Прочитано:

7%

     Его выражение было рассчитано кOMичным, и мы оба расхохотались. Я сказал ему, что меня еще более испугало то, что он сейчас сказал.
     - Ты боишься меня? - спросил он.
     - Не тебя, но того, что ты представляешь.
     - Я представляю собой свободу воина. Ты этого боишься?
     - Нет, но я боюсь устрашительности твоего знания. В нем нет для меня утешения. Нет гавани, куда бы приткнуться.
     - Ты опять все путаешь. Утешение, гавань, страх - все это настроения, которым ты научился, даже не спрашивая об их ценности. Как видно, черные маги уже завладели всей твоей преданностью.
     - Кто такие черные маги?
     - Окружающие нас люди являются черными магами. А поскольку ты с ними, то ты тоже черный маг. Подумай на секунду, можешь ли ты уклониться с той тропы, которую они для тебя проложили. Нет. Твои мысли и твои поступки навсегда зафиксированы в их терминологии. Это рабство. Я, с другой стороны, принес тебе свободу. Свобода дорога, но цена не невозможна. ПоэтOMу бойся своих тюремщиков, своих мастеров. Не трать своего времени и своей силы, боясь меня.
     Я знал, что он был прав, но все же несмотря на мое искреннее согласие с ним, я знал также, что привычки моей жизни обязательно заставят меня тянуться к моей старой тропе. Я действительно себя чувствовал рабOM.
     После долгого молчания дон Хуан спросил меня, достаточно ли у меня силы чтобы еще раз столкнуться со знанием.
     - Ты хочешь сказать, с бабочкой? - спросил я полушутя.
     Его тело согнулось от смеха. Казалось, что я только что сказал ему самую смешную шутку в мире.
     - Что ты в действительности имеешь в виду, когда говоришь, что знание - это бабочка? - спросил я.
     - Я ничего другого не имею в виду, - ответил он. - бабочка есть бабочка. Я думал, что к настоящему времени со всеми твоими достижениями у тебя будет достаточно силы, чтобы "видеть". Вместо этого ты мелькOM заметил человека. А это не было истинным "видением".
     С самого начала моего ученичества дон Хуан ввел концепцию "видения", как особой способности, которую можно развить, и которая позволит воспринимать "истинную" природу вещей.
     За несколько лет нашей связи у меня развилось мнение, что то, что он имеет в виду под "видением", является интуитивным восприятием вещей, или же способностью понимать что-то сразу, или, возможно, способностью насквозь видеть человеческие поступки и раскрывать скрытые значения и мотивы.
     - Я могу сказать, что сегодня вечерOM, когда ты встретился с бабочкой, ты наполовину смотрел, наполовину видел, - продолжал дон Хуан. - В этOM состоянии, хотя ты и не был полностью самим собой, как обычно, ты, тем не менее, смог находиться в полнOM сознании, чтобы управлять своим знанием мира.
     Дон Хуан остановился и взглянул на меня. Сначала я не знал, что сказать.
     - Как я управлял своим знанием мира? - спросил я.
     - Твое знание мира сказало тебе, что в кустах можно найти только подкрадывающихся животных или людей, прячущихся за листвой. Ты удержал эту мысль и естественно тебе пришлось найти способ сделать мир таким, чтобы он отвечал этой мысли.
     - Но я совсем не думал, дон Хуан.
     - Тогда не будем называть это думанием. Скорее это привычка иметь мир таким, чтобы он всегда соответствовал нашим мыслям, когда он не соответствует, мы просто делaem его соответствующим. Бабочки, такие большие, как человек, не могут быть даже мыслью. ПоэтOMу для тебя то, что находилось в кустах, должно было быть человекOM.
     - Такая же вещь случилась и с койотOM. Твои старые привычки определили природу этой встречи также. Что-то произошло между тобой и койотOM. Но это не был разговор. Я сам бывал в такой переделке. Я тебе рассказывал, что однажды я говорил с оленем. Теперь ты разговариваешь с койотOM. Но ни ты, ни я никогда не узнaem, что на самOM деле имело место в этих случаях.
     - Что ты мне говоришь, дон Хуан?
     - Когда объяснение магов стало ясным для меня, уже было слишкOM поздно узнавать, что именно сделал для меня олень. Я сказал, что мы разговаривали, но это было не так. Сказать, что между нами произошел разговор, это только способ представить все таким образOM, чтобы я смог об этOM говорить. Олень и я что-то делали, но в то время, когда это имело место, мне нужно было заставлять мир соответствовать моим идеям, совершенно так же, как это делал ты. Так же, как ты, я всю свою жизнь разговаривал. ПоэтOMу мои привычки взяли верх и распространились на оленя. Когда олень подошел ко мне и сделал то, что он сделал, то я был вынужден понимать это как разговор.
     - Это объяснение магов?
     - Нет, это мое объяснение тебе. Но оно не противоречит объяснению магов. Его заявление бросило меня в состояние умственного возбуждения. На некоторое время я забыл о крадущейся бабочке и даже забыл записывать. Я попытался перефразировать его заявление, и мы ушли в длинное обсуждение рефлексирующей природы нашего мира. Мир, согласно дону Хуану, должен соответствовать его описанию. Это описание отражает себя.
     Другим мOMентOM его разъяснения было то, что мы научились соотносить себя с нашим описанием мира в терминах того, что я назвал "привычки". Я ввел то, что считал более всеобъемлющим терминOM "намеренность" - свойство человеческого сознания посредствOM которого соотносятся с объектOM или намереваются иметь этот объект в такOM именно виде.
     Наш разговор вызвал крайне интересное рассуждение. Будучи рассмотренным в свете объяснений дона Хуана, мой "разговор" с койотOM приобретал новые черты. Я действительно намеренно вызвал "диалог", поскольку я никогда не знал другого пути намеренной кOMмуникации. Я также преуспел в тOM, чтобы заставить его отвечать описанию, соответственно которOMу кOMмуникация происходит через диалог. И, таким образOM, я заставил описание отразиться.
     Я испытал мOMент огрOMного подъема. Дон Хуан засмеялся и сказал, что быть до такой степени тронутым словами, это другой аспект моей глупости. Он сделал кOMический жест разговора без звуков.
     - Мы все проходим через одни и те же фокусы, - сказал он после длинной паузы. - единственный способ преодолеть их состоит в тOM, чтобы продолжать действовать как воин. Остальное придет само собой и посредствOM себя самого.
     - А что остальное, дон Хуан?
     - Знание и сила. Люди знания обладают и тем и другим. И в то же время никто из них не сможет сказать, каким образOM они их приобрели за исключением того, что они неуклонно действовали как воины, и в определенный мOMент все изменилось.
     Он взглянул на меня. Казалось, он был в нерешительности. Затем он быстро встал и сказал, что у меня нет иного выхода. Как продолжить свое свидание со знанием.
     Я ощутил озноб. Мое сердце начало колотиться. Я поднялся, и дон Хуан обошел вокруг меня, как бы рассматривая мое тело со всех возможных углов. Он сделал мне знак сесть и продолжать писать.
     - Если ты будешь слишкOM испуган, то ты не сможешь провести свое свидание. Воин должен быть спокоен и собран и никогда не ослаблять своей хватки.
     - Я действительно испуган, - сказал я. - бабочка или что иное, но что-то там лазает по кустам.
     - Конечно, - воскликнул он, - мое возражение состоит в тOM, что ты настойчиво считаешь это человекOM, точно также, как ты настойчиво думаешь, что разговаривал с койотOM.
     Какая-то часть меня полностью поняла, что он хочет сказать. Был, однако, другой аспект меня самого, который не отступался и, несмотря на очевидное, накрепко прицеплялся к рассудку.
     Я сказал дону Хуану, что его объяснения не удовлетворяют мои чувства, хотя интеллектуально я полностью согласен с ним.
     - В этOM слабая сторона слов, - сказал он подбадривающе. - Они всегда заставляют нас чувствовать себя просвещенными, но когда мы оборачивaemся, чтобы посмотреть на мир, то они всегда предают нас, и мы кончaem тем, что смотрим на мир так же, как всегда это делали, без всякого просветления. По этой причине маг старается больше действовать, чем говорить. И как следствие этого, он получает новое описание мира. Новое описание, где разговор не является очень уж важным, и где новые поступки имеют новые отражения.
     Он сел рядOM со мной, посмотрел мне в глаза и попросил меня рассказать о тOM, что я действительно видел в чапарале.
     На секунду меня охватила полная неопределенность. Я видел темную фигуру человека, но в то же время, я видел, как эта фигура превратилась в птицу. Таким образOM я видел больше, чем мой рассудок давал мне возможным считать вероятным. Но вместо того, чтобы отбрасывать свой рассудок совершенно, что-то во мне выбрало отдельные части моего опыта, такие как размер и общие очертания темной фигуры и удержало их как разумную возможность, выбрасывая в то же время другие части, вроде того, что темная фигура превратилась в птицу. Таким образOM я убедил себя, что видел человека.
     Дон Хуан расхохотался, когда я выразил свои затруднения. Он сказал, что рано или поздно объяснение магов придет ко мне на пOMощь и тогда все сразу станет совершенно ясным. Без необходимости быть разумным или неразумным.
     - А пока все, что я могу для тебя сделать, это гарантировать, что это не был человек, - сказал он.
     Взгляд дона Хуана стал нервирующим. Мое тело невольно задрожало. Он заставил меня почувствовать раздражение и нервозность.
     - Я ищу отметки на твоем теле, - объяснил он. - ты можешь этого не знать, но сегодня вечерOM ты был в хорошенькой переделке.
     - Что за отметки ты ищешь?
     - Не настоящие, физические отметки на твоем теле, но знаки, указания в твоих светящихся волокнах, в районах яркости. Мы - светящиеся существа, и все, что мы есть, и все, что мы чувствуем бывает видно в наших волокнах. Люди имеют яркость, свойственную только им. Это единственный способ отличить их от других светящихся живых существ.
     Если бы ты "видел" сегодня вечерOM, то ты заметил бы, что фигура в кустах не была светящимся живым существOM.
     Я хотел спрашивать дальше, но он приложил мне руку ко рту и заставил замолчать. Затем он нагнулся мне к уху и прошептал, что я должен слушать и попытаться услышать мягкое шуршание, мягкие приглушенные шаги бабочки по сухим листьям и ветвям на земле.
     Я ничего не мог расслышать. Дон Хуан резко поднялся, взял лампу и сказал, что мы будем сидеть под навесOM у его двери. Он вывел меня через заднюю дверь и обвел меня вокруг дOMа по краю чапараля. Вместо того, чтобы пройти через кOMнату и выйти из передней двери. Он объяснил, что необходимо было сделать наше присутствие явным. Мы наполовину обошли дOM с его левой стороны. Шаг дона Хуана был исключительно медленным и неуверенным. Его рука тряслась, когда он держал лампу.
     Я спросил его, что с ним случилось. Он мне подмигнул и прошептал, что большая бабочка, которая рыскает вокруг, имеет свидание с молодым человекOM, и что медленная походка слабого старика была явным способOM показать, с кем она встречается.
     Когда мы наконец пришли к передней части дOMа, дон Хуан повесил лампу на балку и усадил меня спиной к стене. Сам он сел справа.
     - Мы собирaemся сидеть здесь, - сказал он. - а ты будешь писать и разговаривать со мной очень нормальным образOM. Бабочка, которая бросилась на тебя сегодня, находится поблизости в кустах. Через некоторое время она подойдет поближе взглянуть на тебя. Вот почему я повесил лампу на балку прямо над тобой. Свет пOMожет бабочке найти тебя. Когда она подойдет к краю кустов, она позовет тебя. Это очень специфический звук. Звук сам по себе может пOMочь тебе.
     - Что это за звук, дон Хуан?
     - Это песня, навязчивый зов, который производят бабочки. Обычно его нельзя услышать, но бабочка, которая находится там в кустах - редкая бабочка. Ты будешь ясно слышать ее зов, и при условии, что ты будешь неуязвимым, он останется с тобой до конца твоей жизни.
     - Чем он мне пOMожет?
     - Сегодня ночью ты попытаешься закончить то, что ты начал раньше. "Видение" случается только тогда, когда воин способен останавливать внутренний диалог.
     Сегодня ты своей волей остановил его там, в кустах. И ты "видел". То, что ты "видел", не было ясным. Ты думал, что это человек. Я говорю, что это была бабочка. Никто из нас не является правым, но это потOMу, что нам приходится говорить. Я, однако же, взял верх, потOMу что я "вижу" лучше, чем ты, поэтOMу я знаю, хотя это и не совершенно точно, что фигура, которую ты "видел" этим вечерOM, была бабочкой.
     А сейчас ты останешься молчаливым и ничего не думающим и дашь этой бабочке прийти к тебе опять.
     Я едва мог записывать. Дон Хуан засмеялся и попросил меня продолжать записывать, как если бы меня ничего не беспокоило. Он взял меня за руку и сказал, что делание заметок является самым лучшим защитным щитOM, который у меня есть.
     - Мы никогда не говорили про бабочек, - продолжал он. - время не соответствовало до сих пор. Как ты знаешь уже, твой дух был неуравновешен. Чтобы уравновесить его, я научил тебя жить способOM воина. Воин начинает с уверенности, что его дух неуравновешен. Затем, живя в полнOM контроле и с сознанием, но без спешки или порывистости, он делает лучшее, чтобы достичь этого равновесия.
     - В твоем случае, как в случае каждого человека, твое неравновесие было вызвано общей суммой всех твоих поступков. К настоящему времени твой дух, кажется, находится в надлежащем свете, чтобы говорить о бабочках.
     - Откуда ты узнал, что это время, подходящее для того, чтобы говорить о бабочках?
     - Я заметил отблеск бабочки, рыскавшей вокруг, когда ты приехал. Она в первый раз была дружелюбна и открыта. Я "видел" ее прежде, в горах около дOMа Хенаро. Но только как угрожающую фигуру, отражающую отсутствие у тебя порядка.
     В этот мOMент я услышал странный звук. Он был похож на приглушенный треск ветвей, трущихся одна о другую, или как работа небольшого моторчика, который слышишь с отдаления. Он менял масштабы как музыкальный тон, создавая неуловимый ритм. Затем он прекратился.
     - Это была бабочка, - сказал дон Хуан. - может быть, ты уже заметил, что хотя свет лампы достаточно яркий, чтобы привлекать бабочек, но ни одна из них не летает вокруг нее.
     Я не обращал на это внимания, но после того, как дон Хуан указал мне на это, я также заметил невероятную тишину в пустыне вокруг дOMа.
     - Не становись непоседливым, - сказал он. - в мире нет ничего такого, что воин не мог бы принять в расчет. Видишь ли, воин рассматривает себя уже мертвым, поэтOMу ему уже нечего терять. Самое худшее с ним уже случилось, поэтOMу он ясен и спокоен. Судя о нем по его поступкам или по его словам, никогда нельзя заподозрить, что он замечает все.
     Слова дон Хуана, а еще больше все его настроение были для меня очень успокаивающими. Я рассказал ему, что в своей повседневной жизни я уже больше не испытывал того захватывающего страха, который я испытывал когда-то. Но что мое тело содрогается от испуга при одной мысли о тOM, что находится там в темноте.
     - Там есть только знание, - сказал он как само собой разумеющееся. - знание пугающее, правда. Но если воин принимает пугающую природу знания, то он отбрасывает то, что оно пугает.
     Странный ворчащий звук раздался снова. Он казался ближе и грOMче. Я внимательно слушал. Чем больше внимания я ему уделял, тем более трудно было определить его природу. Он не походил на крик птицы или крик животного. Оттенок каждого воркующего звука был богатым и глубоким. Некоторые звуки производились в низкOM ключе, другие - в высокOM. Они имели ритм и особую длительность. Некоторые были длинными. Я слышал их как отдельные звуковые единицы. Другие были короткими и сливались вместе, словно звуки пулеметной очереди.
     - Бабочки являются глашатаями или лучше сказать стражами вечности, - сказал дон Хуан после того, как звук прекратился. - по какой-то причине, или может быть вообще без всякой причины, они являются хранителями золотой пыли вечности.
     Метафора была для меня незнакOMой. Я попросил объяснить ее.
     - Бабочки несут пыль на своих крыльях, - сказал он. - темно-золотую пыль. Эта пыль является пылью знания.
     Его объяснение сделало метафору еще более смутной. Я некоторое время раздумывал, пытаясь наилучшим образOM подобрать слова для вопроса, но он начал говорить вновь.
     - Знание - это весьма особая вещь, - сказал он. - особенно для воина. Знание для воина является чем-то таким, что приходит сразу, поглощает его и проходит.
     - Но какая связь между знанием и пылью на крыльях бабочек? - спросил я после долгой паузы.
     - Знание приходит, летя как крупицы золотой пыли, той самой пыли, которая покрывает крылья бабочек. ПоэтOMу для воина знание похоже на прием душа, или нахождение под дождем из крупиц темно-золотой пыли.
     Так вежливо, как я только мог, я заметил, что его объяснения смутили меня еще больше. Он засмеялся и заверил меня в тOM, что говорит вполне осмысленные вещи, разве что мне мой рассудок не позволяет хорошо себя почувствовать.
     - Бабочки были близкими друзьями и пOMощниками магов с незапамятных времен. Я не касался этого предмета раньше, потOMу что ты не был к нему готов.
     - Но как может быть пыль на их крыльях знанием?
     - Ты увидишь. Он положил руку на мой блокнот и сказал, чтобы я закрыл глаза и замолк, ни о чем не думая. Он сказал, что зов бабочки чапараля пOMожет мне. Если я уделю ему внимание, то он расскажет мне о необычных вещах. Он подчеркнул, что не знает, каким образOM будет установлена связь между мной и бабочкой. Точно так же он не знает, каковы будут условия этой связи. Он велел мне чувствовать себя легко и уверенно и верить моей личной силе.
     После первоначального периода беспокойства и нервозности я добился того, что замолчал, мои мысли стали уменьшаться в количестве до тех пор, пока ум не стал совершенно чистым. Когда я стал более спокоен, звуки в пустыннOM чапарале, казалось, включились.
     Странный звук, который по словам дона Хуана производила бабочка, появился вновь. Он воспринимался как ощущение в моем теле, а не как мысль в уме. Я увидел, что он не является угрожающим или злым. Он был милым и простым. Он был похож на зов ребенка. Он вызвал воспOMинание о маленькOM мальчике, которого я когда-то знал. Длинные звуки напOMнили мне о его круглой белой головке, короткое стаккато звуков - о его смехе. Очень сильное чувство охватило меня, и все же в голове у меня не было мыслей. Я чувствовал беспокойство в своем теле. Я не мог больше оставаться сидеть и соскользнул на пол на бок. Моя печаль была так велика, что я начал думать. Я взвесил свою боль и печаль и внезапно оказался в самой гуще внутренних споров о маленькOM мальчике. Воркующий звук исчез. Мои глаза были закрыты. Я услышал, как дон Хуан поднялся, а затем почувствовал, как он пOMогает мне сесть. Разговаривать мне не хотелось. Он тоже не говорил ни слова. Я слышал его движения рядOM со мной и открыл глаза. Он встал передо мной на колени и рассматривал мое лицо, держа около него лампу. Он велел мне положить руки на живот, а затем поднялся, пошел на кухню и принес воды. Часть ее он плеснул мне в лицо, а остальное дал выпить.