| Прочитано: |   | 7% |
"Все они такие!" - презрительно заметил потом Геринг, и действительно, такими были все, не в последнюю очередь это относилось к самому Герингу, который во время обедов у Гитлера без умолку рассказывал, какой светлой и просторной теперь будет его квартира, "точно такая, как Ваша, мой фюрер".
Если бы Гитлер приказал увить свои стены розами, Геринг бы потребовал розы и себе.
Уже зимой 1933 г., то есть через несколько месяцев после решившего мою судьбу обеда у Гитлера, я был принят в круг наиболее близких ему людей. Кроме меня, было еще немного таких, кого бы он баловал подобным образом. Я, без сомнения, особенно понравился Гитлеру, хотя я по своей природе и был сдержан и неразговорчив. Я часто задавался вопросом, не видит ли он во мне воплощение своей юношеской мечты стать великим архитектором. И все же едва ли можно найти удовлетворительное объяснение явной симпатии Гитлера в его зачастую чисто интуитивном поведении.
Я еще был далек от моего позднейшего классицизма. Случаю было угодно, чтобы сохранились чертежи, подготовленные к конкурсу на лучший проект Имперской школы руководящих кадров НСДАП в пригороде Мюнхена Грюнвальде, в котором осенью 1933 г. могли принять участие все архитекторы.
Гитлер в сопровождении Трооста и меня ознакомился с проектами, представленными на конкурс еще до принятия решений. Проекты, как полагается на конкурсе, были представлены анонимно. Конечно, я провалился. Только после принятия решения, когда был объявлен победитель, Троост в беседе в ателье отметил мой проект, и Гитлер, к моему удивлению, еще хорошо помнил его, хотя он рассматривал мои чертежи среди сотен других не дольше нескольких секунд. Он ответил молчанием на похвалу Трооста; наверное, он при этом понял, что я еще далек от того, чтобы соответствовать его представлениям. Каждые две-три недели Гитлер ездил в Мюнхен, все чаще он брал в эти поездки меня. По прибытии он, как правило, прямо с вокзала направлялся в ателье профессора Трооста. Еще по дороге в поезде он живо размышлял вслух, какие из чертежей "профессор" уже, наверное, закончил: "Горизонтальную проекцию первого этажа "Дома искусства" он, наверное, переделал. Там нужно было внести некоторые изменения... Готов ли уже проект элементов внутреннего убранства столовой? А потом мы, возможно, увидим наброски скульптур Ваккерле".
Ателье находилось в неухоженном заднем дворе на Терезиенштрассе, недалеко от Высшей Технической школы. Нужно было подняться на два марша по голой, давно не крашеной лестнице. Троост, сознавая свое положение, никогда не встречал Гитлера на лестнице и никогда не провожал его вниз. Гитлер приветствовал его в прихожей: "Я жду не дождусь, господин профессор! Покажите, что у Вас нового!" И вот уже Гитлер и я оказывались в кабинете, где Троост, как всегда уверенный в себе и сдержанный, показывал свои чертежи и наброски идей. Однако первому архитектору Гитлера приходилось не лучше, чем потом мне: Гитлер редко открыто проявлял свой восторг.
Затем "госпожа профессорша" демонстрировала нам образцы рисунков тканей и тонов стен для комнат мюнхенского "Дома фюрера", неброско и изысканно сочетающиеся друг с другом. Вообще-то они были слишком уж приглушенными для вкуса Гитлера, любившего эффекты. Но ему нравилось. Буржуазная атмосфера гармонии, бывшая в то время в моде в богатом обществе, видимо, импонировала ему своей скромной роскошью. Так проходили всегда два или более часов, затем Гитлер прощался коротко, но очень сердечно, чтобы только теперь уже поехать к себе домой. И еще бросал мне: "Но мы обедaem в "Остерии".
В обычное время, около половины третьего, я ехал в "Остерию Баварию", маленький ресторан деятелей искусства, который неожиданно прославился, когда Гитлер стал его завсегдатaem. Здесь скорее можно было представить себе компанию художников, группирующихся вокруг Ленбаха или Штука, с длинными волосами и буйными бородами, чем Гитлера с его тщательно одетыми или носящими форму спутниками. В "Остерии" он чувствовал себя хорошо, ему, как "несостоявшемуся художнику" по-видимому нравилась среда, к которой он когда-то стремился и вот, наконец, одновременно потерял и обогнал.
Нередко ограниченный круг приглашенных должен был часами ждать Гитлера: адъютант, гайляйтер Баварии, Вагнер, при условии, что он проспался после попойки, конечно, постоянно сопровождающий его придворный фотограф Гофман, к этому времени дня иногда уже слегка навеселе, очень часто симпатичная мисс Митфорд, временами, хотя очень редко, какой-нибудь художник или скульптор. Затем еще д-р Дитрих, имперский??? и всегда Мартин Борман, очень незаметный секретарь Рудольфа Гесса. На улице ожидали несколько сот человек, которым достаточно было нашего присутствия, чтобы знать, что "он" приедет.
Сплошное ликование снаружи: Гитлер направлялся к нашему углу завсегдатаев, с одной стороны отгороженному полустеной; при хорошей погоде мы сидели в небольшом дворе. Хозяина и обеих официанток приветствовали с напускной любезностью: "Что сегодня хорошего? Равиоли? Если бы они не были такими вкусными. Слишком уж они соблазнительны". Гитлер щелкал пальцами: "Все было бы хорошо у Вас, господин Дойтельмозер, но моя фигура! Вы забываете, что фюреру нельзя есть то, чего хочется". Затем он долго изучал меню и выбирал равиоли.
Каждый заказывал, что хотел: шницель, гуляш, также бочковое венгерское вино; несмотря на шутки, которые Гитлер время от времени отпускал по адресу "пожирателей трупов" или "пьяниц", можно было без стеснения позволить себе все. В этой компании все были среди своих. Было безмолвное соглашение: не говорить о политике. Единственным исключением была мисс Митфорд, которая и позднее, в годы напряженности агитировала за свою родную Англию и часто буквально умоляла Гитлера все с ней уладить. Несмотря на холодную сдержанность Гитлера, она не отступала все эти годы. Потом, в сентябре 1939 года, в день объявления Англией войны, она попыталась покончить с собой в мюнхенском Английском парке при помощи слишклм маленького пистолета. Гитлер сдал ее на попечение лучших специалистов Мюнхена и затем отправил ее в спецвагоне через Швейцарию в Англию.
Основной темой во время таких обедов обычно были утренние визиты к профессору. Гитлер рассыпался в похвалах тому, что он увидел; он без труда запоминал все детали. Его отношение к Троосту было как у ученика к учителю, он напоминал мне мое некритическое восхищение Тессеновым.
Эта черта очень нравилась мне; меня удивляло, что этот человек, на которого молилось его окружение, был еще способен к чему-то похожему на почитание. Гитлер, который сам себя чувствовал архитектором, в этой области уважал превосходство специалиста, в политике он бы этого не сделал никогда.
Он откровенно рассказывал, как семья Брукман, одна из культурнейших издательских семей Мюнхена, познакомила его с Троостом. У него словно "пелена с глаз упала", когда он увидел его работы. "Я больше не мог терпеть того, что рисовал до сих пор. Какое счастье, что я познакомился с этим человеком!" Это было действительно так; невозможно себе представить, каким был бы его архитектурный вкус без влияния Трооста. Один раз он показал мне альбом с набросками, сделанными в начале двадцатых годов. В них сквозило пристрастие к монументально-парадным сооружениям в стиле новое барокко 90-х годов прошлого века, которые определяют облик венского Ринга; часто эти архитектурные проекты странным образом перемежались на одной и той же странице с эскизами оружия и военных кораблей.
По сравнению с этим архитектура Трооста была попросту скупой. Поэтому его влияние на Гитлера также оказалось эпизодичным. До конца своих дней Гитлер хвалил архитекторов и сооружения, которые служили ему примером для его ранних набросков: Парижскую Гранд Опера (1861-1874) Шарля Гарнье: "Ее лестница - самая красивая в мире. Когда дамы в своих дорогих туалетах спускаются вниз, а лакеи стоят по обеим сторонам, а, господин Шпеер, мы тоже должны построить что-то подобное! Он мечтательно говорил о Венской опере: "Великолепнейшая опера в мире с превосходной акустикой. Когда я в молодости сидел там на четвертом ярусе..." Об одном из двух архитекторов, построивших это здание, ван дер Нюлле, Гитлер рассказывал: "Он считал, что опера ему не удалась. Вы знаете, он был в таком отчаянии, что за день до открытия пустил себе пулю в лоб. А открытие превратилось в его величайший триумф, весь мир аплодировал архитектору!" Такие рассказы потом нередко переходили в рассуждения, в каких тяжелых положениях и сам он уже находился и как тем не менее всегда выходил из них благодаря счастливому повороту судьбы. Никогда нельзя сходить с дистанции.
Особое пристрастие он питал к многочисленным позднебарочным театральным зданиям Германа Гельмера (1849-1919) и Фердинанда Фельнера (1847-1916), застраивавших ими по одной и той же схеме не только Австро-Венгрию, но и Германию конца XIX века. Он знал, в каких городах есть их сооружения и позднее приказал привести в порядок запущенный театр в Аугсбурге.
Но он также ценил более строгих зодчих XIX века, таких как Готфрид Гемпер (1803-1879), построивший в Дрездене оперу и картинную галерею, а в Вене Хафбург и??? и Теофиль Хансен (1803-1883), воздвигнувший несколько значительных построек в стиле классицизм в Афинах и Вене. Как только немецкие войска в 1940 г. заняли Брюссель, мне пришлось поехать туда, чтобы ознакомиться с огромным дворцом юстиции, построенным Пелером (1817-1879), бывшим предметом его мечтаний, хотя он знал его, как и Парижскую оперу, лишь по чертежам. После моего возвращения он заставил рассказать все до мельчайших подробностей.
Это был архитектурный мир Гитлера. Но в конце концов его всегда тянуло на вычурное необарокко, которое кулитивировал и Вильгельм II со своим придворным архитектором Ине: в принципе, всего-навсего "упадочное барокко", аналогичное стилю, сопровождавшему распад римской империи. Так Гитлер в области архитектуры, точно также как и живописи и скульптуры застрял в мире своей молодости: это был мир 1880-1910 г.г., придавший особые черты его художественному вкусу, как и его политическим и идеологическим представлениям.
Для Гитлера были характерны противоречивые склонности. Так, хотя он открыто восторгался своими венскими кумирами, которые произвели на него большое впечатление в его молодые годы, тут же заявлял: "Только благодаря Троосту я понял, что такое архитектура. Как только у меня появились деньги, я стал покупать у него один предмет обстановки за другим, осматривал его сооружения, интерьеры "Европы" и всегда был благодарен судьбе, явившейся мне в образе фрау Брукман и сведшей меня с этим мастером. Когда у партии появились значительные средства, я заказал ему перестройку и отделку "Коричневого дома". Вы его видели. Какие у меня из-за этого были трудности! Эти мещане в партии сочли это расточительством. А чему я только не научился у профессора в ходе этой перестройки!"
Пауль Людвиг Троост был вестфальцем высокого роста, стройным, с наголо обритой головой. Сдержанный в разговорах, без жестов, он принадлежал к той же группе архитекторов, что и Петер Беренс, Йозеф М. Ольбрих, Бруно Пауль и Вальтер Гропиус, которая в качестве реакции на богатый орнаментами югендштиль создали почти лишенное орнаментов направление, экономно использующее архитектурные средства, и сочетающее спартанский традиционализм с элементами модернизма. Троост, хотя и добивался время от времени успехов на конкурсах, но до 1939 г. ему никогда не удавалось войти в число лидеров.
Какого-то "стиля фюрера" не было, сколько бы партийная печать ни распространялась на эту тему. То, что было объявлено официальной архитектурой рейха, было всего-навсего троостовой трактовкой неоклассицизма, который потом был размножен, видоизменен, преувеличен или даже искажен до смешного. Гитлер ценил в классицизме его преувеличенный характер, тем более, что он считал, что нашел в дорическом роде некоторые точки соприкосновения с его германским миром. Несмотря на это, было бы неверно искать у Гитлера идеологически обоснованный архитектурный стиль. Это не соответствовало его прагматическому мышлению.
Без сомнения, у Гитлера были определенные намерения, когда он регулярно брал меня с собой в Мюнхен на свои строительные совещания. Очевидно, он хотел сделать и меня учеником Трооста. Я был готов учиться и, действительно, многому научился у Трооста. Богатая, но из-за ограничения простыми элементами формы все же сдержанная архитектура моего второго учителя оказала на меня решающее воздействие.
Затянувшаяся застольная беседа в "Остерии" закончилась: "Профессор сказал мне сегодня, что в доме фюрера сегодня распалубят лестницу. Я едва могу этого дождаться. Брюкнер, прикажите подать машину, мы сейчас же поедем туда. Вы, конечно, поеде с нами?"
Он поспешно вбежал на лестницу Дома фюрера, осмотрел ее снизу, с галереи, с лестницы, опять поднялся наверх, он был в упоении. Наконец, были осмотрены все углы стройки, Гитлер еще раз доказал, что точно знает каждую мелочь и размеры всех комнат и как следует ошеломил всех участников строительства. Довольный тем, как продвинулось дело, довольный самим собой, потому что он был причиной и двигателем этих строек, он двинулся к следующей цели: вилле своего фотографа в районе Мюнхена Богенхаузен.
При хорошей погоде там подавали кофе в маленьком саду, окруженном садами других вилл, площадь которого была не больше двухсот метров. Гитлер пытался противостоять искушению съесть кусок пирога, но под конец, отпуская комплименты хозяйке, разрешал положить себе немного на тарелку. Если светило солнце, случалось, что фюрер и рейхсканцлер снимал пиджак и в одном жилете ложился на газон. У Гофманов он чувствовал себя, как дома, однажды он попросил принести томик Людвига Тома, выбрал пьесу и читал ее вслух.
Особенную радость доставили Гитлеру картины, которые фотограф прислал ему на выбор домой. Вначале я просто онемел, когда увидел, что Гофман демонстрировал Гитлеру и что ему нравилось, позднее я к этому привык, но не отказался от коллекционирования ранних романтических ландшафтов, например, Ротмана, Фриза или Кобеля.
Одним из любимых художников Гитлера был Эдуард Грюнцер, который со своими пьющими монахами и управляющими винными погребами вообще-то больше подходил к образу жизни фотографа, чем аскета Гитлера. Но Гитлер рассматривал картины с "художественной" точки зрения: "Как, это стоит всего 5000 марок?" Продажная стоимость картины составляла никак не больше 2000 марок. "Знаете, Гофман, это даром! Посмотрите на эти детали! Грюцнера сильно недооценивают". Следующая картина этого художника обошлась ему значительно дороже. "Его просто еще не открыли. Рембрандт тоже ничего не значил даже много десятилетий спустя после своей смерти. Его картины тогда отдавали почти бесплатно. Поверьте мне, этот Грюцнер когда-нибудь будет цениться так же, как и Рембрандт. Сам Рембрандт не смог бы изобразить это лучше".
Во всех областях искусства Гитлер считал конец XIX века одной из величайших эпох человеческой культуры. Он только считал, что из-за малой удаленности во времени она еще не понята. Но это почитание кончалось там, где начинался импрессионизм, в то время как натурализм Ляйбла или Тома соответствовал практичному вкусу. Выше всех он ставил Макарта, высоко ценил и Шпицвега. В этом случае я мог понять его пристрастие, несмотря на то, что его восхищала не столько широкая и часто импрессионистская манера, сколько скорее жанр, изображение жизни добропорядочных немцев, мягкий юмор, с которым Шпицвег посмеивался над мюнхенскими мещанами своего времени.
Позднее обнаружилось, что эту любовь к Шпицвегу эксплуатировал фальсификатор, это было неприятной неожиданностью для фотографа. Гитлер вначале забеспокоился, какие из его Шпицвегов настоящие, но очень скоро подавил эти сомнения и сказал со злорадством: "Знаете, те Шпицвеги, которые висят у Гофмана, частично являются подделками. Мне это бросается в глаза. Но пусть уж себе радуется". В Мюнхене Гитлер любил подделываться под баварскую мелодику.
Он часто посещал "Чайную Карлтона", заведение, обставленное с поддельной роскошью, с имитированной стильной мебелью и ненастоящими хрустальными люстрами. Он любил его, потому что во время таких посещений жители Мюнхена не беспокоили его, не докучали аплодисментами или просьбами дать автограф, как обычно бывало в других местах. Часто поздно вечером мне звонили из квартиры Гитлера: "Фюрер едет в кафе "Хекк" и просит Вас тоже приехать туда". Мне приходилось вставать с постели без перспективы вернуться туда раньше, чем в 2-3 часа ночи.
В таких случаях Гитлер извинялся: "Я привык долго быть на ногах в годы борьбы. После собраний мне приходилось еще присаживаться с моими ветеранами, и, кроме того, мои выступления так взвинчивали меня, что я все равно не мог бы заснуть до раннего утра".
В противоположность "Чайной Карлтона" в кафе "Хекк" стояли простые деревянные стулья и металлические столы. Это было старое партийное кафе, в котором Гитлер раньше встречался со своими соратниками. Однако, во время своих визитов в Мюнхен после 1933 г. он больше не встречался с ними, хотя они были преданы ему в течение стольких лет. Я ожидал встретить тесный круг мюнхенских друзей, но ничего подобного не было. Напротив, Гитлер бывал скорее недоволен, когда кто-нибудь из ветеранов хотел поговорить с ним и почти всегда умел найти предлог, чтобы отклонить такие просьбы или оттянуть их исполнение. Старые товарищи по партии, безусловно, не всегда умели держать дистанцию, которую Гитлер, несмотря на свою внешнюю приветливость, все же считал приличной. Часто они придавали беседе неподобающе доверительный характер, якобы заслуженное право на интимность больше не сочеталось с исторической ролью, которую Гитлер уже признавал за собой.