Прочитано:

86%

     * * *

Данька остановился. И тень остановилась, распласталсь у ног черной

тряпкой. Последний подъем - каменистые осклизы, искрошенные тракторныи гусеницами глыбы - выжали из него все. Уже не думая о том, что может и не подняться, Данька повалился на обочину. Рюкзак тупо ударился в землю, потянул назад, с хрустом подминая кусты.

С мстительным наслаждением Данька вытянул плечи из лямок, отполз,

растянулся поперек дороги. Все. Он сдох, спекся. Что угодно, но с него довольно. Больше он не делает ни шагу. Пусть забирают свои фунты-килограммы! Он будет крутить педали. Там хоть не ломит плечи. Он не верблюд, не вьючное животное.

Данька со скрипом сел. Дорога была почти сухая. Водички бы... Стя-

нул с головы шапочку, вычистил из глаз соль. Прооргался, глянул по сторонам и - не поверил.

- Постой, постой... - Данька, как мог быстро, цепляясь за кусты,

встал. Посмотрел назад - дорога шла вниз. Посмотрел вперед - там, в полусотне шагов, дорога исчезала, проваливаясь в просветлевший лес. Еще не веря, он проковылял эти полсотни шагов и тупо уставился вниз, куда убегала, срывалась на скат дорога. Перевал!

Он слелал несколько шагов назад к своему чудовищному рюкзаку. Буд-

то летел! Ноги подпрыгивали, освобожденные от давящей тяжести. Вот ведь, а? Данька - мог бы - пустился в пляс. Что - взяла? То-то. Перева-ал!

Ладно. Дальше-то что? Он в раздумьи замер, уставясь на дорогу, и

тень окорно замерла у его ног.Здесь, на перевале, было прохладнее, и ветерок, налетая, ворошил листву и разом просохшие данькины волосы. Ой, как все болит! Ничего. Сейчас он оклемается и пойдет вниз. Все же девчата там. Интересно, какой получился отрыв?

Данька вдруг ясно-ясно представил ее прозрачные черненые ресницами

глаза. Что бы такое сказать?

Он ничего не скажет. Он подойдет, молча возьмет у нее рюкзак, мол-

ча потянет гору. А она... Она будет идти и мучиться. Потому что с каждым шагом будет приближаться перевал. Вот так.

- Раскатал губищу! - Данька весело усмехнулся.
Шутки - шутками, а время идти. Может, и правда, кому помочь надо.

Все-таки перева-ал! Яман-тау. Хм! Я мотаю... Пора двигать.

Данька косо глянул на свою тень.
- Ну? Че разлеглась? Че-ча-ко!

1981-1894 год
ПАЧКА ЧАЯ.

     ==============
                                    Ах, доpогами, доpогами
                                    Уходили мы домой.
                                    Оставляя непpоглоченным
                                    В гоpле гоpечи комок.
                                    Оставляя недокуpенной
                                    Гоpстку с kpошками махpы.
                                    Оставляя след запутанный
                                    От гоpы и до гоpы.
                                      "Сумганская баллада"

    Мы вышли с фермы только часам к двум.  Да мы  и  не  ставили  себе

больших задач. Ночевать решили на ташильгане, чтобы на следующий день уйти через перевалы в Сергушкино.

Нас было трое, и мы были сухие и звонкие, как березовые полешки,

которыми в то утро мы в последний раз затопили печку старенькой избушки на Сумгане. Месяц экспедиции выжал из нас все: начиная с веса и кончая силами.

Нас оставалось трое, ребят давно уехали в город, а вот тепрь ухо-

дили и мы. И было немного грустно, потому что за этот месяц, выход из Пропасти на непостижимо меняющуюся за время нашего отсутствия Землю, мы привыкли видеть все это: посеревшие нахохленные домики фермы среди расхристанных покосившихся загонов, ручеек под ними, выступившие из полегшей травы белые скалы и карры вдоль тропы. И раздвоенную, будто распятую на фоне дождливого неба, сосну над фермой. А еще выше, в туманно олумгле - курчавящиеся далекими лесами хребты.

Мы уходили, а урочище все также таинственно хмурилось нам вслед. И

где-то лева, вон - пойти по логу - остался Кутук-Сумган, наша Пропасть. Две недели провели мы в его недрах, в хаосе величественного мрачного мира, имя которому - Пещера, пытаясь разобраться в нем, проникнуть в самое сокровенное. Две недели подземной жизни, поиска, риска и тяжелейшей работы. Но Пропасть не сдалась и на этот раз. И вот мы уходим, а чудовищное жерло Пропасти все также бесстрыстно смотрит в бегущие над ним и над нами облака. Как смотрит, наверно, и сейчас...

До свиданья. Мы еще вернемся.
Дорога вела нас через просторные поляны, уже присыпанные тонким

снежком. Но был только конец сентября, и травинки н хотели сдаваться - то тут, то там пробивались сквозь снег. Мы шли совсем недолго, а рюкзаки уже начинали давить плечи. И это несмотря на то, что акваланги и часть снаряжения - килограммов сто тридцать, пришлось оставить в тайнике около фермы. Даже будь мы не так выжаты экспедицией, нам не унести всего этого втроем.

Да и оставшегося хватило, чтобы уже на первом подъеме тонко, тягу-

че заныли ноги и спины. Мы слишком устали за эту экспедицию. Но идти было надо, и мы уже разматывали не первый километр, когда солнце, весь день прятавшееся за тучами, начало садиться за горизонт.

Пошел снег. Невесомый, густой, он кружился над березовыми перелес-

ками, засыпая непокорно зеленую траву. Это было красиво и грустно.

И вдруг с далекого горизонта в узкую щель под облаками ударило

солнце. Оранжевое, золотое, алое - все перемешалось в его олепительных, низко стелющихся над землей, лучах.

Мы оторопело замерли, не в силах объять эту красоту. Снег все ле-

тел, плотно, густо, а сквозь его ватную круговерть алыми спицами настилом било солнце.

Потом на нас нашло безумие. И позабыв про двухпудовые мешки, мы

кричали и кружились, такие же невесомые, как эти снежные вихри. Мы бли счастливы, как дети. Мы так давно не видели Солнца в своих подземных лагерях, а после - в пасмурных днях на пропитанной дождями Земле.
     * * *

Потом м шли по лесной дороге, - сумерки догнали нас, а в глазах

все стояло нечаянное чудо снега и солнца, налетевшее и также вдруг умчавшееся, словно в далекую сказочную страну.

Мы шли по лесной дороге, и постепенно земные заботы снова овладе-

вали нами, потому что надвигалась ночь, а у нас не осталось ни грамма сахара и ни одного сухаря. Лишь несколько банок кильки да тщательно собранная в мешочек мелкая, как пыль, сухарная крошка.

И еще - пачка чая, чудом уцелевшая в глубине рюкзака: большая пач-

ка индийского "со слоном". А впереди была ночь, день ходьбы через превалы и, может быть, еще одна ночь.
     * * *

На Ташильгане оказалось полно народу: пастухи, ветеринары, еще

кто-то с отдаленных ферм. Под навесом уютно фыркали и шелестели соломой расседланные кони, и нам не мгновение снова стало грустно. Все-таки мы здорово рассчитывали провести эту ночь в тепле.

Но оказалось, что мы рано расстраивались. Бродя по здешним горам,

мы уже не раз убеждались в гостеприимности и доброжелательности местных людей. Их жизнь, также как и наша сейчас, был лишена городских условностей и предрссудков. Нас приняли, как своих, и когда мы, отводя глаза от давно не виденного хлеба, полезли в рюкзаки за консервами, нас без лишних слов усадили к общему столу.

Потом в полутьме, разгоняемой лишь притушенной соляровой лампой,

курили все вместе ароматную махорку, слушали сквозь налетающие волны сна гортанные башкирские фразы.

Спали кто на чем, густо, в повалку. Какая разница? Главное - в

тепле.
     * * *

Пастухи встают рано, и утром, чуть свет, мы уже шагали по хрустя-

щей ледком взявшейся за ночь дороге, унося с собой тихую благодарность к людям, встретившим нас вчера, совершенно незнакомых, накормили, а сегодня дали в дорогу целую четверть - четверть! - круглого душистого хлеба. Ледок весело хрустел под ногами, и мы спешили пройти как можно больше, пока накатывающийся день не растопил его звонкую корочку в слякотную дорожную глину.

Дорога петляла по вдруг просветлевшему прореженному осенью лесу, а

в глазах все еще стояли домики Ташильгана, полуразрушенные, лишь один - с дымком, банька над ручьем и круглая, как шар, сенокосная сопка за ними. И там, за и над всем этим, совсем уже далеко - лесистые контуры Яман-тау - нашей вчерашней дороги.

Лес был засыпан снегом, но дорога не хотела замерзать надолго.

Двое из нас были в сапогах, но у третьего после месяца экспедиции уже не оставалось ничего, кроме тяжелых отриконенных горных ботинок. Мокрые, буквально пудовые, они мешали идти.

Дорога была нам в радость. Мы давно уже перешагнули в себе тот

барьер, после которого мало обращаешь внимания на боль и усталость. Звонкие и легкие, почти бежали мы по заснеженным перелескам, но нашему товарищу становилось все труднее. Он стер ноги, к тому же его била неведомо где приставшая жестокая простуда. И что хуже всего - разболелся зуб.

Он шел молча, он умел терпеть. Мы знали это, и наши сердца разры-

вались от невозможности помочь, облегчить ему эту ставшую пыткой дорогу.

Погода портилась. С утра было ясно, но к полудню потеплело. И

вдруг, вместе с порывистым ветром, с хребтов потянуло холодом. Ветер продувал насквозь, и мы, довольно легко одетые - кто мог подумать, что будем уходить уже зимой? - мы согревались только на ходу и шли почти без привалов. И с каждым часом нашему товарищу становилось все хуже. А мы не могли взять у него вес, потому что каждый из нас нес столько, сколько мог. И еще потому, что без рюкзака он просто замерз бы на пронизывающем ветру, сотрясающем лес.

И все же мы шли, не сбавляя темпа. И только потом, когда и второй

из нас на подходе к последнему перевалу вдруг не выдержал и тяжело опреся н ледоруб, мы узнали, что у него всю дорогу болело выбитое в Пропасти, а теперь раздерганное дорогой, колено.

Мы перекусили километрах в семи от Сергушкино, у старой, брошенной

здесь кем-то бороны. Коченея на ветру, съели последний кусочек сала из НЗ и половину заветной горбушки. Очень хотелось закурить, но ветер и холод гнали нас дальше, и только зайдя в сосновую чащу, мы поняли, какую глупость сделали, остановившись на ветру. Здесь было тихо и сравнительно тепло, и мы торопливо скурили на троих свернутую из последне махорки тонкую самокрутку.
     * * *

А на перевале, когда подъем уже почти сдал, из низких туч вдруг

ударил снежный заряд, и все вокруг потемнело. Это было что-то невообрзимое. Плотная крутящаяся белая масса в один миг поглотила, засыпала нас.. Мир исчез в неистовстве снега. Мохнатые хлопья таяли на лицах, на штормовках, талые струйки текли за воротники. Видимость упала до двух-трех метров, и мы, растянувшись на подъеме, уже не видели друг друга. Мы кричали и шли через это белоснежное буйство, и наши голоса вязли, как в вате.

Кончилось все также неожиданно, как и началось. Мы стояли на пере-

вале - ослепленные, мокрые, и не верилось еще, что горы позади, что теперь остается только вниз, вниз, вниз! И так до самого поезда.

Впереди, за лобастой известняковой сопкой, уже серело непогожее Ну-

гушское водохранилище с рассыпанными по берегу домиками Сергушкино. Здесь мы надеялись договориться о транспорте, чтобы сократить последние километры до поселка, откуда к поезду уходил автобус.
     * * *

На спуске с перевала на нас навалился дождь. И чем ниже мы уходили

от снежных затянутых облаками хребтов, тем гуще сеял этот серый промозглый душ. Мы уже свыклись с зимой, и дождь был нам странен, как будто мы вдруг отшагнули в прошлое. С неба лило, а нам было уже почти все равно. Главное: мы дошли. Да к тому же у ншего товарища отпустил зуб, и это сразу добавило нам настроения.

Рюкзаки сбросили на площади, если можно было так назвать эту рас-

чавканную поляну посреди Сергушкино. Сложенные у забора бревна приняли их вес, и мы - наконец-то! - распрямили плечи. Чувствуя непривычную парящую легкость, пошли к "работной избе", как просебя, не сговариваясь, назвали большой дом на краю площади. Здесь вразброс стояли телеги, и понурые лошади тоскливо жевали мокрое желтое сено.

Мы вошли и сразу поняли - не ко времени. Изба, полная подвыпивших

мужиков, курилась табачным дымом. Нам очень нужна была лошадь, потому что у нас на троих оставались ровным счетом три здоровые ноги, и последние километры представлялись нам пыткой. Их было немного, этих последних километров. По ровной дороге вдоль озера. Но мы настроились, рассчитали себя только до Сергушкино. Мы выложились, и теперь ни у кого не оставалось сил, чтобы пройти еще и эти, последние, километры.

Нам очень нужна была лошадь, и потому мы все же попытались загово-

рить. Но водки у нас не было, за подслеповатыми окнами шел дождь, а деньги в этих краях, да еще при такой погоде, стоили мало. Поэтому разговор, прерывистый и продымленный, на сложной смеси русских и башкирских восклицаний, междометий и покачиваний головой, принимал явно затяжной характер.

Мы стояли измученные долгими горами, насквозь пропитанные дождем и

усталостью, и чувствовали, как поднимается изнутри безнадежная злость. Надо было идти, потому что все равно идти было надо. Но трудно было вот так, когда уже думали, что все, снова приниматься за рюкзаки.

И мы повернулись уже было к дверям, когда из толпы сытых в тепле и

водке телогреек поднялся сухощавый башкир и окликнул нас:

- Эй, погоди. Я повезу.
Недоверчиво, сдерживая робко зародившуюся в груди надежду, слушали

мы, как загомонили мужики, залопотали что-то предостерегающее. Но наш неожиданный друг молча протолкался к выходу и вслед за нами вышел под дождь.
     * * *

С серого неба сочилась непогода. вслед за башкиром мы пересекли

пропитанную водой площадь.

- Забирайте, - он с интересом окинул взглядом наши здоровенные рюк-

заки. - В дом пойдем.

Стараясь не хромать, мы прошли вдоль окраинных домов и по одному

втянулись через калитку в небольшой дворик.

- Бросай сюда, - хозяин поправил солому н дне телеги. - Сзади бли-

же бросай.

Мы положили три рюкзака, и места в телеге не осталось - будто его

никогда и не было. Погрузили, замерли в нерешительности, широко расставив залитые грязью ноги. Хозяин поднял глаза:

- В дом пойдем, однако.
Мы в замешательстве переглянулись. Страшны м были: грязные, мокрые

до ниточки, оборванные. В дом?

- Айда, айда! - не слушая возражений, хозяин первым вошел в сени,

снял сапоги.

Неловко толкаясь, мы втиснулись следом, загромоздили сапогами и

триконями весь пол.

Вошли в комнату.
- Жена нету, - хозяин поставил на узкий столик самовар и впервые

улыбнулся, будто извиняясь. - Жена в город уезжал. Садитесь. Чай будем пить.

Ребятишки, одетые разношерсто, но чистенько, вовсю таращились на

нас, сверкая бойкими глазенками из углов опрятной горнички.
     * * *

Самое трудное было - не спешить. Мы с мазохистской медлительностью

брали толстые куски хлеба, намазывали их маргарином, посыпали сахаром. Потом надо было сделать так, чтобы вся эта роскошь не исчезала мгновенно.

В простых некрашенных пиалах чуть не кипел заваристый чай, а мы

лили в него густое молоко, сыпали сахар, наслаждаясь разливающимся изнутри теплом. За месяц экспедиции мы потеряли в весе о нескольку килограммов, а в этот день и вовсе ничего не ели, если не считать скромного перекуса у бороны н Юрмаше. Мы изо всех сил старались не дать прорваться наружу голодному блеску глас и жадности движений.

Наш хозяин сам почти не прикасался к чаю. Прихлебывал из пиалы и

молча смотрел на наши осунувшиеся, почерневшие лица.

Мы съели по два куска хлеба с маргарином и выпили по две пиалы

чая. Мы могли бы съесть и выпить в пять - да что там! - в десять раз больше, но, не сговариваясь, поставли чашки на стол.

- Спасибо.
- Ешьте еще.
Мы обняли глазами еще полный стол.
Нет, спасибо! Сыты уже.
- Ну, что ж, - хозяин быстро сказал что-то девочке лет девяти,

видно, убрать со стола. встал.

- Что ж. Поедем.
В дверях задержался.
- Вы на них не смотрите, - он кивнул в сторону площади. - Пьяные

они - худо. Так - ничего.

Мы вышли во двор, унося в себе волшебные запахи гостеприимного до-

ма. Хозяин уже запрягал лошадь. И дождь, точно отчаявшись остановить наше возвращение, тоже стих, притаился в насупленных над водохранилищем тучах.
     * * *

Дорога вилась берегом. Мы то отставали, то снова догоняли наши

рюкзаки, неспешно влекомые понурой лошаденкой. Наш возница был по-прежнему молчалив, лишь изредка ронял ничего не значащие фразы.

Как быстра налегке дорога! Вот замаячил впереди, приблизился, обс-

тупил нас Нугуш. Последние метры. В конце этой улицы, наверно, уже ждет автобус.

Но странное дело! С каждым шагом все муторнее становилось на душе.

Невольно мы все думали об одном. Вот сейчас приедем, сгрузим рюкзаки, и надо будет расплачиваться.

Но чем? Сунуть деньги или попросить одождать, и кому-то бежать за

водкой? От этих мыслей становилось неловко, противно как-то. Вот сейчас мы заплатим за все это: за чай, за лошадь, - за все.

Что же делать?
Он подвез нас почти к самой автостанции. Отсюда до автобуса оста-

валось и вовсе рукой подать.

- Приехали, - он спокойно, как-то даже чересчур спокойно смотрел6

как мы, не глядя друг на друга, вытаскивали из телеги рюкзаки.

Сбросили, выпрямились...
Он будто почувствовал наше замешательство, протянул руку:
- Ну, счастливо.
- Спасибо!
В душе еще металась неловкость.
Он посмотрел, будто удивленно:
- Вам спасибо.
- За что? - мы оторопело смотрели на него.
- А мне за что?
Он уже разбирал вожжи, как один из нас, будто вспомнив нечто важ-

ное, вдруг кинулся к рюкзакам, достал что-то, протянул ему.

Это был чай. Большая пачка: индийского "со слоном". Мы совсем за-

были о ней!

- Держи.
- Зачем? - он чуть отстраненно взглянул на наши расстроенные лица.
- Так чай же... Пить. У вас ведь нет тут... Со "Слоном".
- Ну... Спасибо, - он взял чай и вдруг улыбнулся. Впервые за это

время.