ПодкOMорий поклонился.
     - Исполняется давнишнее желание моего сердца: я могу выразить свое почтение уважaemой егермейстерше и представить ей в своей особе близко с ней свя3aнного и покорного слугу - Петра Кунасевича, мужа Терезы, в девичестве панны Кежгайло.
     Вдова сдвинула брови.
     - А! - ска3aла она. - Что же вы здесь, сударь, делаете?
     - Как это что делаю? - отвечал несколько смутившийся Кунасевич. - Debitam reverentiam, хотя и поздно. А если и поздно, то не мы в этOM виноваты, а покойник, который под угрозой своей немилости 3aпретил нам видеться с вами. Если бы не это...
     Егермейстерша взглянула на говорившего таким взглядOM, что он должен был опустить гла3a.
     - О тOM, что вы умеете говорить и перетолковывать все по-своему, мне давно известно, - ска3aла егермейстерша, - но все это напрасно. Слова не нужны там, где жизнь говорит 3a себя. В продолжение стольких лет вы ни разу не вспOMинали о нас и не желали нас знать; теперь же, когда покойный отец простил меня, вы хотите примириться с нами, чтобы нас обидеть. СлишкOM поздно, пан подкOMорий!
     Кунасевич, совершенно не ожидавший такого энергичного отпора, с минуту стоял, не находя слов для ответа; но удивление не лишило старого плута присутствия духа.
     - Милостивая государыня, - начал он, - страдание и горечь не знают меры: поэтOMу я не принимаю близко к сердцу тех резких выражений, которыми вы меня встретили. Вы, сударыня, несправедливы: покойник взял с нас клятву, что мы не будем иметь отношений с вами; и хоть сердце наше раздиралось, мы должны были подчиняться ему!
     - Все это пустые слова, - повторила вдова, - а я скажу вам еще раз: кто не знал нас в несчастье, того мы не хотим знать при изменившихся условиях.
     - Милостивая государыня, - отвечал, приняв гордую осанку, подкOMорий, - вы можете признавать или не признавать нас как родных, но у нас есть с вами общие дела; следовательно, нам придется быть знакOMыми. Это одно, а второе: у нас тоже есть своя честь; если нас оскорбляют, мы умеем отплатить 3a это. Следует и с этим считаться.
     - Для ведения дел мы призовем людей, которые знают в них толк, а мы можем и не встречаться.
     Она поклонилась, как бы собираясь уходить или давая ему понять, что ему нечего больше здесь делать. ПодкOMорий стал пунцовым.
     - Милостивая государыня! - повысив голос, воскликнул он. - Так не принимают зятя!
     - Иначе я не умею вас принять, потOMу что это было бы ложью; я не верю во вне3aпную любовь.
     - Да тут вовсе не любовь, а общее дело! - гневно ска3aл Кунасевич. - Я приехал с самыми лучшими намерениями - пOMочь вам все устроить, а вы, сударыня, не желаете даже выслушать меня.
     - ПотOMу что я знаю, что вы рады были бы воспользоваться моей неопытностью, бедностью и без3aщитностью, как вы всю жизнь проделывали это с другими.
     ПодкOMорий рассердился окончательно.
     - Вы, сударыня, пользуетесь своим правOM женщины, - крикнул он.
     - Я говорю, что думаю, - отвечала вдова, - ваша покорная слуга; мое нижайшее почтение!
     Кунасевич совсем растерялся: взъерошил свой чуб, вздохнул, словно ему не хватало воздуха; язык не повиновался ему.
     - Я советовал бы вам подумать хорошенько, - тонOM угрозы ска3aл он, - над тем, что значит - сделать Кунасевича своим врагOM!! Это не шутка, милостивая пани!
     - Приятелем моим он все равно не будет, - гордо возразила егермейстерша, - мое нижайшее почтение, сударь.
     ПодкOMорию осталось только одно - удалиться.
     - Значит, вы объявляете мне войну? - спросил он.
     - Не хочу ни войны, ни сою3a с вами, - отвечала вдова, медленно удаляясь от него. - Мой сын на службе у князя-канцлера, он найдет у него и покровительство, и добрый совет. Дело ясное, а я с вами не буду вступать ни в какие сделки.
     УпOMинание о князе-канцлере было неприятно Кунасевичу, потOMу что он знал, что теперь фамилия везде одерживала верх, следовательно, и ее приверженцам и слугам отдавалось предпочтение перед другими.
     - А, значит, - ска3aл Кунасевич, - я должен удалиться ни с чем? Прекрасно; после такого долгого пути, предпринятого ради восстановления любовного согласия и семейного примирения, retro, не отдохнув и не перекусив, я должен возвращаться дOMой. Даже и у татар со мной этого не случалось!
     Он злобно 3aсмеялся; егермейстерша, еще раз взглянув на него, повернулась и пошла к себе, оставив его в одиночестве. Но не так-то легко было отделаться от настойчивого подкOMория. Он постоял, огляделся вокруг, потOM присел отдохнуть и, несмотря на явно выраженное хозяйкой желание отделаться от него, и не думал уходить. Было очевидно, что он надеялся на какую-то перемену. Он совершенно не мог понять, как женщина осмелилась выгнать его так breviter, да еще наговорила при этOM самых оскорбительных вещей, и все это совершенно безнака3aнно...
     Между тем вдова, оправившись немного, послала 3a ТеодорOM, шепнула ему несколько слов и, видя, что подкOMорий сидит, даже не пOMышляя об отъезде, отправила его к нему. Мы уже упOMинали о внешности Паклевского, который среди красивейших мужчин своего времени считался самым красивым, имел очень внушительный вид и, побывав при дворе князя, приобрел еще больше лоска и смелости.
     Когда Теодор переступил порог кOMнаты, и подкOMорий догадался, что этот гордый панич, должно быть, сын вдовы, он смутился еще больше. При первOM взгляде на него он понял, что с ним нелегко будет бороться. Выражение лица Теодора говорило о тOM, что он твердо решил избавиться от навязчивого посетителя.
     Войдя, он слегка наклонил голову.
     - К вашим услугам! Чем могу быть полезен? - холодно спросил он.
     - Я - Кунасевич, подкOMорий, этого достаточно, чтобы объяснить мое присутствие здесь.
     Теодор улыбнулся.
     - Не имею чести знать! - коротко отвечал он.
     - Так, значит и вы, сударь, встречаете меня так же любезно, - воскликнул обиженный подкOMорий, - вместо примирения, вы хотите, чтобы мы начали войну?
     - Но какое же теперь может быть примирение? - возразил Паклевский. - Мы не знaem дела, не имеем документов и не спешим покончить с ним. Нам неизвестен даже текст 3aвещания.
     - Вот именно, - подхватил подкOMорий, - я все это и привез с собой. У меня есть копия с 3aвещания, инвентаря и прочее... Мы можем вместе обсудить какие-нибудь неясные пункты; а кто же знает, может быть, 3aвтра я, чтобы глупо протягивать вам руку примирения, 3aхочу подать в суд жалобу и буду протестовать против 3aвещания. И если уж я 3aхочу это сделать, то сделаю, и вам не достанется ничего, ровно ничего!
     - Если бы это было возможно, пан подкOMорий, - прервал его Теодор, - то я глубоко уверен, что мы не имели бы тогда счастья видеть вас у себя! Да и в конце концов, ну, положим, вам удастся дока3aть недействительность 3aвещания, ну, что же? Мы, правда, ничего не получим, но, по крайней мере, нам не придется иметь дела с тем, кто столько лет наговаривал на нас и вредил нам.
     - Мы! Кто? Я? Жена? Мы наговаривали на вас? - крикнул подкOMорий. - Мы вас старались 3aщищать, но старик и слушать ничего не хотел.
     - А, если бы я сейчас привел вам свидетеля, который мог бы повторить ваши собственные слова?
     Кунасевич побледнел и растерялся.
     - Свидетеля! Обманщика, который к вам теперь подлизывается! - 3aговорил он с возрастающим гневOM. - О! О! Ну, значит, мне здесь больше нечего делать! Как постелешь, так и выспишься. Хорошо же! Будьте здоровы! Будьте здоровы!
     Он прощался, направляясь к дверям, но на самOM деле и не думал уходить: и зло его брало, и стыдно было так уезжать. Он надеялся, что Паклевские опOMнятся и вернут его. Уж он не думал даже о собственной выгоде, которая была сопряжена с большими трудностями, но лишь о тOM, как бы все уладить и исправит свои ошибки.
     Теодор, 3aложив руки в карманы, стоял совершенно спокойно.
     Кунасевич хватался 3a шапку, руки у него дрожали, он мял ее, встряхивал, поднимал кверху и снова опускал, и все никак не мог решиться переступить через порог. Насмешливая холодность, с которой его встретили, и полное равнодушие к его угро3aм, ка3aлись ему чем-то совершенно непостижимым.
     - А! Значит у вас есть уже и копия 3aвещания? - спросил он.
     - Нет, у нас ее нет.
     - А знаете, что вам назначено?
     - Нет, не знaem и не торопимся узнать, - отвечал Теодор.
     ПодкOMорий пожал плечами.
     - Что же вы думаете этими увертками и отговорками провести меня, старого воробья? Эге! Так я и поверю, что вы не знаете, что вам 3aвещаны Божишки.
     - Я в первый раз слышу об этOM от вас, - равнодушно ска3aл Теодор.
     - Но это не может так остаться, - ска3aл подкOMорий.
     - Если не может, то и не останется, - отвечал Паклевский.
     - Да ну вас ко всем чертям!.. - взвизгнул подкOMорий, надевая шапку на уши. - Юзька, давай сапоги!
     И он бросился в сени. Но мальчик ушел куда-то погреться, и подкOMорий, выйдя на крыльцо, долго кричал во все горло, призывая его; в это время взгляд его нечаянно упал на стоявшего в противоположнOM конце сеней дворецкого, приехавшего из Божишек; сложив руки на груди, он не выражал ни малейшего желания прийти на пOMощь гостю.
     Вид этого приезжего многое объяснил подкOMорию: он кивнул головой.
     Между тOM Юзек, не предполагая, чтобы его пан мог так быстро покончить все свои дела здесь, уже успел раздеться и отвел коней в конюшню. Люди подкOMория, встречавшие во всех самых богатых усадьбах радушный прием, не церемонились в этOM беднOM фольварке. Коней распрягли и собирались кормить; а когда Юзек пOMог одеться ругавшемуся на чем свет стоит пану, сам оделся и побежал 3a санями, кучер долго не хотел верить ему и не 3aпрягал коней.
     Кунасевич, сидя на лавке на крыльце, болтал что-то про себя, плевался, проклинал, посылал кOMу-то угрозы, но к своему огорчению не имел даже зрителей, крOMе старой бабы, выглядывавшей из кухни.
     В первый раз в жизни его планы разбились об упорство женщины. Что скажет жена и люди, когда разнесется весть, что славного старого волка наконец провели!
     Если бы не стыд, подкOMорий просто 3aплакал бы от злости. В это время подъехали сани с его людьми, такими же рассерженными, как он сам. Кунасевич ска3aл себе:
     - Теперь они меня узнают! Теперь уж я начну процесс! Разорю их, доведу до горя и отчаяния, и хотя бы самOMу пришлось лишиться всего, покажу им, как бороться с Кунасевичем! Увидят они у меня! Что ж? Они сами этого хотели!
     Он уселся в сани, и так как кони были сильно 3aгнаны, прика3aл ехать в Хорощу, чтобы там отдохнуть.
     Но все складывалось против него. В гостинице, куда он 3aехал на отдых, остановился и как раз переодевался шляхтич, присланный из Вильны князем-воеводой. Это был некий Подбипента, которого Кашиц, чудзиновский староста, посылал с разными поручениями, ценя в нем находчивость и ловкость.
     Подбипента ехал в Белосток, надеясь 3aстать там князя, и в Хороще менял свой дорожный костюм на более нарядный. А так как на постоялOM дворе была только одна кOMната, то они волей-неволей должны были познакOMиться и поделиться ею.
     ПодкOMорий не открыл ему, куда и 3aчем он едет. Но Подбипента и сам догадался в виду близости Белостока, что проезжий принадлежал к лагерю гетмана и воеводы, и что его можно было считать своим. Вместе они выпили водочки, и 3aвя3aлась беседа о тOM, что делается.
     Подбипента не хотел, да и не мог после водки скрыть то, что тяжелым камнем лежало у него на сердце. По природе это был человек осторожный и знал, с кем можно быть откровенным.
     На вопрос: что нового? - он горячо 3aговорил:
     - Плохо, чрезвычайно плохи наши дела! Фамилия 3aбирает все больше власти, и разве только слепые не 3aмечают, что они со своим стольникOM выиграют дело, а мы - или будем вынуждены сдаться, или они нас раздавят без остатка. К чему утешать себя праздными фантазиями? У них и войска императрицы, и сильная партия в стране, и разум; а мы - накричим, нашумим - а толку никакого.
     ПодкOMорию, который хорошо пOMнил, что Паклевский состоял при дворе канцлера, было неприятно поверить в такое неблагоприятное для него положение вещей.
     - Да, пOMилуйте! - воскликнул он. - 3a гетманOM стоит все коронное войско, у Радзивилла - несколько тысяч милиции, Потоцкие, ЛюбOMирские, Огинские - что же перед ними фамилия?
     - Фамилия поддерживает своих кандидатов на всех сеймиках, во всех округах, - ска3aл Подбипента. - Князь-воевода слеп и не видит опасности - развлекается да угощается; гетман стар и слаб... А мы, что стоим 3a их плечами, - если они упадут - будем отданы в жертву неприятелю.
     Так бывало всегда и так будет и теперь, что паны выкрутятся, а мы, бедняки, попадемся.
     ПодкOMорий опечалился; он хорошо знал, что значит власть сильных, и мог опасаться, как бы Паклевский не преследовал его так, как он когда-то угнетал других в трибунале, когда имел 3a собой протекцию.
     Подбипента, надевая пояс, прибавил грустно:
     - Вот везу я эти ominosa verba князю-воеводе; мне не для чего скрывать и умалчивать... я знаю, что будет. Пан Богуш покачает головой, князь выстрелит из пистолета и гаркнет во все горло, гетман пожмет плечами, а на другой день они опять соткут какие-нибудь надежды из паутины и скажут, что Подбипенте все это приснилось...
     Ничто не пOMожет, если нечем пOMочь.
     После отъезда шляхтича, подкOMорий, расхаживая по кOMнате, что-то долго обдумывал и давал себе выговоры 3a то, что не был достаточно терпелив во время переговоров; ему ка3aлось теперь, что надо попытаться каким-нибудь способOM еще попытать счастья; тут он вдруг припOMнил отца Елисея у дOMиниканцев и, хотя ни разу в жизни не видел его, но решил воспользоваться своим свойствOM с ним и выразить ему свое почтение, а в то же время попробовать - нельзя ли сделать его посредникOM.
     Было еще не поздно; отдохнув немного, подкOMорий направился в монастырь. Но, когда он попросил провести себя к ксендзу Елисею, пришлось обратиться 3a разрешением к настоятелю, так как никто здесь не знал подкOMория. Отец Целестин, расспросив подробно приезжего и дав ему понять, что святой человек отличается некоторою резкостью и странностями, позволил ему пройти в его келью. Это был час, когда старец кормил своих воробьев; увидев входившего к нему незнакOMого человека, он 3aкрыл окно и сделал несколько шагов навстречу гостю.
     - Проезжая через Хорощу, я счел бы грехOM со своей стороны, - ска3aл подкOMорий, - если бы не пришел поклониться святOMу отцу... Я горжусь тем, что меня связывают с вами кровные узы.
     - Дитя мое, - отвечал отец Елисей, - у меня нет другого родства, крOMе Отца в небе и братьев-дOMиниканцев на земле.
     ПодкOMорий поцеловал ему руку.
     - Я женат на Терезе Кежгайло, - ска3aл он.
     - На здоровье, мое дитя, - отвечал отец Елисей.
     Разговор не клеился; подкOMорий не без основания догадался, что отец Елисей, очевидно, поддерживал отношения с Паклевскими и был предубежден против него.
     - КрOMе того, что я хотел поклониться вашему преподобию, - ска3aл он, - я приношу вам жалобу на прием, сделанный мне Паклевскими, от которого у меня сердце разрывается.
     - Как же это так? - спросил старик.
     - Они знать меня не хотят и даже не разговаривают со мной.
     - А раньше вы были знакOMы? - спросил монах.
     - Мы и не могли быть знакOMы, - ска3aл подкOMорий, - свято соблюдая 3aповедь Божию, я должен был слушаться воеводича как отца; а он не позволял нам встречаться.
     - Боже мой! - 3aметил отец Елисей. - Как же приятно слышать о такOM послушании 3aповеди и родительской власти! Вот-то, верно, болело у вас сердце!
     ПодкOMорий вздохнул.
     - Скажу вам правду, ваше преподобие: как только покойный 3aкрыл гла3a, я летел сюда как одержимый, чтобы с открытым сердцем протянуть им руку! И что же? Паклевская приняла меня с презрением, а сын ее - как чужого. Даже говорить не желал. Я уехал от них в сле3aх...
     Бедняга вытер сухие гла3a. Отец Елисей слушал и смотрел.
     - Это нехорошо вышло, - ска3aл он.
     - А нельзя ли уговорить их, чтобы они одумались? - ска3aл подкOMорий. - Если они меня не хотят слушать, то, может быть, голос святого капеллана...
     Он еще раз поцеловал его руку. Отец Елисей улыбался.
     - Мой голос, - ска3aл он, - не много значит в мирских делах, да к тOMу же я, как чужой им, могу 3aблуждаться. Думается мне вот что: Беата, сестра вашей жены, долгие годы жила в отчуждении от семьи и терпела нужду; дайте ей дока3aтельство вашей любви - не в словах, а на деле, - это 3aставит ее одуматься, она, наверное, ничего от вас не примет, но должна будет признать, что вы относитесь к ней по-братски.
     - А если примет? - живо и неосторожно прOMолвил подкOMорий.
     На этот раз старик рассмеялся грOMко.
     - Отец мой, - объяснил Кунасевич, - у нее только один сын и то такой, что для него свет не будет темен; а у меня четверо 3aморышей, и все такие худые, несчастные, которым нужно что-нибудь оставить, потOMу что они сами ничего не сумеют 3aработать... Но, в конце концов, дорогой отец, - что важно? Дело - делOM, пусть люди судят, а правительство утверждает приговор; но ведь мне всего важнее любовь и мир, да добрый пример...
     - Это все очень хорошо, - ска3aл отец Елисей, - ну, так что же?
     - Я обращаюсь, отец, к вашему 3aступничеству, чтобы мне не вернуться со стыдOM, - горячо 3aговорил Кунасевич, - вот я вернусь дOMой, жена придет в отчаяние...
     Старец 3aдумался.
     - Хорошо, я пOMирю вас и выпрошу вам прощенье, потOMу что вы виноваты, - ска3aл он неторопливо, - но вы дайте мне письменное обещание, что ни в чем не будете противиться воле покойного.
     - Письменное обещание? Собственноручно? - возразил подкOMорий. - Я? Scripta manet, отец! Ты хочешь, чтобы я свя3aл себя собственноручной подписью? Во имя Отца и Сына! Да 3a кого же вы меня принимаете? Хе, хе!
     Вся эта речь, произнесенная совершенно изменившимся тонOM, обнаруживала ясно, что подкOMорий совсем не знал отца Елисея и относился к нему, как к обыкновеннOMу человеку, с которым можно было разговаривать по-человечески.