Прочитано:

80%

ЗАБРОШЕННОЕ СВЯТИЛИЩЕ

     Вот уже тридцать лет и три года не видели Люди солнечного восхода, тридцать лет и три года не наступала весна. Люди позабыли вкус хлеба, забыли, как прикасается к телу льняная и конопляная ткань. Пряли шерсть, выделывали звериные шкуры, кормились охотой. Медведи просыпались в берлогах и бродили по заметенным снегом лесам, тощие, страшные, свирепые. Иногда они ловили девок и баб, но не ели - утаскивали в берлогу жить. Рождались сыновья, не то Люди, не то медведи. Если превозмогало звериное, делались оборотнями. Если людское - выводили мать обратно к родне, сами тешились молодечеством. Прозывали их кого Медвежьи Ушки, кого просто Медведкович, и по сей день про них рассказов не счесть.
     Однажды Зоря и Светозор взяли луки и вместе вышли со двора на лыжах. Брат и сестра с детства привыкли полесовничать вместе, добывать боровую птицу и зверя. Не боялись ночевать на морозе, уходили порою на несколько дней. Лешие давно не показывались, так что иные охотники уже и не чтили Правду лесную - зачем, коли никто не накажет? Вот и убивали больше, чем требовалось, бросали подранков, забывали повиниться перед звериными душами, изгнанными из тел, поблагодарить за добро. Жутко вымолвить - иной раз живьем шкуру спускали. И, уж конечно, не оставляли на пнях угощения лесному народу. Какое там - сами несыты! А что зверье уходило, скудело, внукам не на кого будет охотиться - им-то какая забота!
     Брат с сестрою удались не таковы. Довелось им раз вытащить из полыньи чернобурого лиса, цеплявшегося за ломкий ледяной край, ненадежно прихвативший быстрину. Светозор и сам вымок по пояс, пока его доставал. Дети кузнеца тогда не позарились на роскошную драгоценную шубку. Разложили костер, обогрели и высушили зверька - да и отпустили...
     ...Долго ли, коротко ли шли Киевичи лесом, под заиндевелыми соснами, меж непроглядных елей, утонувших в снегу. Довелось им тот раз зайти в самую крепь, в такие места, где они еще не бывали. Пересекли замерзшее болото, миновали холмы - и над лесными вершинами явила себя гора, круто вознесшаяся ввысь.
     - А не Глядень ли это? - сказал сестре Светозор. - Давай заберемся!
     Яркий Месяц светил между облаков, обведенных серебряными кaemками. Оказалось, гора стояла на самом морском берегу, озирая мерцающий неподвижный простор, ушедший во мглу. А в другой стороне, далеко-далеко, видны были знакомые родные дымки. Действительно - Глядень, лучше не назовешь. Но брат и сестра, взобравшись наверх, тотчас позабыли, чего ради вязли в сугробах. На лысой макушке горы перед ними было давно позабытое, заброшенное святилище Бога Грозы. То самое, о котором рассказывал когда-то отец.
     Богам никогда не строили храмов: зачем им стены и кровля, когда их хоромы - летящие тучи и небесная твердь, ложащаяся под колеса солнечной колесницы? Святыням Людей незачем было скрываться от Неба. В прежние времена резной лик Перуна умывали ласковые дожди, а теплые ветры подносили браное полотенце. Ныне дубовое изваяние стояло обледеневшее, облепленное снегом, покосившееся, безокое... но все-таки стояло, не рухнуло.
     Киевичи подошли осторожно. Когда-то вокруг него в шести ямах неугасимо горели костры, и жрецы, жившие чуть поодаль в избушке, денно и нощно приглядывали за пламенем, подкладывали дрова. И всякое утро, когда солнечные лучи притрагивались к изваянию, смешивались со светом костров - думали Люди, это три брата Сварожича сходились все вместе, благословляя свой мир...
     Куда подевались жрецы? Может, так и умерли здесь в кромешную осень, пытаясь сберечь священный Огонь?..
     Сестрица поднялась брату на плечи, принялась бережно очищать лицо изваяния, и скоро на Киевичей глянул Перун - его золотые усы, его знак - глубоко врезанное, о шести спицах громовое колесо. Ну точь-в-точь та фигурка из красного тиса, хранимая дома, отец сказывал - втыкали ее на засеянном поле, испрашивая дождя... Только волосы накрепко заледенели, да прежние синие глаза глядели незряче. Должно быть, холодные дожди смыли яркую краску в ту осень, когда погасли костры.
     - Если бы опять взошло Солнце, - сказала Зоря негромко. - Увидеть бы хоть раз, какое оно!
     Светозор разгреб снег перед изваянием. Открылся алтарь - круглое каменное кольцо, вросшее в промерзлую Землю. Когда-то сюда опускали рогатые короваи, а в праздник Перуна лили жертвенную кровь туров, оленей и могучих рыжих быков...
     Киевичи переглянулись и начали стаскивать к алтарю сухие ветки из леса. Сверху Светозор положил еду, что снарядила им мать: пряженики с мякиной и толченой корой, вареного петуха. Вытащил кремень и кресало, но передумал - обвил тетивой лука круглую деревяшку. Когда Огонь разгорелся и ярко осветил дубовое изваяние, заставив таять на нем лед, Светозор обнажил голову и промолвил:
     - Господине наш, Перуне Сварожич! Прими угощение и услышь, сгинувший. Есть в Океан-море остров Буян, есть на том острове сырой раскидистый дуб, что пророс всю Землю корнями. Есть под тем дубом горючий камень Алатырь, всем камням камень. Ты, Перун, пахал тучи сохой, рассеивал молнией семена. Ты отца нашего выучил ковать медь и железо. Худо нам без тебя, без брата твоего Солнца. Ты привстань, сгинувший, на резвые ноги, открой ясные очи! А кладу я свое крепкое слово под белый камень Алатырь, замыкаю ключами, бросаю ключи в глубокое море: кто найдет, все равно мое крепкое слово не превозможет!..
     Сказав так, он вытащил нож и отворил на руке жилу, окропил кровью костер:
     - Ты сочись, руда, глубоко, до самого Исподнего Мира, куда камню упавшему в двенадцать дней с ночами не долететь. Разыщи господина нашего, Перуна Сварожича, передай ему...
     Договорить не пришлось: Огонь вдруг взревел и вскинулся так, словно в него вылили масло. Киевичи испуганно отскочили, а пламя взвилось выше голов и обняло изваяние, срывая ледяные оковы, рассеивая их облачком пара. Брат с сестрой могли бы поклясться, что слышали яростный, торжествующий смех, донесшийся из костра. Когда же деревянное тело как будто зашевелилось, а Земля под ногами начала содрогаться - Светозор и Зоря, не помня себя от страха, кинулись в лес.
     Этой ночью в доме Кия случился переполох. Задрожал пол, ходуном заходили надежные стены, задребезжали один о другой глиняные горшки. Проснувшиеся кузнец и кузнечиха видели, как из-под пола выскочил Домовой и отчаянно заметался, пытаясь подпереть плечами грозно колышащиеся, готовые рассыпаться бревна. Кузнечиха с перепугу спросила:
     - К худу, батюшка, или к добру?
     Домовому многое ведомо скрытого, он знает судьбу. Но на этот раз и сам Домовой только недоуменно оглядывался. И тут из углей, присыпанных на ночь золой, к самому дымогону взметнулся Огонь.
     - К добру! - прогудел он. - К добру! Ты, кузнец, его провожал, а твои дети встретили! Хорошие дети!..
     - Кого? - спросил Кий, догадавшись, но все-таки не смея поверить. Однако Огонь не произнес имени брата - съежился, юркнул в угли назад.
     Когда, наконец, стихла судорога Земли, шатавшая дом, и стало возможно покинуть напуганную жену, Кий оседлал длинноногого ручного лося и поехал на нем в лес. Давно не езженной тропы не видать было в сугробах, но Кий ехал уверенно. Он знал, где искать.