Прочитано:

49%

     Епископ изумился.
     - В эту ночь зачинщик сделал подкоп в тюрьме и убежал, - сказал ксендз, - а второй, отданный под охрану писаря, пошел воды напиться и как в воду канул.
     Епископ страшно разгневался. Послали за теми, которые были обязаны стеречь заключенных, и произвели им допрос. Было очевидным, что какая-то невидимая рука пришла на помощь бичевникам. Яма не могла быть выкопана в течение одной ночи и одним человеком. Кучки земли указывали на то, что подкоп был произведен снаружи.
     Пришли им на помощь братья бичевники, скрывавшиеся в Кракове, или кто-нибудь другой? Кто дал приют причетнику, убежавшему среди бела дня?
     Епископ хотел придать анафеме сообщников и потворствующих еретикам. Между тем Кохан вовсе не скрывал того, что приютил в королевском замке двух беглецов из тюрьмы епископа.
     Когда король возвратился с охоты, фаворит смело с веселым лицом предстал перед ним. Он не признался в помощи, оказанной им бежавшим узникам, а лишь доложил Казимиру о том, что дал приют в замке людям, просившим об этом.
     Король похвалил его за это движение головы.
     Лишь только весть об этом разнеслась по городу, услужливые слуги сообщили ее епископу.
     Можно себе представить, с каким гневом епископ Бодзанта принял это известие. Он себя утешал только тем, что у него в руках новое и тяжкое обвинение против короля, и что он сумеет обвинить Казимира перед папой как покровителя ереси.
     Кохану оставалось только сплавить куда-нибудь этих ненужных ему гостей, чтобы они не попали опять в руки епископа.
     Он лично их еще не видел. Черный вождь был помещен в комнате при челяди, а товарищ его, опасаясь быть с ним вместе, выпросил, чтобы его отдельно поместили. Зайдя в комнату беглеца, он нашел его в одежде, которой его снабдили в замке и с капюшоном на голове, закрывавшем его лицо. Хотя он не мог рассмотреть черты лица, но при виде этой фигуры он был поражен сходством, которое он еще раньше издали заметил, между этим человеком и другим, которого он когда-то знал и припомнить себе не мог.
     Незнакомец, подобно тому, как и на допросе у епископа, и в тюрьме, казался и здесь совершенно равнодушным к своей судьбе.
     Кохан спросил его, как он намерен поступить. Он в ответ пожал лишь плечами.
     Фаворит короля был недоволен, что не получил никакой благодарности за оказанную помощь. Сидевший даже не встал при его входе.
     Низко опущенный капюшон увеличивал любопытство Равы.
     - Мы вам помогли освободиться из рук епископа, - произнес Кохан, - который не имел бы к вам сострадания. Кто знает? Может вы и жизнью поплатились бы.
     - Жизнью? - пробормотал черный вождь. - А жизнь это что? Умереть ведь надобно...
     Он говорил медленно, насмешливым тоном: голос его казался знакомым.
     - Кто ты такой? - спросил Кохан, приблизившись к нему.
     - Человек; поэтому я должен умереть так же, как и ты, - равнодушно ответил бичевник.
     - Если ты хотел нести наказание за свои грехи, - отозвался Кохан, - то значит, жизнь в твоих глазах имеет какую-нибудь цену. У тебя будет время для того, чтобы каяться.
     Черный вождь ничего не ответил. Кохану было досадно, и он начал терять терпение.
     - Куда же ты думаешь направить свои стопы? - спросил он.
     - В свет, искать таких же, как я, и идти дальше, призывая грешников к покаянию.
     - Вас схватят.
     Кающийся пожал плечами.
     Не добившись от него ответа, раздраженный его сопротивлением, Кохан, пробормотав что-то, ушел, стукнув дверьми.
     Когда Казимир собирался вечером лечь спать, Кохан начал ему рассказывать о своем свидании и о разговоре с вождем бичевников. Король был очень заинтересован этим рассказом.
     - Кто же этот человек? - спросил Казимир.
     - Он не желает ни показать своего лица, ни сказать что-нибудь о себе, - произнес Кохан, - а я присягнул бы, что его где-то видел и слышал его голос...
     Казимир задумался и, лежа уже в постели, позвал обратно уходившего фаворита.
     - Кохан! Я должен увидеть этого человека.
     Рава энергично этому воспротивился.
     - Ваше величество, это зрелище не для вас, - произнес он. - Оно вас не развеселит, а печали у вас и так достаточно. Вы от него ни слова не добьетесь.
     - Я? - спросил король. - Я?
     - Он дикий.
     - Я хочу видеть дикого, - повторил Казимир.
     Рава ничего не ответил и ушел. Он полагал, что король забудет о своей фантазии, а он тем временем сплавит бичевника из замка. Но на следующее утро король два раза настойчиво напомнил ему о том, что он должен увидеть этого человека.
     Когда Казимир так настойчиво проявлял свою волю, Рава не смел ему противоречить.
     Король приказал Кохану, чтобы вечером он его проводил к таинственному кающемуся.
     Опасаясь, что дикий человек, не зная в лицо короля, может его принять так же, как и Кохана, и желая этого избегнуть, Рава побежал к нему, чтобы предупредить его, что добродетельный и милосердный король желает его видеть.
     - Зачем? - произнес он. - Король мне не нужен, и я ему тоже не нужен; мой король теперь на небе, я его одного знаю... Тот, который когда-то был моим королем, убил мою семью, обесчестил мою сестру, убил отца, присудил к изгнанию весь мой род...
     Говоря эти слова, он встал, приподнял капюшон и Кохан с ужасом увидел лицо Амадея, брата Клары, вид которого когда-то напоминал королю о самых тяжелых минутах его жизни и служил как бы предвестником несчастья.
     Кохан испугался и хотел немедленно побежать к Казимиру, чтобы не допустить этой встречи, но в сенях послышались шаги. Дрожавший Рава преградил дорогу королю.
     - Ваше величество! Вам нельзя видеть этого человека.
     Выражение лица фаворита, вместо того, чтобы напугать Казимира, возбудило еще больше его любопытство. Он насупился.
     - Пусти меня, - крикнул он грозно, - пусти!
     Кохан упал перед ним на колени.
     - Я не пущу вас! - воскликнул он, хватаясь за одежду короля.
     Но Казимир вырвался из его рук и, направившись смелыми шагами к дверям, открыл их. Черный вождь сидел, опираясь на руку, с закрытым лицом, и при входе короля не поднял головы.
     Казимир хлопнул его по плечу.
     - Встань, говори, кто ты такой? Я хочу видеть твое лицо.
     Вздох вырвался из уст сидевшего; он выпрямился и, худой черной рукой откинув капюшон, встал, не говоря ни слова; король, узнав его, побледнел и отодвинулся на шаг.
     - Это ты? - спросил он, изумленный.
     Наступило продолжительное молчание.
     - За какие грехи ты себя наказываешь? - спросил Казимир.
     Амадея устремил взгляд на него.
     - За какие? Может быть за твои, король! - произнес он насмешливо. - Я каюсь и молю Бога, чтобы перестала литься наша кровь, чтобы не все Амадеи закончили свою жалкую жизнь, разорванные лошадьми на четыре части... Я несу наказание и за вас, чтобы Господь простил и вас за то, что вы дали приют последнему из нашего рода.
     Взволнованный король молча слушал.
     - Ты уже покаялся, - произнес он после короткого перерыва слабым голосом. - Возвратись...
     - Куда? - спросил с насмешкой Амадей. - Там, куда я хотел бы возвратиться, на моей родине меня ожидают лишь воспоминание о преступлении, стыд и могила... а здесь? Чужая страна... Я хотел прикрепиться к ней... не мог... Душа моя упорно рвется в другое место!.. У меня своего дома нет, и я не хочу его иметь...
     - Желаешь ли ты чего-нибудь от меня? - спросил король тихим голосом.
     - Чтобы меня отпустили... Я уйду, - произнес он, - мне ничего не нужно...
     Король постоял еще с минуту и, медленно повернувшись, молча вышел. В этот день Казимир никого видеть не хотел, даже и ксендза Яна, бывшего еще при дворе. Один лишь Кохан молча прислуживал ему.
     Королю нужно было много времени, чтобы переварить в себе горечь и печаль сегодняшнего дня.
     Кохан послал за Сухвильком, потому что лишь он один мог так заинтересовать короля государственными делами и завладеть всем его вниманием, чтоб все огорчения уступали на задний план перед делами, которые король считал своей обязанностью и жизненной задачей.
     Ксендз Сухвильк прибыл, привозя с собой приготовленные законы о высших судебных инстанциях для колонистов, поселившихся на основании немецкого закона. Вержинек принес проекты и планы, как заново устроить соляные копи в Величке.
     Эти два дела государственной важности вывели Казимира из его оцепенения. Его старались как можно больше занять ими.
     Вержинеку приходилось вызывать чиновников из копей; ксендз Сухвильк должен был совещаться с теми, которые поселились на основании магдебургского права, а таких было много в стране.
     Королю не давали отдыха, но усталость была для него избавлением, принося с собой забвение и не давая ему мысленно погружаться в прошлое.
     Между тем, спор между королем и епископом тянулся без конца и не давал спокойствия. Король вынужден был отправить своего посла к папе.
     Кохан, наконец, уже не знал, чем развлечь своего любимого пана, у которого всегда было вдоволь работы и заботы, но который, кроме охоты и редких посещений княжен Мазовецких, никогда нигде не показывался.
     Со времени своего несчастного пребывания в Праге, закончившегося похоронами, даже и этот любимый город отталкивал Казимира неприятными воспоминаниями. Его приглашал император, помнивший прежнюю приязнь и желавший поддержать хорошие отношения с Польшей. Казимир колебался и откладывал.
     Однажды ксендз Ян, настоятель их Тынца, прибыл в Краков: это было весной следующего года.
     Всегда веселый и оптимистически настроенный, он на сей раз был еще оживленнее и разговорчивее.
     Он возвращался из Праги, куда ездил по делам ордена, но воспользовался своим пребыванием там, чтобы осмотреть город; ему удалось попасть к императору Карлу, и он с восхищением рассказывал о роскошной жизни монарха. Прага была некоторым образом временной столицей империи; туда постоянно приезжало много немецких князей, происходили турниры, двор развлекался, а вокруг императора группировались ученые, артисты и все европейские знаменитости.
     Настоятель с большим восторгом рассказывал обо всем и расхваливал императора, который, как ему известно было, помнил о своих прежних хороших отношениях с Казимиром и очень хотел его видеть. Ксендз Ян не стеснялся рассказывать о красоте дам при императорском доме, об их нравах и об удовольствии, испытанном им от пребывания в их обществе.
     - Ваше величество, - добавил он, - пора уже, чтобы вы, ради блага Польши, сблизились с императором. Союз с ним даст вам новые силы устранить врагов, послужит вам помощью в деле с крестоносцами, поможет вам у папы; вашей милости нужны развлечения, и посещение Праги оживит вас. Кто знает... быть может, откроются какие-нибудь виды на будущее, когда ваш брак с княжной Аделаидой будет разорван, что неизбежно должно произойти.
     Король слушал с напряженным любопытством; видно было, что ему страстно хочется поехать в Прагу, и что воспоминания о Маргарите его удерживают.
     Аббат настаивал. Император как раз в это время гостил в чешской столице, окруженный достойными гостями.
     Король не хотел быть неожиданным гостем и после короткого колебания послал с письмами подкомория Щедрика в сопровождении Кохана.
     Щедрик был послом официальным, Рава - интимным. Ему было поручено разузнать обо всем и привезти Казимиру более подробные сведения.
     Через несколько дней послы возвратились и привезли с собой сердечное и теплое приглашение от имени императора, и Кохан с восторгом рассказывал о дворе Карла.
     Рава считался одним из выдающихся придворных Казимира, а потому он вместе с Щедриком был удостоен приглашения на бал в императорском дворце. Красивый, изысканно изящно одетый Кохан постарался своим появлением не осрамить своего повелителя и был очень хорошо принят.
     А так он питал особенную слабость к женщинам, то он не переставал говорить о необыкновенной красоте тех, которых он там видел.
     - Их там было много, и княжеского, и рыцарского происхождения, и различных национальностей, и француженки, и итальянки, и немки - рассказывал Рава. - Но это, право, невероятно, там была одна мещанка, чешка из Праги, недавно овдовевшая после Рокичана, некая Кристина, и она первенствовала между всеми. По красоте она могла бы быть королевой, но зато и гордость у нее королевская. Взоры всех были устремлены на нее, и некоторые бесились от ревности. Кроме красоты и молодости - ей было не больше двадцати лет - ее украшали платье и драгоценные камни, которые на ней были. Хоть и мещанка, но по своему костюму она могла сравниться с женами графов, баронов и князей и умела его хорошо подобрать к лицу и к фигуре!
     Король с большим любопытством начал расспрашивать о Кристине, а, Кохан предвидевший это, разузнал обо всем и мог рассказать о всех подробностях.
     Он знал о том, что она была очень богатой вдовой, что к ней сватались многие, и что ей предсказывали блестящую будущность, потому что она вскружила головы всем при дворе императора.
     Кохан, как бы нарочно постоянно возвращаясь к воспоминанию о Кристине, возбудил любопытство Казимира до высшей степени.
     - Может быть, ты в нее влюбился, что она у тебя из головы не выходит? - спросил король, шутя.
     - Да хранит меня от этого Господь, - возразил Рава, - потому что моя любовь не встретила бы взаимности. Она метит выше и не удостоила бы меня даже взглядом. Ее нельзя взять ни лестью, ни подарками - у нее большой опыт, и, если это правда, она ценит достоинство и титул выше, чем все другое. Должно быть, ее прекрасная ручка достанется кому-нибудь из придворных императора.
     Окруженный многочисленной свитой, с королевской пышностью, сопровождaemый значительным отрядом рыцарей, Казимир в конце марта отправился в Прагу, чтобы навестить императора.