Прочитано:

38%

     Гитлер сам без долгих разговоров запретил использовать меня во вспомогательных частях армии и потребовал от меня дальнейшей работы над его планами. Тогда я, по крайней мере, предоставил в распоряжение армии и ВВС рабочих и технические службы с моих строек в Берлине и Нюрнберге. Мы взяли на себя строительство экспериментального ракетного центра в Пенемюнде и срочные объекты авиапромышленности. Я проинформировал Гитлера о столь, на мой взгляд, само собой разумееющее использование наших возможностей. К своему изумлению, однако, я вскоре получил необычно резкое письмо от Бормана: как мне могло придти в голову подыскивать себе новые задачи, приказа на это не было дано. Гитлер поручил ему передать мне распоряжение о продолжении всех строек без всякого ограничения.
     Этот приказ тоже показывает, насколько нереалистично и двусмысленно было мышление Гитлера: с одной стороны, он неоднократно рассуждал о том,что Германия бросила вызов судьбе и ведет борьбу не на жизнь, а на смерть, с другой же - он не хотел отказаться от своей грандиозной игрушки. Не учитывал он при этом и настроения людей, взиравших на возведение роскошных зданий с тем меньшим пониманием, что именно сейчас экспансионистские устремления Гитлера в первый раз начали требовать жертв. Хотя и я видел Гитлера в первый год войны значительно реже, но если он появлялся на несколько дней в Берлине или на несколько недель в Оберзальцберге, то всегда требовал планы строительства, настаивал на их дальнейшей разработке. Однако, с консервацией строек он, как я думаю, вскоре, молча примирился.
     Примерно в начале октября германский посол в Москве граф фон Шуленберг сообщил Гитлеру, что Сталин лично проявил интерес к нашим стройкам. Серия фотографий наших макетов была выставлена в Кремле. Но наши самые масштабные объекты по указанию Гитлера остались в тайне, чтобы, как он выразился, "не навести Сталина на вкус". Шуленберг предложил мне слетать в Москву для пояснений к фотографиям. "Он может Вас там задержать", - заметил Гитлер полушутя и не разрешил поездку. Несколько позднее германский посланник Шнурр сообщил мне, что Сталину понравились мои проекты.
     29 сентября из Москвы вернулся Риббентроп со второй московской встречи с германо-советским договором о границе и дружбе, которым закреплялся четвертый раздел Польши. За столом у Гитлера он рассказывал, что еще никогда не чувствовал себя так хорошо, как среди сотрудников Сталина: "Как если бы я находился среди старых партейгеноссен, мой фюрер!" Гитлер с каменным лицом промолчал на этот взрыв энтузиазма обычно столь сухого министра иностранных дел. Сталин казался, как рассказывал Риббентроп, довольным соглашением о границе, а после окончания переговоров собственноручно обвел карандашом на приграничной, теперь советской территории район, который он подарил Риббентропу под огромный охотничий заказник. Этот жест тут же вызвал реакцию Геринга, который не мог согласиться с тем, чтобы сталинская прибавка досталась лично министру иностранных дел и выразил мнение, что она должна отойти Рейху и, следовательно, ему, Имперскому егерьмайстеру. Из-за этого разгорелся яростный спор между обоими господами-охотниками, окончившийся для министра иностранных дел тяжелым огорчением, так как Геринг оказался более напористым и пробивным.

Глава 13.
Сверхмера.

     Еще во время разработки планов похода на Россию Гитлер уже был озабочен тем, с какими режиссерскими деталями будут в 1950 г., по завершении Великолепной улицы и большой Триумфальной арки, проводиться парады побед ( 1). Но пока он предавался мечтам о новых войнах, новых победах и торжествах, он потерпел самое тяжелое поражение в своем восхождении. Через три дня после беседы, в которой он изложил мне свои представления о будущем, я был вызван с моими проектами в Оберзальцберг. В холле я увидел двух адъютантов Гесса, Лейтгена и Пича, с бледными лицами. Они попросили меня пропустить их вперед, потому что они должны передать Гитлеру личное письмо Гесса. Как раз в этот момент из своих верхних помещений вышел Гитлер. Одного из адъютантов пригласили наверх. Пока я еще раз пролистывал свои эскизы, я вдруг услышал слитный, не разделяющийся на отдельные слова, почти животный вопль. Затем раздался рык: "Немедленно Бормана! Где Борман?" Борман должен срочно связаться с Герингом, Риббентропом, Геббельсом и Гиммлером. Всех личных гостей попросили удалиться в их комнаты на верхнем этаже. Прошло еще немало часов, прежде чем мы узнали, что произошло: заместитель Гитлера в разгар войны улетел во вражескую Англию.
     Внешне Гитлер уже скоро обрел обычный тонус. Его только беспокоило, что Черчилль может воспользоваться случaem, чтобы представить союзникам Германии этот эпизод как зондаж возможностей мира: "Кто мне поверит, что Гесс полетел туда не от моего имени, что все это не шулерская игра за спиной моих союзников?" Это может даже изменить политику Японии, заметил он с беспокойством. От начальника технических служб люфтваффе, знаменитого военного летчика Эрнста Удета Гитлер приказал узнать, сможет ли долететь двухмоторный самолет Гесса до своей цели в Шотландии и какие метеорологические условия он там застанет. Вскоре Удет дал по телефону справку, что Гесс уже в силу только навигационных причин должен разбиться, вероятно, что при крепчайшем боковом ветре он пролетит мимо Англии в пустоту. Гитлер моментально воспрянул духом: "Если бы только он утонул в Северном море! Тогда считалось бы, что он просто бесследно исчез, и у нас было бы время для безобидного объяснения". Но через несколько часов им снова овладели сомнения и, чтобы в любом случае упредить англичан, он решился дать по радио извещение, что Гесс потерял рассудок. Оба же адъютанта были схвачены, как было принято поступать с гонцами, прибывшими с плохой вестью, при дворах деспотов.
     В Бергхофе началась суета. Кроме Геринга, Геббельса и Риббентропа прибыл и Лей, а также гауляйтеры и другие партийные руководители. Лей в качестве ответственного за организационную работу в партии вознамерился прибрать к себе компетенции Гесса и предложил - с организационной точки зрения, несомненно правильное решение. Но тут Борман впервые всем показал, какое влияние он уже успел приобрести на Гитлера. Без труда он отразил эти поползновения и вышел из этой аферы неоспоримым победителем. Черчилль сказал тогда, что этот перелет раскрыл гниль внутри имперской державы. $F Игра слов: держава по-немецки буквально "имперское яблоко" - прим. переводчика Вряд ли он мог предполагать, насколько эти слова были точными применительно к преемникам Гесса.
     В окружении Гитлера с тех пор имя Гесса почти не упоминалось. Только Борман еще долго возился с этим делом. Он тщательно копался в жизни своего предшественника, с особо придирчивой подлостью преследовал его жену. Ева Браун пробовала, хотя и безуспешно, заступиться за нее перед Гитлером, а впоследствии оказывала ей некоторую поддержку за его спиной. Через несколько недель от своего врача, профессора Каоуля я услышал, что отец Гесса лежит при смерти. Я послал ему букет цветов, правда, анонимно.
     По моим тогдашним представлениям Гесса к этому шагу отчаяния подтолкнуло честолюбие Бормана. Гесс, тоже очень честолюбивый, видел, что постепенно его от Гитлер оттирают. Так, например, Гитлер говорил мне в 1940 г. после какого-то многочасового совещания с Гессом: "Когда я разговариваю с Герингом, то для меня это все равно, что железистая ванна. Я себя чувствую свежим. У рейхсмаршала захватывающая манера подачи вопросов. С Гессом же каждый разговор превращается в невыносимую муку. Он приходит всегда с неприятными вещами и не отстает". Возможно, Гесс своим перелетом попытался, после нескольких лет пребывания в тени, снова добиться всеобщего внимания и успеха. У него не было необходимых качеств для того, чтобы самоутвердиться в болоте интриг и борьбы за власть. Он был слишком для этого чувствителен, слишком открыт, слишком подвижен и нередко соглашался со всеми группировками по мере их возникновения. Как человеческий тип он вполне соответствовал большинству высших партийных руководителей, немногим из которых удавалось сохранить почву реальностей под ногами.
     Гитлер связывал измену Гесса с разлагающим влиянием профессора Хаусхофера. Спустя четверть века Гесс со всей серьезностью уверял меня в тюрьме Шпандау, что идея надземных сил была ему ниспослана во сне. Он отнюдь не собирался выступить оппонентом Гитлера или хотя бы просто поставить его в трудное положение. "Мы гарантируем Англии ее мировую империю, а она за это дает нам свободу рук в Европе,"- таково было содержание послания, с которым он прибыл в Англию. Это была одна из дежурных формулировок Гитлера до, а иногда и во время войны.
     Как я понимаю, Гитлер никогда не оправился от "нарушения верности" своим заместителем. Даже после покушения 20 июля 1944 г. он еще некоторое время в своих фантастических анализах ситуации среди своих мирных условий упоминал выдачу "предателя". Его следует повесить. Гесс, когда я ему позднее об этом рассказывал, заметил: "Он бы помирился со мной. Наверняка! А не полагаете ли Вы, что в 1945 г., когда приближался конец, он по временам думал: "А ведь Гесс-то был прав"?
     Гитлер потребовал, чтобы во время войны не только форсировалось со всей настойчивостью возведение берлинских построек. Он кроме того, под влиянием своих гауляйтеров прямо-таки в инфляционных масштабах расширил круг городов, подлежащих коренной реконструкции. Поначалу это были только Берлин, Нюрнберг, Мюнхен и Линц, теперь же своими личными указами он объявил еще двадцать семь городов,- в том числе Ганновер, Аугсбург, Бремен и Веймар - так назывaemыми "городами перестройки" ( 2). Ни меня, ни кого-либо еще при этом никогда не спрашивали о целесообразности подобных решений. Я просто получал копию очередного указа, подписанного Гитлером после того или иного совещания. По моим тогдашним оценкам, как я писал об этом 26 ноября 1940 г. Борману, общая стоимость этих планов, и прежде всего замыслов партийных инстанций в "городах перестройки", должна была бы составить сумму в 22-25 миллиардов марок.
     Мне казалось, что все эти заявки ставят под угрозу сроки моих строительных объектов. Сначала я попытался особым распоряжением Гитлера прибрать все эти градостроительные планы под свой контроль. Когда же это было сорвано Борманом, я после долгой болезни, которая дала мне возможность поразмышлять над многими проблемами, заявил 17 января 1940 г. Гитлеру, что будет лучше, если я сосредоточусь на доверенном мне строительстве в Берлине и Нюрнберге. Гитлер моментально согласился: "Вы правы. Было бы жалко, если бы Вы растворились в общей текучке. В крайнем случае разрешаю Вам от моего имени заявить, что я, фюрер, не желаю вашего подключения к этим планам с тем, чтобы Вас не слишком отвлекали от собственно художественных задач" ( 3).
     Я очень широко воспользовался этим и уже в ближайшие же дни сложил с себя все партийные должности. Возможно,- если я сегодня верно оцениваю комплекс моих тогдашних мотивов,- мое решение было направлено и против Бормана, который с самого начала относился ко мне холодно. Впрочем, я чувствовал себя неуязвимым, поскольку Гитлер часто отзывался обо мне как о человеке незаменимом.
     Бывало, я подставлялся, и Борман, конечно, к своему глубокому удовлетворению, давал мне из своей партийной штаб-квартиры резкие выговоры. Как, например, в случае, когда я согласовал с руководством евангелической и католической церквей вопрос о возведении храмов в наших новых берлинских районах ( 4). Он в резкой форме запретил отведение стройплощадок церквям.
     После того, как 25 июня 1939 г. своим указом "об обеспечении необратимости победы" Гитлер распорядился о немедленном возобновлении работ на берлинских и нюрнбергских стройках, я спустя несколько дней поставил рейхсминистра д-ра Ламмерса в известность, что "я не намерен на основе указа фюрера еще во время войны снова приступить к практической реконструкции Берлина". Однако, Гитлер не согласился с таким толкованием и приказал продолжать строительные работы, даже если общественное мнение и было в основном негативным. Под его давлением было решено, что несмотря на военное время, берлинские и нюрнбергские объекты должны быть готовы к ранее установленным срокам, т.е. самое позднее в 1950 г. Под его нажимом я подготовил "Срочную программу фюрера" и Геринг сообщил мне затем, в середине апреля 1941 г., что ежегодная потребность в 84 млн т металлоконструкций будет обеспечена. Для маскировки от общественности эта программа шла под названием "Военная программа работ по развитию водных путей и рейхсбана Берлина". 18 апреля я обсуждал с Гитлером увязанные с этой программой сроки сдачи Дворца для собраний, зданий Верховного командования вермахта, Рейхсканцелярии, дворца фюрера - короче, средоточия его власти вокруг Адольф Гитлер-плац, к возможно более скорому завершению всего этого ансамбля он, несмотря на войну, сохранял пламенный интерес. Одновременно было основан трест для производства этих работ, в который были сведены семь наиболее мощных немецких строительных фирм.
     Несмотря на предстоящий поход на Советский Союз, Гитлер с присущим ему упрямством продолжал лично отбирать полотна для художественной галереи в Линце. Он разослала своих торговцев предметами искусства в оккупированные области, чтобы обшарить там рынок живописи и развязал таким образом "картинную войну" между своими торговцами и людьми Геринга. Война эта начала быстро принимать все более острые формы, пока Гитлер не поставил своего маршала на место, чем и была отныне установлена строгая субординация и среди торговцев антиквариатом.
     Большие, переплетенные в кожу каталоги прибыли в 1941 г. в Оберзальцберг; в них - сотни фотографий с полотен, которые Гитлер лично распределял между галереями Линца, Кенигсберга, Бреслау и других городов на Востоке. На Нюрнбергском процессе я снова увидел эти коричневые тома как улики обвинения; картины по большей части были изъяты парижским ведомством Розенберга из еврейского имущества. Гитлер пощадил знаменитые государственные художественные собрания Франции. Впрочем, действовал так он не без корыстного расчета, потому что он не раз подчеркивал, что по мирному договору лучшие произведения должны будут быть переданы Германии в счет репараций. Свою власть для личных целей Гитлер в данном случае не использовал. Из картин, купленных или конфискованных в оккупированных странах он ни одной не оставил у себя.
     Для Геринга же хороши были любые средства, чтобы как раз во время войны пополнить свою художественную коллекцию. Теперь уже в три-четыре этажа в холлах и иных помещениях Каринхалле висели ценнейшие полотна. Когда же на стенах не осталось свободного места, он использовал для размещения картин потолок вестибюля. Даже на внутренней стороне полога над своим роскошным ложем он приказал укрепить изображение обнаженной женской фигуры в натуральную величину, изображавшей Европу.
     Он и сам не чурался торговлей картинами. На верхнем этаже его обиталища стены большого холла были сплошь увешаны живописью. Они поступили из собственности одного известного голландского торговца антиквариатом, который вынужден был уступить Герингу свою коллекцию по смехотворной цене. Эти картины, как он сам рассказывал со смехом, он во много раз дороже продает гауляйтерам, требуя при этом еще наценку за честь приобретения картины в "знаменитой коллекции Геринга".
     Однажды, примерно в 1943 г. с французской стороны обратили мое внимание на то, что Геринг нажимает на правительство Виши, требуя одну из жемчужин Лувра в обмен на несколько полотен из своего собрания.
     Ссылаясь на позицию Гитлера, что государственная коллекция Лувра неприкосновенна, я заявил французскому представителю, что он не обязан поддаваться этому давлению и что в крайнем случае он может обратиться ко мне. Геринг отступился. С незамутненной совестью он мне несколько позднее продемонстрировал в Каринхалле знаменитый штерцингский алтарь, который ему подарил зимой 1940 г. Муссолини после достижения соглашения по Южному Тиролю. Гитлер и сам подчас возмущался методами, которые "второй человек" пускал в ход при пополнении своей коллекции ценнейшими художественными произведениями, но не отваживался привлечь Геринга к ответу.
     Уже ближе к концу войны Геринг - что бывало редко - пригласил моего друга Брекера и меня на обед в Каринхалле. Еда была не слишком обильной; на меня произвело неприятное впечатление, когда к завершению трапезы нам подали обычный коньяк, а Герингу слуга весьма торжественно наполнил бокал из старой, покрытой пылью бутылки. "Этот специально только для меня",- сказал он нам, своим гостям, и поведал, в каком из французских замков был конфискован этот редкостный клад. Затем, пребывая в радушном настроении, он показал нам, какие сокровища были упрятаны в подвалы Каринхалля. В том числе - ценнейшие античные экспонаты из Неаполитанского музея, прихваченные при эвакуации в конце 1943 г. С все той же гордостью хозяина он приказал отпереть шкафы, чтобы дать нам полюбоваться его запасом французского мыла и парфюмерии, которых должно было хватить на годы вперед. И в заключение осмотра он велел принести его коллекцию бриллиантов и драгоценных камней, которая на взгляд стоила многие сотни тысяч марок.
     Закупки Гитлером картин прекратились, после того как он произвел руководителя Дрезденской галереи д-ра Ханса Поссе в своего уполномоченного для развертывания художественной галереи в Линце. До этого Гитлер сам выбирал экспонаты по аукционным каталогам. В данном случае он пал жертвой своего принципа в любом деле организовывать конкурентную борьбу между двумя-тремя лицами. Независимо друг от друга он дал одновременно разрешение торговаться на аукционах без ограничения своему фотографу Хофману и еще одному антиквару. Они бойко продолжали торговаться и набавлять еще и тогда, когда все другие покупатели уже отпадали. Так дело и шло, пока берлинский аукционер анс Ланге однажды не обратил на это мое внимание.