Прочитано:

63%

     Маги знают, что когда опись вещей обычного человека становится несостоятельной, человек либо расширяет свою опись, либо его мир самоотражения разрушается. Обычный человек охотно включает в свою опись новые пункты, если они не противоречат основному порядку описи. Но если какие-то пункты противоречат этому порядку, ум человека разрушается. Опись вещей - это и есть ум. Маги рассчитывают на это, когда пытаются разбить зеркало самоотражения.
     Дон Хуан объяснил, что в тот день он тщательно выбирал опоры для своего акта разрушения моей последовательности. Он медленно трансформировал себя, пока действительно не превратился в немощного старика, а затем, чтобы укрепить разрушение моей последовательности, он подсунул мне ресторан, где все знали его как старика.
     Я прервал его, так как осознал противоречие, которого не замечал раньше. Он говорил тогда, что трансформировал себя, так как хотел узнать, каково оно быть старым. Повод был благосклонный и неповторимый. Я понял это заявление так, что он не был стариком до этого времени. И тем не менее все в ресторане знали его как немощного старого человека, который страдал припадками.
     - Безжалостность нагваля имеет множество аспектов, - сказал он. - она подобна инструменту, который сам по себе годен для многоцелевого использования. Безжалостность - это состояние бытия. Это уровень "намерения", которого достигает нагваль.
     - Он использует ее, чтобы вызвать движение своей точки сборки или точки сборки своих учеников. Или же он использует ее для "выслеживания". Я начал тот день как "сталкер", претендующий быть старым, и в конце концов, как действительно старый и немощный человек. Моя безжалостность, управляемая моими глазами, заставила двигаться мою точку сборки.
     - И хотя я был в этом ресторане много раз как старый больной человек, я тогда "выслеживал", просто разыгрывая из себя старика. Никогда прежде до этого дня моя точка сборки не сдвигалась в точную позицию старости и дряхлости.
     Он сказал, что как только он вознамерился быть старым, его глаза потеряли свой блеск, и я тут же заметил это. Тревога была написана на моем лице. Потеря блеска в его глазах была следствием "намеренного" использования его глазами позиции старого человека. Когда его точка сборки перешла в эту позицию, он стал старым и на вид, и по поведению, и по чувствам.
     Я попросил его пояснить идею вызова "намерения" с помощью глаз. У меня было слабое представление, что я понимаю ее, но не могу сформулировать даже для себя то, что я знаю.
     - Единственно, что можно сказать об этом, это то, что "намерение" "намеренно" вызывается с помощью глаз, - сказал он. - я знаю, что это так. И тем не менее, как и ты, я не могу определить точно, что я знаю. Маги разрешили это частное затруднение принятием того, что является крайне ясным
     - Люди бесконечно сложнее и таинственнее самых буйных наших фантазий.
     Я настаивал, что он почти не ответил на этот вопрос.
     - Все, что я могу сказать - это то, что глаза делают это, - сказал он резко. - я не знаю, как, но они делают это. Они вызывают "намерение" чем-то неопределенным, что имеется в них, в их блеске. Маги говорят, что "намерение" переживается глазами, а не разумом.
     Он отказался добавить еще что-нибудь и вернулся к объяснению моего воспоминания. Он сказал, что, когда его точка сборки достигла определенной позиции, которая сделала его действительно старым, в моем уме больше уже не оставалось сомнений. Но от того, что я очень заботился о своей сверхрациональности, я тут же решил, что мне следует объяснить его трансформацию.
     - Я говорю тебе вновь и вновь, что быть слишком рациональным - значит ставить себя в невыгодное положение, - сказал он. - у людей есть очень глубокое чувство магии. Мы
     - Часть таинственного. Рациональность - только поверхностный лоск. Если мы сдерем этот слой, то внизу увидим мага. Некоторые из нас, однако, с огромным трудом спускаются ниже поверхностного уровня, другие, наоборот, делают это с удивительной легкостью. И ты и я одинаковы в этом отношении - мы оба здорово попотели, прежде чем позволили уйти себе от нашего самоотражения.
     Я объяснил ему, что для меня поддержание своей рациональности всегда было вопросом жизни и смерти. И даже больше того, когда это касалось моих переживаний в его мире.
     Он заметил, что в тот день в Гуаямосе моя рациональность была исключительно изнурительной для него. С самого начала он был вынужден использовать каждый прием, который он знал, чтобы подорвать ее. В конце концов он начал насильно цепляться руками за мои плечи, почти сгибая меня под своей тяжестью. Этот прямой физический маневр был первым толчком моего тела. И это, вместе с моим страхом, вызванным потерей его последовательности, наконец пробило мою рациональность.
     Но пробивания твоей рациональности было недостаточно, - продолжал дон Хуан. - я знал, что если твоя точка сборки достигнет места отсутствия жалости, я смогу разрушить любой остаток моей последовательности. Это произошло тогда, когда я стал действительно стариком и заставил тебя объезжать город, а под конец разозлился на тебя и влепил тебе пощечину.
     - Это шокировало тебя, но ты был на пути мгновенного выхода, когда я нанес твоему зеркалу самооотражения то, что оказалось его финальным ударом. Я крикнул, что ты кровавый убийца. Я не ожидал, что ты убежишь. Я забыл о твоих буйных вспышках.
     Он сказал, что несмотря на мою тактику немедленного выхода, моя точка сборки достигла места отсутствия жалости, когда я рассердился на его старческое поведение. Или все наоборот - я рассердился, поскольку моя точка сборки достигла места отсутствия жалости. Но и это уже не имеет значения. Считается только то, что моя точка сборки перешла туда.
     И пока она была там, мое собственное поведение заметно изменилось. Я стал холодным, расчетливым и безразличным к личной безопасности.
     Я спросил дон Хуана, "видел" ли он все это. Я не помнил, чтобы я рассказывал ему об этом. Он ответил, что знает все мои чувства благодаря самонаблюдению и воспоминанию своего собственного опыта.
     Он сказал, что моя точка сборки зафиксировалась в новой позиции, когда он вернулся в свое обычное состояние. К тому времени мое убеждение о его нормальной последовательности перенесло такой глубокий сдвиг, что последовательность больше не функционировала как связанная сила. И в этот миг, со своей новой позиции, моя точка сборки позволила мне создать другой тип последовательности, который я выражал в терминах необычной, объективной жесткости - жесткости, которая стала с тех пор моим обычным образом поведения.
     - Последовательность так важна в нашей жизни, что если ее разрушить, она тут же восстанавливается вновь, - продолжал он. - в случае магов, однако, когда их точки сборки достигают места отсутствия жалости, последовательность никогда не бывает той же.
     - Поскольку ты естественно медлителен, ты не заметил, что в тот день в Гуаямосе ты, среди прочих вещей, мог принимать любой вид отсутствия последовательности по его номинальной стоимости, после символической борьбы твоего разума, конечно.
     Его глаза лучились смехом.
     - А еще в этот день ты приобрел свою замаскированную безжалостность, - продолжил он. - твоя маска, конечно, не была так хорошо развита, как теперь, но то, что ты получил потом, является рудиментом того, во что превратилась твоя маска великодушия.
     Я попытался возразить. Мне не нравилась идея замаскированной безжалостности, независимо от того, как он излагал ее.
     - Не надо пробовать свою маску на мне, - сказал он, улыбаясь. - прибереги ее для лучших времен - для тех, кто не знает тебя.
     Он посоветовал мне вспомнить точный момент, когда у меня появляется эта маска.
     - Как только ты чувствуешь, что холодная ярость накатывает на тебя, - продолжал он. - ты начинаешь маскировать ее. Ты не шутишь с ней, как делал это мой бенефактор. Ты не пытаешься рассуждать о ней вслух, подобно мне. Ты не притворяешься, что она интригует тебя, как нагваль Элиас. Это три маски нагвалей, которых я знал. А что сделал ты? Ты спокойно подошел к своей машине и отдал половину пакетов мальчишке, который помогал тебе их нести.
     До этой минуты я не помнил, что кто-то действительно помогал мне нести пакеты. Я сказал дон Хуану, что видел огоньки, танцующие перед моими глазами, и думал, что вижу их, потому что, движимый своей холодной яростью, нахожусь на грани обморока.
     - Ты не был на грани обморока, - ответил дон Хуан. - ты был на грани входа в состояние "сновидения" и самостоятельного "видения" духа, подобно талии и моему бенефактору.
     Я сказал дон Хуану, что не великодушие заставило меня отдать пареньку пакеты, а холодная ярость. Я должен был что-то сделать, чтобы успокоить себя, и это было первым, что пришло мне в голову.
     - Но это же точно то, о чем я говорил тебе. Твое великодушие - ложь, - ответил он и начал смеяться над моей тревогой.