Прочитано:

70%

     Итоги совещания имели только один результат, всецело касающийся меня лично. Манера обращения Гитлера со мной всем показала, что я в опале. А имя победителя в моем споре с Заукелем было Борман. С этих пор мы начали все чаще сталкиваться с поначалу замаскированными, а затем и открытыми нападками на моих сотрудников в промышленности. Все чаще мне приходилось защищать их в партканцелярии от политических подозрений и да-же обращаться в службу безопасности СД (24).
     От забот не смогло меня отвлечь и последнее, очень пышное собрание "сливок" руководящего слоя Рейха. Это было галаторжество по случаю дня рождения Геринга, которое он устроил в своем Каринхалле. Мы все появились с дорогими подношениями, как этого новорожденный и ожидал: сигары из Голландии, золотые слитки с Балкан, ценные полотна и скульптуры. Геринг дал мне понять, что хотел бы получить мраморный бюст Гитлера работы Брекера. В библиотеке для обозрения знатными гостями был выставлен ломящийся от подарков стол. Геринг разложил здесь также и чертежи, выполненные его архитектором к славной дате: похожая на замок резиденция скоро должна была увеличиться более чем вдвое.
     В роскошном столовом помещении слуги в белых ливреях накрыли, с учетом общих обстоятельств, не слишком обильный стол. Как и во все прежние годы, но теперь уже в последний раз, речь в честь героя дня произнес Функ. Он превознес таланты, неординарные черты и благородство Геринга и поднял свой бокал за "одного из самых великих немцев". Возвышенные слова Функа гротескно контрастировали с истинным положением дел; на фоне приближающейся гибели Рейха разыгрывался какой-то сюрреальный пир.
     После ужина гости разошлись по просторным покоям Каринхалле. Мы с Мильхом углубились в вопрос, откуда бы могли взяться средства для всей этой роскоши. Незадолго до этого на имя Мильха прибыл вагон с товарами с итальянского черного рынка, присланный старым приятелем Геринга, знаменитым авиатором Первой мировой войны Лерцером. Предполагалось, что содержимое - дамские чулки, мыло различных сортов и другие редкие вещи - он, Мильх, продаст на черном рынке. Была приложена и табличка с ценами, видимо, для поддержания единого уровня цен черного рынка в масштабах всего Рейха и даже с подсчетом общей прибыли, которую Мильх мог бы получить. Мильх приказал распределить товары среди сотрудников своего министерства. Чуть позже до него дошли сведения, что несколько вагонов с такими же товарами были проданы для обогащения Геринга. А еще чуть позже начальник интендантской службы Имперского министерства воздушных сообщений Плагеман, который и провернул для Геринга все эти гешефты, был выведен из подчинения Мильха и переподчинен непосредственно рейхсмаршалу.
     У меня был свой некоторый опыт с днями рождения Геринга. С тех пор, как я стал членом Прусского Государственного совета, мне причиталось 6 тыс. марок в год, но столь же регулярно я ежегодно получал и письмо, извещавшее меня, что значительная часть этой суммы удерживается для подарка от Государственного совета ко дню рождения Геринга. Моего согласия ни разу даже не спросили. Выслушав меня, Мильх рассказал, что подобным же образом дело организовано и в Министерстве воздушных сообщений: из фонда министра на счет Геринга к каждому дню рождения перечисляется крупная сумма, причем рейхсмаршал сам извещает, какую картину он хотел бы на нее приобрести.
     Нам обоим было ясно, что из этих источников может быть покрыта все же лишь небольшая часть его невероятно широкого образа жизни. Мы только не знали, кто же из мира крупной промышленности делает столь щедрые пожертвования. Отдельные такие источники случалось обнаруживать и мне, и Мильху по каким -то телефонным распоряжениям Геринга или по его жалобам на наших подчиненных, недостаточно бережно обошедшихся с кем-либо из его фаворитов.
     Мои свежие впечатления от Лапландии и встреч там - можно ли вообразить себе более резкий контраст с окружавшей нас тепличной атмосферой этого продажного и призрачного мира? Да и неопределенность моих отношений с Гитлером донимала меня гораздо сильнее, чем я это тогда готов был признать. Непрерывное, без всякого отдыха, почти двухлетнее напряжение дало теперь о себе знать. В свои 38 лет я физически был на грани истощения. Боль в колене не покидала меня почти никогда. Все резервы были исчерпаны. Или все это было бегством?
     18 января 1944 г. меня положили в больницу.