Прочитано:

54%

***

Когда в далекую Корею Катился русский золотой, Я убегал в оранжерею, Держа ириску за щекой. Была пора смешливой бульбы И щитовидной железы, Была пора Тараса Бульбы И подступающей грозы. Самоуправство, своевольство, Поход троянского коня, А над поленницей посольство Эфира, солнца и огня. Был от поленьев воздух жирен, Как гусеница во дворе, И Петропавловску-Цусиме Ура на дровяной горе. К царевичу младому хлору И - господи благослови! - Как мы в высоких голенищах За хлороформом в гору шли... Я пережил того подростка И широка моя стезя - Другие сны, другие гнезда, Но не разбойничать нельзя.

11-13 мая 1932

***

Там, где купальни, бумагопрядильни И широчайшие зеленые сады, На москве-реке есть светоговорильня С гребешками отдыха, культуры и воды. Эта слабогрудая речная волокита, Скучные-нескучные, как халва, холмы, Эти судоходные марки и открытки, На которых носимся и несемся мы. У реки Оки вывернуто веко, Оттого-то и на москве ветерок. У сестрицы Клязьмы загнулась ресница, Оттого на Яузе утка плывет. На москве-реке почтовым пахнет клеем, Там играют Шуберта в раструбы рупоров, Вода на булавках, и воздух нежнее Лягушиной кожи воздушных шаров. 
     61

К немецкой речи
***************

Себя губя, себе противореча, Как моль летит на огонек полночный, Мне хочется уйти из нашей речи За все, чем я обязан ей бессрочно.

Есть между нами похвала без лести, И дружба есть в упор, без фарисейства, Поучимся ж серьезности и чести На западе, у чуждого семейства.

Поэзия, тебе полезны грозы! Я вспоминаю немца-офицера: И за эфес его цеплялись розы, И на губах его была Церера.

Еще во Франкфурте отцы зевали, Еще о Гете не было известий, Слагались гимны, кони гарцевали И, словно буквы, прыгали на месте.

Скажите мне, друзья, в какой Валгалле Мы вместе с вами щелкали орехи, Какой свободой вы располагали, Какие вы поставили мне вехи?

И прямо со страницы альманаха, От новизны его первостатейной, Сбегали в гроб - ступеньками, без страха, Как в погребок за кружкой мозельвейна.

Чужая речь мне будет оболочкой, И много прежде, чем я смел родиться, Я буквой был, был виноградной строчкой, Я книгой был, которая вам снится.

Когда я спал без облика и склада, Я дружбой был, как выстрелом, разбужен. Бог Нахтигаль, дай мне судьбу Пилада Иль вырви мне язык - он мне не нужен.

Бог Нахтигаль, меня еще вербуют Для новых чум, для семилетних боен. Звук сузился. Слова шипят, бунтуют, Но ты живешь, и я с тобой спокоен.

8-12 августа 1932

62