Прочитано:

50%

2

     Смеркалось, когда Эпафродит вернулся. Лицо его было ясно, глаза горели, на щеках играл лихорадочный румянец. Он разыскал Радована.
     Тот, сгорбившись, упершись локтями в колени, сидел в комнате Истока. Глаза его были печально устремлены в мраморный пол.
     На столе нетронутой стояла еда и кувшин с вином.
     Увидев Эпафродита, Старик вскочил, заломил руки и воскликнул:
     - О господин!
     - Почему ты не ешь, почему не пьешь?
     Грек взял кувшин и отпил из него немного.
     - О господин, господин, как мне есть и пить, когда печаль перехватила мне горло! Целый день тебя не было; сто раз я спрашивал о тебе Нумида, богами клянусь, сто раз, может быть, даже больше. Но тебя все не было. И когда пал мрак, я совсем отчаялся, и страх проник в мою душу. "Неужели и ты, господин, попался, - подумал я. - Неужели и тебя схватили?" Погас последний луч надежды, сердце мое, казалось, утонет в слезах.
     - Надейся, Радован!
     - Надеюсь. Ибо вижу надежду на твоем лице.
     - Я не терял времени со славинами.
     - С солдатами?
     - Двадцать отборных воинов будут готовы завтра в полночь...
     - Вызволить Истока?
     - Бежать с ним! Вызволю его я сам.
     Радован упал на колени и обнял ноги Эпафродита. Растрепанная борода его тряслась, глаза были полны слез, всхлипывая, он повторял:
     - О господин, о господин!
     - Вставай, ешь и пей! Потому что тебя ждет тяжелый путь. Воины помчатся, как ветер. Кони уже куплены, отличные кони, императорским скакунам их не догнать.
     Радован с трудом поднялся и потянулся к руке торговца, чтобы поцеловать ее. Эпафродит отдернул руку, показал на стол:
     - Пей, старик, набирайся сил! Завтра в полночь ты поцелуешь Истока, клянусь Христом, поцелуешь. Если же слова мои не сбудутся, знай, - я покончу с собой. А теперь помалкивай, ешь, пей и ни шагу из дому!
     Он быстро повернулся и вышел.
     Радован стоял на каменном полу; слезы его высохли, после долгого воздержания он снова потянулся к кувшину и, шепча обеты богам, счастливый, полный надежды, принялся пить.
     Эпафродит тем временем отправил Нумиду с тайным письмом к евнуху Спиридиону. Вызывая его в полночь на беседу, Эпафродит был твердо убежден, что тот придет, пусть даже с риском для жизни. Алчный евнух не знал страха, если предчувствовал хорошую мзду.
     Когда опустилась безлунная ночь, все ожило в доме Эпафродита, зашевелились тени в саду среди пиний и олив. Во мраке босые темные фигуры беззвучно двигались от дома через сад к пристани и точно так же, молча, без факелов, неслышно ступая, возвращались обратно. К морю по тропинке люди шли, согнувшись под бременем своей ноши, а назад они словно плыли по воздуху, тяжело дыша. Изредка у пристани мимо сада Эпафродита пробегал огонек.
     Пришла полночь. Заснула Пропонтида, мелкие волны укачали ее, заплясали красные огоньки на кораблях.
     И тогда от оливковой рощи отвалили четыре тяжелые ладьи. Волны захлестывали их, белая пена то и дело перекатывалась через борта. Словно четыре татя, ползущие на брюхе по зеленой траве, скользили груженые ладьи по морю, бесшумно приближаясь к паруснику Эпафродита.
     А он сам сидел в перистиле, усталый и возбужденный. Он понимал, что снова затеял игру с Феодорой, и теперь уже не на жизнь, а на смерть. Велика была его любовь к Истоку и Ирине. Но гордость превосходила ее. Не только в спасении варвара, подарившего ему жизнь, видел теперь свою цель Эпафродит. Перехитрить Феодору, обмануть самого Юстиниана и затем исчезнуть победителем с улыбкой на устах, - вот чего он желал. Все свое богатство, золото и серебро, произведения искусства, о которых не ведал двор, почти всю свою кассу он доверил ладьям и волнам. И сделал это, будучи под следствием; зародись сегодняшней ночью малейшее подозрение, и утором его корабль конфискуют. Его бесценные камни засверкают на голове Феодоры, из его драгоценных сосудов императрица будет поить дворцовых щеголей, а его тяжелый кованый сундук, полный золотых монет, проглотит ненасытная пасть государственной казны. Он же получит взамен цепь на шею и будет брошен в подземную темницу дворца, по соседству с Истоком.
     Представив себе всю опасность, которой он подвергается, Эпафродит вздрогнул; он слышал биение своего сердца и стук крови в висках.
     "Назад! Пока не поздно!.. Нет! Никогда! Смерти покорюсь, Феодоре - никогда! Чтобы грек подчинился византийской блуднице! Никогда!"
     Он сжал губы, нахмурился, во взгляде его сверкнула решимость: нет, пусть даже палач нацелит свой нож в его сердце - он не отступит ни на шаг.
     Со стоическим спокойствием Эпафродит сунул руку в серебряный ящичек, стоявший рядом на каменной скамье, вытащил горсть фиников и принялся бросать их в бассейн, где резвились золотые рыбки.
     Однако, несмотря на свой стоицизм, он со все возрастающей тревогой посматривал сквозь имплювий на небо, на рваные облака. Звезды говорили о том, что полночь давно миновала.
     "Почему его нет? - думал Эпафродит. - Может быть, зная, что я под следствием, он не верит мне? А как без его помощи найти путь к Истоку? Двадцати отборных палатинцев-славинов достаточно, чтобы пробиться силой. Но куда? Ходы в темницах Феодоры неизвестны никому. Проклятый евнух!"
     В сердцах он швырнул в воду целую пригоршню фиников - брызги оросили белый мрамор.
     Вдруг появился Нумида.
     - Все на паруснике, светлейший!
     - Не приметил ли ты какой-нибудь подозрительной лодки или тени?
     - Не приметил, светлейший! Море словно умытое, пристань хорошо осмотрели, - нигде никого!
     - Почему нет Спиридиона? Ты спрашивал у привратника?
     - Спрашивал, всемогущий!
     - Никто не стучал?
     - У ворот все тихо!
     Эпафродит умолк. Нумида заметил, как по лицу пробежала тень.
     В это мгновение оба услыхали поспешные шаги в атриуме.
     Эпафродит встал, Нумида спрятался за коринфской колонной у входа.
     В комнату, задыхаясь, вбежал старый раб и упал к ногам Эпафродита.
     - Предатель! О всемогущий, предатель!
     Эпафродит побледнел, но скрыл от раба тревогу и спросил:
     - Предатель? Кто такой? Где ты его увидел?
     - Приплыл по морю в лодке, мы его поймали его.
     - Он не ушел от вас?
     - Нет, всемогущий! Он связан, и мы заткнули ему рот, чтоб не кричал.
     - За ним, Нумида! Приведи сюда этого человека!
     Рабы убежали, Эпафродит расхаживал по мозаичному полу, постукивал себя пальцами по лбу. "Если она пронюхала о моих намерениях, то правду говорят люди - сам сатана ей помогает".
     Он почувствовал, как рука Феодоры снова тянется, чтоб сорвать его замыслы, как рушатся все его хитросплетения, а сеть, приготовленная для императрицы, затягивается вокруг его собственной шеи.
     Ему не терпелось увидеть лазутчика.
     Прошло несколько минут, в комнату вошел Нумида, а с ним - в маске - евнух Спиридион. Плащ его был разорван, на губах выступили капли крови.
     Он сам сбросил смятую маску, которую рабы пытались сорвать с него. Испуганно и недоверчиво смотрел евнух вслед уходившему Нумиде.
     - Могущественный, кланяется тебе Спиридион, которого ты призывал. Но люди твои - сущие разбойники. До крови меня отделали, смотри!
     Евнух коснулся разбитой губы и показал пальцы Эпафродиту.
     - Это ошибка, ужасная ошибка! Но Эпафродит заплатит золотом за каждую каплю твоей крови. Почему ты прибыл водой?
     - Светлейший, справедливейший, на тебе одежда скорби! О сколь мерзностны те, что тебя обвиняют!
     Грек понял, отчего Спиридион не пришел к нему в дом обычным путем.
     - Значит, ты не рискнул идти по улице?
     - Custodia libera, светлейший, о, почему люди столь злобны? Может быть, дорога свободна, а может быть, и нет, кто знает? Из камня вырастет тень и схватит тебя за шиворот своей длинной рукой. Заранее не угадаешь. Поэтому я отправился водой, рискуя ради тебя жизнью, только ради тебя, господин. Скажи, зачем твоя милость толкает меня на путь, который ведет к смерти в тюрьме?
     - Садись, Спиридион!
     Евнух бросил на него взгляд, полный недоверия.
     - Садись и пей, Спиридион. Эпафродит справедлив. Тебя обидели, я вознагражу тебя за обиду.
     Евнух с опаской присел, вздрагивая всякий раз, когда в трепетном свете проступали контуры стройных колонн.
     - Говори, светлейший, быстрее говори, ведь кто знает, увидит ли меня живым утренняя заря.
     Он пугался все больше. При малейшем шуме вскакивал и весь дрожал, ища уголка, где можно спрятаться.
     А Эпафродит сидел спокойно. Его маленькие глазки следили за Спиридионом и словно говорили: "Играй, играй, скупец. За эту игру я тоже тебе плачу".
     - Не бойся, Спиридион, в твоей голове достаточно хитрости! Даже если шея твоя окажется в петле, ты сумеешь спасти голову, я ведь тебя знаю.
     - Моя шея уже в петле, и петля затягивается. Посуди сам, custodia libera! Я у тебя в доме в полночь! Говори, прошу тебя, или я уйду!
     - Хорошо. Слушай. Ты не однажды оказывал мне мелкие услуги и не раскаивался в этом.
     - Да, господин!
     - Окажи мне еще одну услугу, и ты сможешь спокойно наслаждаться жизнью до самой смерти. Идет?
     - Я готов, если смерть моя не придет завтра утором.
     - Не придет!
     Грек нагнулся к евнуху и устремил пронзительный взгляд на его хитрое лицо.
     - Запомни, Спиридион, ты поверг меня в печаль и отравил мне жизнь, сообщив о том, что Исток в темнице.
     Евнух раскрыл рот, но испугался колючих глаз грека и продолжал слушать молча с разинутым ртом.
     - Исток для меня - жизнь. Однажды он спас меня от руки злодея. Справедливость и благодарность требуют, чтоб я теперь поступил так же. Поэтому завтра, как только первая полуночная стража станет на часы, ты покажешь мне путь в темницу, где сидит Исток.
     Евнух отскочил, словно его укололи кинжалом; лицо его исказилось, он схватился за голову и застонал:
     - Не могу, не могу! Смилуйся, господин! Не губи меня! - Согнувшись в три погибели и размахивая руками, евнух искоса наблюдал за греком.
     - Не можешь? - серьезно произнес Эпафродит.
     - Не могу! Ведь я умру, в то же мгновение испущу дух. Смилуйся, смилуйся, не губи меня!
     Грек молча, серьезно смотрел на него.
     Потом встал, вплотную подошел к Спиридиону, поднял сухой палец и произнес решительно и твердо:
     - Спиридион, Эпафродит приказывает тебе, ты должен это сделать, иначе ты пропал!
     Кастрат затрясся и опустился на пол.
     - Отвечай! Звезды торопят, завтра в полночь ты будешь ждать меня в императорском саду и поведешь к Истоку.
     Алчный евнух завертел головой на длинной шее и окинул взглядом перистиль.
     - Что ты заплатишь мне, господин? - чуть слышно спросил он.
     - Тысячу золотых монет.
     У евнуха сверкнули глаза.
     - Тысячу, тысячу, - простонал он. Душа его ощутила всю слабость обладания таким богатством. Он стиснул пальцы и прижал их к груди, словно золото было уже в его руках.
     - Отвечай!
     - Хорошо, я буду ждать тебя, я укажу тебе путь, господин, а потом умру, знаю, что умру.
     - Поклянись Христом!
     - Клянусь Христом: завтра в полночь в императорском саду.
     Эпафродит удалился в спальню. Евнух смотрел ему вслед, прикидывая в уме: тысяча золотых монет, тысяча...
     Торговец вернулся и протянул тяжелый кошелек, - пальцы евнуха судорожно схватили его.
     - На, это небольшая награда за сегодня. Сполна же ты получишь завтра.
     - Но в саду стража, караул стоит и возле ворот. Меня пропустят, а тебя нет, господин!
     - Это не твоя забота! Жди меня, достань ключи от коридора, остальное я сделаю сам. Иди, да не забывай о клятве. Иначе...
     Эпафродит прошелся по перистилю. Лицо его светилось радостью победы. Евнух согласился. Золото околдовало его душу. Он проведет его к Истоку - завтра в полночь кости будут брошены, и августа проиграет!
     Грек поспешил в спальню. Там он написал письмо Абиатару, в котором просил завтра в полдень отдать деньги за дом, чтоб в полночь, когда его, Эпафродита, уже не будет в городе, тот смог вступить во владение имуществом.
     Грек уже собирался лечь спать, последний раз у себя дома, но вдруг вспомнил еще о чем-то.
     Из тщательно спрятанной шкатулки он извлек пергамен с подписью Юстиниана. Развернул его и опытной рукой написал слогом дворцовой канцелярии, что ему, Эпафродиту, разрешается посещение Ориона в темнице. Снова свернул пергамен, сунул его в серебряную трубку и туда же вложил перстень Феодоры.
     "На всякий случай!" - решил грек и еще раз продумал весь план. Снаружи мягко шелестела Пропонтида, последний раз он слышал море в своем доме.
     На другой день Эпафродит вышел из дома один - без рабов, без всякого блеска, пешком, в жалкой хламиде, с взлохмаченными волосами. На площадях народ приветствовал его сочувственными возгласами. Именитые горожане выражали ему свое соболезнование, толпа при виде оскорбленного благодетеля ипподрома громко вопила, заламывая руки. Эпафродит смиренно и печально опускал голову, но проницательные глаза его разглядывали толпу. Откровенно говоря, он не ожидал такого сочувствия, пусть, правда, и своекорыстного. В сердце его даже родилось озорное желание: а что, если выступить под аркадой на форуме Феодосия и рассказать людям правду об Истоке и о себе? Если при этом еще бросить в толпу несколько горстей серебра, то поднимется такая смута, что Юстиниан проклянет тот день и час, когда он возбудил следствие против него. Однако грек одолел искушение и стал обходить всех знаменитых юристов и асессоров, умоляя их о справедливом и милостивом дознании.
     И хотя шумная толпа повсюду сопровождала Эпафродита, от его глаз не укрылись два подозрительных субъекта, которые словно невзначай наблюдали за ним из Средней улицы. Он одобрил про себя предусмотрительность Спиридиона, который проник к нему не улицей, а морем, и медленно, не спеша, отправился с визитами.
     Униженно, как, бедный клиент, ожидал он у дверей, чтобы выиграть время и увести тайных соглядатаев как можно дальше от дома. Нумида размещал там купленных арабских и каппадокийских скакунов, складывая доспехи и шлемы, подготовленные для побега.
     Миновал полдень, когда Эпафродит вернулся домой.
     У ворот его встретил Нумида, он низко поклонился, не сводя с него полных радости глаз.
     Грек ни о чем не спросил, не проронил ни слова. Лицо раба ясно говорило, что кони в конюшнях и оружие доставлено. Эпафродит ласково кивнул ему и вышел в атриум, где уже поджидал его Абиатар. Тот стал произносить слова сочувствия, закатывая при этом глаза и заламывая руки, а затем, предусмотрительно проверив все углы, - не подслушивает ли кто, разразился гневной речью:
     - О Вавилон, разграбивший святой храм, угнавший наших отцов в рабство, о Вавилон, ты был агнцем, по сравнению с волком-Управдой. О, до костей пронял меня жестокий указ, до самых костей, он отнял у меня все, что я кровавым потом собирал бессонными ночами. И ты, благородный, обвинен, ты любимец Константинополя, ты, простодушный добряк, щедрой рукой отсыпавший деньги императору. Вот благодарность!
     - Поэтому я и уезжаю!
     - Уезжаешь? Невозможно! Весь Константинополь с тобой. Ты с триумфом возвратишься с суда.
     - Эпафродит стар, ему не нужны триумфы. Пусть сухие бумаги славят победу. Теперь ты понял условия купчей?
     - Ты смотришь вперед на десять лет.
     - Пергамен у тебя с собою?
     - Да, и деньги тоже. Пересчитывай!
     - Я верю тебе. И желаю счастья. В полночь все станет твоим. Но молчи то тех пор, пока я не исчезну. Пусть душа твоя радуется этому легко приобретенному богатству. Документы в порядке, к ним не придерется ни один законник.
     - Да хранит тебя ангел Товия!
     Абиатар простился. Взгляд его ласкал колонны и наслаждался красотой дома и сада.
     Солнце в этот день словно не желало тонуть в Пропонтиде. Эпафродит волновался, но в сердце своем чувствовал железную решимость. Все в нем - каждый нерв, каждая мысль - было натянуто как могучая тетива, - вот сейчас сорвется с нее стрела и вонзится в самое сердце. Он взволнованно ходил по атриуму, прощаясь с прекрасным перистилем; останавливался перед статуей Афины, с бьющимся сердцем поглядывал на Меркурия, печально бродил по саду.
     Прислуга праздно слонялась, испуганная, смущенная. Гнетущее настроение воцарилось в доме, в саду, на пристани. Все ожидали чего-то, всех томили предчувствия. Радован, высунув длинную бороду в отворенную дверь, смотрел на солнце, шептал молитвы, вновь и вновь обещая богам принести жертвы под липою в граде Сваруна, и трепетал в тоске и ожидании.
     Постепенно море стало багровым. Огромный солнечный диск коснулся волн, погрузился в них и мгновенно исчез. Тогда Эпафродит созвал рабов в просторный перистиль. Глаза их светились преданностью, лица выражали печаль и сочувствие: ведь они видели своего господина в одежде обвиняемого.
     Эпафродит встал. Лицо его торжественно, взгляд полон любви.
     Легкой рукой он расправил глубокие складки плаща, в правой его руке сверкал крест, усыпанный драгоценными камнями. Ярким пламенем горели все светильники, так что померкли первые звезды в небе над имплювием.
     Никогда еще не выглядел Эпафродит столь величественно, никогда не казался таким высоким и сильным - ни дать ни взять апостол! Таинственная сила, страх и надежда согнули колени рабов, они склонились и опустились на землю. И тогда Эпафродит поднял правую руку с крестом:
     - Во имя Христа, на заре завтрашнего дня все вы станете свободными!