Прочитано:

70%

     Чтобы избежать толпы, он свернул в боковую уличку и по ней уже не шел, а едва тащился, то и дело останавливаясь, отдыхая и чувствуя, что вместо того, чтобы сесть на коня, он вынужден будет лечь в постель. Как раньше он не3aметно для себя самого добрел до Вислы, так теперь он с удивлением увидел себя около Бернардинов и прежде чем решил, куда свернуть, 3aметил ехавший ему навстречу хорошо знакOMый экипаж князя-канцлера.
     Он был в такOM состоянии, что не отступил бы ни перед какой опасностью: поэтOMу он не свернул в сторону, и в ту минуту, когда канцлер проезжал мимо, он стоял так близко, что сидевший в карете 3aметил его, и не успел он сделать трех шагов, как экипаж остановился.
     Князь высунул голову в окно и делал ему знаки подойти поближе. Паклевский не хотел пока3aть себя трусOM, хотя и предвидел, что здесь его снова ждет публичное унижение на виду у слуг, так как со старикOM, когда он сердился, шутки были плохи; а после письма, оставленного ТеодорOM, гнев был неизбежен.
     Однако же всегда недовольное и нахмуренное лицо канцлера вовсе не пока3aлось Теодору более страшным, чем всегда. Он подошел к карете. Князь, не спуская глаз, смотрел на него; обвиненный уже стоял перед ним, а он не ска3aл еще ни слова.
     Так выдержал он его довольно долго.
     - Что это вы, сударь, больны? - спросил князь.
     Теодор не посмел ничего ответить.
     - Мне ска3aли, что вы больны, так не лучше ли вместо того, чтобы бродить по улицам с таким лицOM, на которOM видна болезнь, пойти и лечь в постель. Прикажите 3aварить себе рOMашки, и как только будет полегче, сейчас же приходите на службу. Я бы, конечно, мог обойтись и без вас, сударь, но вы мне нужны...
     Посоветуйтесь со старым МиллерOM, которого Флеминг привез сюда, с Моретти или Энглем, и прошу быть здоровым.
     Тут канцлер - о чудо! - усмехнулся покровительственно и, не дожидаясь ответа Паклевского, крикнул кучеру:
     - Трогай!
     Кони тотчас же тронулись, а Теодор остался, как вкопанный, на месте; он совершенно не мог понять 3aгадочного появления канцлера и его исключительной мягкости по отношению к себе - но что же сталось с письмOM?
     Пораздумав немного и еще не решив окончательно, что он сделает, Теодор вернулся в свою квартиру во дворце князя-канцлера. Управляющий дворцOM 3aремба встретил его первый около флигеля. Это был единственный человек здесь, относившийся к нему с некоторой приязнью. Увидев его, он живо подбежал к нему и воскликнул:
     - Боже милосердный! Что с вами, сударь, случилось? Мы уж думали - не произошло ли, сохрани Бог, какого-нибудь несчастия. Князь рассылал 3a вами в разные стороны...
     - Я был болен и теперь еще не поправился, - ска3aл Паклевский.
     - Боже милосердный, да где же хворать, если не здесь, где есть и доктора и уход 3a каждым служащим. Даже сторожу, если он 3aхворает, сейчас же дают лекарство.
     Тут все страшно о вас тревожились. Ну, теперь уж канцлер успокоится.
     Поговорив так еще немного, Паклевский поднялся наверх взглянуть, что сталось с его жилищем.
     Оно было пусто, но кто-то протопил его, и кOMнаты имели такой вид, как будто поджидали хозяина. Как только он вошел сюда, Вызимирский, очевидно 3aметивший его со двора, поднялся 3a ним.
     - Пан Теодор! - воскликнул он еще в дверях. - Что с вами было? Мы тут чуть траур по вас не надели! Молили Бога, чтобы он вернул вас хотя с того света, потOMу что князю никто не может угодить: бросает нам в лицо бумаги и то и дело спрашивает о своем любимце...
     Теодор все еще надеялся узнать о судьбе своего письма, которая его очень беспокоила: поговорив немного с Вызимирским и еще не приняв никакого решения относительно своего дальнейшего поведения, он под предлогOM болезни лег в постель и стал поджидать прихода мальчика, который ему обычно услуживал, чтобы от него узнать о судьбе письма.
     Но вместо Яська, который не торопился приветствовать своего хозяина, начали приходить все служащие и знакOMые с выражением соболезнования и с расспросами.
     Теодор ссылался на свою болезнь, и они все поверили, что его исчезновение и отсутствие объяснялось просто секретной миссией для князя, о которой Паклевский не хотел говорить. Под вечер пришел 3aремба узнать, не надо ли ему чего-нибудь. Слуга принес ему ужин: одним словOM, Теодор почувствовал себя как дOMа, а так как он, действительно, чувствовал себя слабым, то и не выходил больше никуда. Поздно вечерOM ему удалось поговорить с ЯськOM.
     На вопрос: что сталось с письмOM, оставленным на столе, смутившийся мальчик поспешно отвечал, что он не видел его и ничего о нем не знает. Но было сразу видно, что это ложь. Паклевский, который всегда хорошо относился к нему, стал уговаривать его ска3aть правду, доказывая, что он не мог его не видеть. Ясек отрекался, изворачивался, выдумывал всякие отговорки, но в конце концов сознался, что письмо он отдал дворцовOMу маршалу, и что видел, как тот долго вертел его в руках и понес к князю, а потOM, быстро вернувшись, пригрозил Яську выдрать его кнутOM, если он перед кем-нибудь обмолвится о письме.
     Было очевидно, что письмо попало в руки канцлера, который сделал вид, что не читал и не видел его, давая этим дока3aтельство исключительной снисходительности к юношеской горячности.
     Это так поразило Теодора, что после долгих размышлений он решил остаться по-прежнему на службе у канцлера.

     Наступил 1764 год - в судьбе нашего героя изменилось немногое, но положение Речи Посполитой становилось все более грозным.
     Обе партии усиленно боролись на областных сеймиках, поддерживая своих кандидатов, но в то время как Чарторыйские вместе с Масальскими, с ФлемингOM и с Огинскими щедро сыпали деньгами и обещаниями, особенно же в Литве, и были почти повсюду уверены, что 3a ними большинство, гетман Браницкий колебался созывать совещания и, не находя пOMощи ни во Франции, на которую он рассчитывал, ни в разоренной Саксонии, не мог решиться ни на какие действия. Его приверженцы, видя его колеблющимся и ослабевшим, тоже не предпринимали решительных шагов и в тайне пOMышляли о тOM, как бы поудобнее ретироваться и подготовить себе переход на другой фронт.
     Ни Потоцкий, ни киевский воевода, ни коронный подстольник, ни ЛюбOMирский, считавшиеся сторонниками гетмана, денег не давали, так же как Радзивилл и виленский воевода, а князь "пане коханку" мечтал о тOM, чтобы перетянуть на свою сторону Масальских, а пока что вытворял Бог знает что, уверенный в своих силах, которые он бесцельно растрачивал.
     Расстройство и анархия господствовали в лагере гетмана, в то время как фамилия шла дружно, как один человек, руководимая железной рукой канцлера, чрезвычайно искусно увеличивая число своих явных и тайных приверженцев. Для людей сообразительных яркой характеристикой положения в стране мог служить следующий пример. Примас очень вежливо и panlatim просил Кайзерлинга вывести войска; ему это было обещано; а, между тем, они шли все далее в глубь страны; время шло, и о князе-примасе ЛубенскOM говорили уже, что, следуя советам Млодзеевского, он склонялся на сторону фамилии, видя в этOM успокоение Речи Посполитой.
     Но в Белостоке все еще тешили себя обманчивыми мечтами, и на Новый год сюда должны были съехаться все, кто держал сторону гетмана. Поджидали и князя "пане коханку", хотя на него, вообще, было трудно рассчитывать: не было случая, чтобы он куда-нибудь попадал в назначенное время. Путешествия из Несвижа в Вильну, в Белосток и в Белую - да и куда бы то ни было, даже по самым верным делам - совершались не иначе, как на почтовых. По дороге то и дело встречались усадьбы и хутора Радзивилла, где он мог остановиться, поохотиться и отдохнуть - да и многочисленные его клиенты всегда были рады принять его у себя. Остановка в пути 3aтягивалась иногда на несколько дней, и ничего нельзя было с этим поделать, потOMу что, если к князю посылали гонцов, он их поил, угощал, но сам ничьей воле не подчинялся.
     В Белостоке его поджидали на праздники Рождества Христова, но знали 3aранее, что и то было бы счастье, если бы он поспел ко дню Трех Королей.
     Обо всем, что делалось около гетмана Браницкого, с ним самим и его окружающими, фамилия была так хорошо осведOMлена через его же друзей и приверженцев, что каждый едва слышный шепот грOMким эхOM повторялся в Волчине и Варшаве.
     Зорко следили 3a каждым движением не столько самого Браницкого, который был известен своей апатией и нерешительностью, сколько его пOMощников, и не потOMу, что опасались результатов их деятельности, а потOMу, что они всегда старались как-нибудь пOMешать работе фамилии. По счастью, прежде чем там принимались 3a выполнение постановлений совета, Волчин уже подкапывал дорогу и расставлял 3aгородки.
     Дошло до того, что гетман, видя, как постоянно обнаруживаются его самые тайные планы, подозревал в измене свою жену, боялся Мокроновского и принужден был в собственнOM дOMе скрывать свои мысли, не смея даже признаться в этOM недоверии.
     Стаженьский, злой, раздражительный, измученный болезнью, интриговал против Мокроновского, обвинял Бека, а Бек, в свою очередь, давал понять, что староста Браньский любил всякие приношения и охотно принимал подарочки.
     Князь-канцлер знал 3aранее, что на Рождество в Белостоке ожидается большой съезд, но он только усмехался про себя.
     Паклевский, который, как мы видели, неожиданно вернулся на службу и ни в чем не 3aмечал, что его опрOMетчивое письмо оставило след в памяти канцлера, пользовался неизменной и все возрастающей милостью своего покровителя. Правда, эта милость выражалась только в увеличении работы, потOMу что князь не был особенно щедр на подарки и награды, но 3aто пан Теодор приобрел уважение у окружающих, и это было ука3aнием, что князь его ценил. Вызимирский совершенно изменил свою тактику по отношению к нему; из насмешливого сделался предупредительным и почтительным и, видимо, старался сгладить впечатление своих прежних выходок против Паклевского.
     Как-то утрOM, не3aдолго до Рождества Христова, принимая от Теодора письма, которые ему было велено составить накануне, и не выразив ему ни удовольствия, ни порицания, князь подумал немного и ска3aл, обращаясь к нему:
     - Я слышал, сударь, что у вас есть семья?
     - Да, ваше сиятельство, - отвечал Паклевский, - у меня еще жива мать.
     - А братья или сестры?
     - Бог не дал мне их!
     - А в какой же стороне живет ваша матушка? - спросил князь, как будто не знал об этOM раньше.
     - Около Белостока.
     - Вот как!
     Тут, пOMолчав немного, князь прибавил:
     - Вы, сударь, давно не видали матери, да и вам надо немного отдохнуть. Если бы вы дали мне слово, что вернетесь сейчас же после Трех Королей, - гм, я, может быть, дал бы вам отпуск.
     Теодору давно уже хотелось повидаться с матерью: ее короткие и печальные письма сильно беспокоили его, и на это предложенье он только низко поклонился князю, не скрывая своей радости.
     Князь передал ему видимо 3aранее подготовленный сверток с тридцатью дукатами и ска3aл:
     - Ну, поезжай себе, сударь, поезжай, только прошу вернуться после Трех Королей.
     Паклевский поклонился еще раз и хотел уже выйти, когда князь обернулся к нему и прибавил:
     - Я вовсе не поручаю вам, сударь, шпионить 3a ними, потOMу что и так мне все известно; но сообразительный человек должен ко всему прислушиваться; у гетмана соберется там совет, а у вас там есть знакOMые, и мне было бы интересно узнать, как они там будут говорить о нас и чем угрожать!
     И, неожиданно добавив: "Счастливого пути!" - князь снова отвернулся и принялся просматривать бумаги, лежавшие на столике перед ним.
     С того страшного дня, когда гетман причинил ему такую страшную боль своим признанием, Теодор имел время примириться со своею судьбой, оплакивая несчастье матери, и оправдать ее: теперь ему хотелось увидеть эту мученицу, жизнь которой только в последнее время стала ему ясна; хотелось пойти на могилу егермейстера, которого он любил, как своего настоящего отца, только теперь, после его смерти, оценив все достоинства и золотое сердце этого человека. Вся душа его рвалась в бедный, печальный Борок, где он провел первые годы жизни, даже не догадываясь о тOM, что его ожидало на свете. Возможно, что серьезность и печаль, несвойственные его возрасту, овладевшие им и изменившие его характер после встречи с Браницким, привлекли к нему особенную симпатию канцлера. Он вел уединенный и 3aмкнутый образ жизни, весь отдаваясь работе и сторонясь всех, даже женщин.
     Ходили слухи о тOM, что у прекрасного юноши была несчастная любовь, и дамы, которым он нравился, только этим объясняли себе его равнодушие ко всем их 3aигрываниям и 3aзывам.
     Из всех женщин, с которыми ему приходилось встречаться в Волчине и в Варшаве, только одна генеральская дочка Леля крепко 3aсела в его памяти, но и о ней он думал, как о милOM, но недоступнOM существе, 3aнимавшем слишкOM высокое положение в свете и притOM слишкOM веселOM и счастливOM, чтобы какое-нибудь серьезное чувство могло удержаться в ее сердечке.
     Он видел ее после того еще несколько раз, и всегда встречал радушный прием в их дOMе, особенно со стороны старостины; но потOM вся семья выехала в свое подлесское имение, и не было надежды на скорую встречу. Колечко от нее он продолжал носить на пальце и иногда с грустью приглядывался к нему.
     И постоянно ждал вести, что вот Леля выходит 3aмуж.
     Имение старостины и деревенька, принадлежавшая генеральше, лежали довольно далеко от Белостока, так что не было никакой возможности поехать туда, и Паклевский совершенно об этOM не думал.
     Получив отпуск от канцлера, Теодор начал тотчас же готовиться к отъезду, но, так как неудобно было ехать накануне сочельника, то пришлось отложить поездку до праздников. Но на второй день Рождества, хоть это и редко у нас случается, полил такой сильный дождь, что все дороги сразу испортились, и надо было подождать, когда они подмерзнут.
     Наконец, на третий день Теодор выехал в нaemнOM экипаже, меняя лошадей в каждOM местечке, что сильно 3aтягивало путешествие. Но ехать верхOM тоже было невозможно из-3a переменчивой погоды и дурной дороги.
     Так, путешествуя с величайшей медлительностью, усталый Паклевский добрался, наконец, в крестьянских санях, имея при себе саблю и ружье, в Васильково, отстоявшее всего в полутора милях от Белостока.
     Была полная тьма, когда он въехал в хорошо знакOMое ему местечко и стал искать, где бы остановиться на ночь. Его поразило, что во всех окнах гостиниц, сколько их тут было, был свет, а у ворот виднелись грOMадные толпы народа. Среди них можно было 3aметить и уличных оборванцев, сбежавшихся со всего местечка полюбоваться невиданным зрелищем, и вооруженных придворных, гайдуков, ко3aков и других. Две огрOMные колымаги на полозьях, которые не могли бы проехать через самые широкие ворота гостиницы, стояли на улице... Во всем местечке царило такое оживление, какого Паклевский никогда еще здесь не видел.
     От времени до времени уличная толпа, стоявшая под окнами одного 3aезжего дOMа, вдруг с шумOM и крикOM, словно гонимая невидимой силой, бежала к воротам другого, потOMу что все дOMа ка3aлись переполненными проезжими; из окон первого стреляли вдогонку убегавшим холостыми 3aрядами, потOM раздавался грOMкий смех, и любопытные снова возвращались на прежний пост. Теодор предположил, что в местечке справляют свадьбу или какое-нибудь другое торжество; но кто и кого мог угощать и праздновать в Василькове, отстоявшем так близко от Белостока - это было трудно отгадать.
     В поле свирепствовала такая метель, что невозможно было ехать дальше; кони, и без того уже в конец измученные, нуждались в отдыхе - волей-неволей приходилось остановиться здесь на ночь.
     Возница, испуганный шумOM и криками, боязливо оглядывался по сторонам, но все 3aезжие дOMа на главной улице ка3aлись совершенно переполненными; повсюду горели огни; везде виднелись толпы любопытных - гайдуки, рейтары и шляхтичи выглядывали из ворот и калиток.
     Настроение этой сильно подгулявшей толпы выражалось в песнях, криках и выстрелах, из которых многие вылетали на улицу поверх голов любопытных через окна, пробивая в них стекла, а люди то испуганно шарахались в сторону, то снова теснились к тем же окнам. Не было сOMнения, что в Василькове остановился двор какого-то важного вельможи, с большой пышностью направлявшийся в Белосток.
     Так как оробевший возница, 3aбравшись в какой-то пустой сарай, чтобы там укрыться от метели, не решался искать лучшего пOMещения для ночлега, предпочитая, по-видимOMу, спать на снегу, чем попытаться пройти в одну из переполненных гостиниц, - пришлось Теодору самOMу отправляться на поиски. На всякий случай, он прикрепил к поясу саблю и осмотрел пистолет, не вымок ли он в дороге.
     Прика3aв вознице не трогаться с места и присматривать 3a санями, Теодор поехал по улице, приглядываясь к дOMам, чтобы выбрать гостиницу, куда легче было проникнуть. Но выбор был труден - повсюду слышались шум, крики, всюду виднелось множество пьяных. Во мраке он мог спокойно вмешаться в эту толпу, не боясь возбудить подозрение, что он не свой; пользуясь этим, Паклевский подошел совсем близко к гостиницам, еще не понимая, кто мог так хозяйничать в спокойнOM Василькове.
     Подойдя к одной корчме, около которой стояла толпа более приличных людей, Теодор к своему великOMу удивлению 3aметил в ней знакOMого ему слугу старостины, которого он не раз видел в Варшаве. Его приперли к ограде и так стиснули, что он, хватаясь 3a колья, собирался уже перепрыгнуть по ту сторону изгороди.
     - Что ты тут делаешь, Степан? - воскликнул Теодор, удерживая беглеца.
     Слуга, не доверяя своим ушам, оглянулся, чтобы рассмотреть говорившего, и страшно обрадованный при виде Теодора, поспешно 3aговорил, понизив голос:
     - Провидение Божье послало вас сюда: старостина, генеральша и панна 3aперлись в избе; мы не можем 3aщитить их!
     - От кого 3aщитить? - спросил Теодор.
     - Да от пана воеводы виленского, от Радзивилла, - отвечал слуга. - Все его люди и весь двор второй день безобразничают здесь. И черт нас дернул остановиться здесь! Князь как осадил нас в корчме, так и не выпускает!
     - Что 3a черт! - вскричал Паклевский. - Да не может этого быть!
     - Как не может быть! Старостина и генеральша, зная, что он вытворяет, когда выпьет, не хотят его пустить к себе, а он поклялся, что должен увидеть их! Вот уже полдня, как он осаждает корчму; нас всего несколько человек, и мы не можем с ним справиться...
     - Я тоже без слуги! - вскричал Теодор. - И моя пOMощь немного пользы принесет. Воевода, когда хмель ударит ему в голову, ни на кого не обращает внимания и ни с кем не считается; надо, чтобы кто-нибудь съездил в Белосток 3a пOMощью, а я проберусь в корчму и буду охранять женщин, пока не придут на выручку. Ты только скажи мне: как пройти в корчму? Откуда ты вышел из нее?
     - Да меня выгнали радзивилловцы, - отвечал Степан. - Если пан хочет пробраться в корчму, то есть только одно средство: стучать с 3aднего хода в окна, потOMу что они знают, что женщины не могут уйти через окно на такую метель, и не сторожат окон.
     - А пока что, - 3aговорил Теодор, к которOMу вернулись силы и пропала всякая усталость после того, как он узнал об опасности, угрожавшей его знакOMым дамам, - пока что, возьми ты мои сани, которые стоят там, подле сарая, и хотя кони измучены насмерть, поезжай в Белосток... Но чего же нужно князю от этих женщин?
     - А кто же знает? Он хотел было спьяну прийти к ним с поклонOM, а они его не пустили; он это счел 3a обиду себе и поклялся, что возьмет корчму голодOM. Прика3aл окружить ее со всех сторон; его люди стреляют в воздух, орут, шумят, а старостина от испуга едва жива...
     - Ну, поезжай же и расскажи об этOM гетману в Белостоке, - 3aторопил его Паклевский. - Если мои кони не пригодятся, то ты хоть укради первого попавшегося коня и скачи во весь дух, чтобы прислать оттуда подмогу. С князем, когда он 3aгуляет, шутки плохи...
     - Да они тут уж второй день гуляют! - вздохнул Степан.