловкости, неутомимости. Он успевал следить за каждым движением отца, каждым неожиданным его выпадом, успевал защищаться, стремительно атаковать.
     - Хорошо! - говорит не знающий устали отец.
     - Молодец, Геро! - улыбается седобородый Микаэль.
     Решения приходят, как будто кто-то их выкрикивает прямо в уши. Подсекающий удар сбоку... прыжок вверх! Меч отца свистит под ногами... Отец пытается поймать Геро свободной рукой за ногу, чтобы сделать подсечку, Геро в прыжке заносит босую ногу, опирается на склоненную спину отца, отталкивается, тело его, получив дополнительный толчок, взлетает, наклон вперед, падение головой вниз, сжаться, перекат, и Геро встает на ноги в десяти шагах от изумленного Мариона, успев заметить в падении и тревожную улыбку матери, и зеленую мерцающую звезду над крышей дома, услышать восторженное аханье сестры.
     Побледнело небо над морем, и взошла багрово-красная луна, освещая город призрачным светом. Все реже стучали молоты по наковальням в кузнечных мастерских, изредка в переулках взлаивали собаки, сыто мычала корова. Прошли по переулку, громко и грубо разговаривая, несколько стражей порядка, торопясь куда-то по своим ночным делам, один из них, не видимый со двора, приостановился, попытался заглянуть поверх калитки, что за шум во дворе, даже нерешительно окликнул, но, узнав Мариона, поспешно удалился, громко стуча сапогами.
     Уже несколько раз мать подбрасывала хворост в очаг, и каждый раз пламя, вспыхивая, освещало стремительно передвигающиеся по двору разгоряченные тела, лоснящуюся от пота обнаженную грудь Мариона. Он торопился. Когда он сидел на камне и разговаривал с Микаэлем, вдруг незнакомая доселе тоска больно сжала ему сердце. Он даже задохнулся, так неожиданно и резко ударила по сердцу гнетущая тяжесть. И исчез дворик, исчез Микаэль и платан - мир на миг стал беззвучен и безлюден, и только багровый закат на востоке ярко пылал перед глазами Мариона - ах, какой зловеще-багровый закат! И тогда Марион вспомнил, что говорил ему перед своей гибелью отец:
     - Сын! Что бы ни случилось со мной, будь тверд духом. Я обучил тебя всему, что умел сам. Скоро я умру. Не пугайся. Будь тверд духом. Судьбу не изменишь. У каждого человека есть предчувствие собственной смерти. Об этом мне говорил твой дед, а ему - великий Нишу, твой прадед. У меня сейчас перед глазами закат... он горит багровым цветом... а в душе тоска... это предчувствие. И ты тоже помни о нем!
     Закат... зловеще-багровый закат... а может, он настоящий? Марион спросил тогда у замолчавшего Микаэля:
     - Микаэль, взгляни в ту сторону, где зашло солнце. Что ты там видишь?
     - Там чистое небо, только чуть-чуть красноватое, завтра будет хороший день.
     И вот теперь Марион торопился обучить сына всему, что умел сам. А Геро, не зная усталости, дышал так же ровно и глубоко, как и в начале игры.
     Опять резкий уход влево... Почему влево? Да потому что оружие воин держит в правой руке, и, чтобы изменить направление удара, нападающему сзади нужно остановиться и придержать занесенную руку, а путь ему уже пересек передний воин, и они мешают друг другу! Прыжок... еще прыжок... падение на руки... меч свистит над головой.
     - Думай! Скорей! - гремит голос отца.