Прочитано:

57%

39. ОКЕАН

     Итак, рих ал-мавсим - "отметный ветер" арабов. Время и чужое произношение изменили впоследствии "мавсим" на "муссон".
     Таким образом, многовековая эволюция арабской навигации в океане завершилась открытием "отметного ветра". Почему завершилась? Да только открытие пассатов еще могло совершить подробный переворот в океанской навигации. Но пассатные воздушные течения долго еще оставались тайной для человечества.
     Арабы издавна заметили, что ветры над океаническими просторами подчиняются определенным законам. Вначале, видимо, они установили периодичность штормов: циклоны с поразительной регулярностью свирепствуют в районе Индийского океана четыре с половиной месяца - с июня до середины октября. Затем начинают дуть постоянные ветры. Страх перед стихией заставил обратить внимание на цикличность штормовых шквалов. Затем пришло умение различать северо-восточный муссон и юго-западный. Началась арабская эпоха в Индийском океане. Арабские суда, пользуясь муссонными ветрами, проложили настоящие морские дороги в Индию, Цейлон, Восточную Африку. И только спустя века греки вторично открыли муссон. Честь этого вторичного открытия принадлежит адмиралу Александра Македонского Неарху. Так знание муссонов проникло в Европу, и уже римляне смело пользовались "отметным ветром".
     Северо-восточный муссон обилен ливнями. Собственно, он - причина дождливого периода муссонных тропических широт.
     Финикийской флотилии суждено было пройти сквозь водяное ядро сезона. Вода сверху, вода снизу, и так много суток подряд. Хананеи приуныли. В Красном море они привыкли к плаванию у берега, а здесь вместо желанных устойчивых контуров - гигантские валы, пенистые гребни да нескончaemые дожди с ветром.
     - Куда нас затащил араб? - ворчали бывалые мореходы, забившись в трюмы.
     Болтун рассказывал очередную "правдивую" историю из жизни богов. Ахтой изобретал средство против ливийских тараканов, которые стали настоящим бедствием. Занесенные с Пунта, они стремительно размножались, пожирая и загрязняя продукты, одежду, и добрались даже до людей: обгрызали по ночам кожу вокруг ногтей.
     Мокрые паруса были постоянно наполнены ветром, но Альбатрос распорядился прибавить скорость, поэтому днем и ночью вздымались и опускались весла. Старый адмирал знал, какую опасность несет безделье вдали от берегов.
     Астарт греб, как всегда, в паре с Эредом. В ливень грести легче, чем в зной, но от воды у гребцов часто облезает кожа с ладоней. Рутуб, нахохлившись, сидел под конусом из овечьей шкуры и монотоннно бил в барабан деревянными колотушками.
     Впереди по курсу флотилии постепенно нарастал неясный шум, не похожий ни на рокот прибоя, ни на рев волн. Шум становился все отчетливей и всполошил мореходов на всех кораблях. Они высыпали из трюмов. Кормчие тревожно всматривались в волны. Гребцы бросили весла и хлынули к бортам.
     Вскоре все водное пространство вокруг кораблей бурлило и плевалось пеной. Множество крупных и мелких рыб носилось у самой поверхности, то и дело выпрыгивая. Казалось, здесь собралось все население океана и, забыв об извечной вражде, предалось буйному веселью. В клочьях пены, не обращая внимания на крутую волну и беспощадно хлеставший ливень, мелькали темные спины крупных животных - тюленей, небольших китов. Стремительно резали волну плавники акулы и тут же исчезали, уступая место бешеной пляске серебристой мелочи.
     Никто, даже арабский кормчий, не мог объяснить происходящего: просто очередная тайна океана. Мореходы схватились за снасти и гарпуны: подвернулся хороший случай пополнить запасы провизии.
     Анад зацепил крючком за извивающееся щупальце, усеянное бугристыми присосками, и, к удивлению всех, вытащил на палубу огромного кальмара. Океанский житель пялил на всех больше, по-человечьи разумные глаза и выпустил на доски клейкую лужу чернильной жидкости. Ораз с площадки Альбатроса вогнал остро отточенный гарпун в лоснящуюся спину кита. Трирему так тряхнуло, что адмирал, жрец и десяток мореходов свалились в воду. Их быстро выудили, а кит с обрывком толстого каната нырнул, и его больше не видели.
     Шум остался за кормой. Но оживление не покидало мореходов. Гребцы с энергией взялись за весла, и вдруг запел Саркатр. Он тоже греб, почти у носовой скамьи, в паре с пожилым Абибалом.
     В неприхотливой немногословной песне говорилось о крепких веслах и о еще более крепких спинах гребцов, работающих дни и ночи без устали.
     - Э-эх! Гре-би! - зычным возгласом заканчивал Саркатр каждую строфу, и вскоре несколько голосов вторило ему: "Э-эх! Греби!"
     Словно не было язв на ободранных ладонях, словно усталость не сводила судорогами плечи и спины - в людях проснулись новые силы, их пробудили песня, ритм и удивительное ощущение сплоченности. Пели все: и гребцы, и кормчие, и сидящие в трюмах. Шум ливня и ветра не был помехой. Голоса с каждой минутой звучали все с большей силой, уверенней и радостней. Мускулы обрели упругость. На лицах появились улыбки и воодушевление.
     И вдруг, словно сорвавшись с привязи, забился, запульсировал раскатистый голос Саркатра, пересыпав импровизацией тяжеловесный ритм песни гребцов. Рутуб встрепенулся, и барабанная дробь рассыпалась в сумасшедшем ритме, не ломая, однако, основного размера песни. Гребцы, не в силах усидеть, притопывали рьяно по лужам и орали во всю мощь легких. Впередсмотрящий Альбатроса стал подыгрывать на глиняной флейте, а на галере зазвенели струны арфы.
     Анад взволнованно всхлипнул и, бросил весло, устремился в пляс. Вскоре палуба заполнилась скачущими, вихляющимися финикийцами. Необыкновенное зрелище: океан, ливень и полуголые загорелые тела, выделывающие в бешеном темпе фантастические па. Голос мореходов, гром барабанов и щитов не затихали до тех пор, пока не прозвучал сигнал на полуденную молитву Ваалу.
     Ночью, укладываясь спать, араб долго молился своим богам, и вдруг объявил:
     - Штиль будет. "Отметный ветер" идет на убыль. Через месяц начнет дуть в разные стороны, не поймешь куда, а через два месяца начнется обратный рих ал-мавсим.
     Утром кончился дождь, небо прояснилось, и океан засиял яркими красками. Абсолютное безветрие заставило опустить паруса. Гребцы, обмотав ладони тряпьем, вновь взялись за весла.
     В этих водах было много акул, и свободные от дел мореходы били их острогами, хватали крючьями и ловили на рыболовные снасти. Мясо акул съедобно, но не всем оно по вкусу. Однако акула - не только мясо. Повара варили из плавников отличные студни, умельцы делали из позвонков замысловатые трости, из зубов - ожерелья наподобие пунтийских.
     Кроме того, в дело шла и шкура акулы - для полировки дерева и даже металлов. Из печени вытапливали рыбий жир для светильников.
     Скорпион изобрел новую забаву: выпотрошенную акулу бросали за борт и любовались, как она пожирает свои внутренности, плавающие на поверхности.
     Астарт увидел сидящего на воде альбатроса, крупную светлую птицу с темными крыльями. Вокруг шныряли акулы, а крылатый странник спокойно смотрел на корабли и пил океанскую воду.
     - Наверное, берег близко, - сказал Астарт.
     - Здесь, кажется, все по-другому, - откликнулся Агенор, - сто раз я наблюдал альбатросов, как они садятся на воду во время штиля. Здесь же... Трудно судить, близко берег или нет. Может быть, альбатросы вот так и проводят жизнь свою на воде, а не на берегу.
     Стайка летающих рыбок запуталась в такелаже и градом посыпалась на головы гребцов.
     - Макрели, - прошептал в сильном волнении Фага, свесившись с борта, - клянусь чешуей Мелькарта, - золотые макрели!
     Круглоголовые рыбины гонялись за летающими рыбками, сверкая пурпурными спинами и золотистыми хвостами.
     Но полакомиться макрелями хананеям не пришлось: вся живность вдруг исчезла, и океан превратился в залитую солнцем пустыню. Матросы недоуменно смотрели на воду, сжимая бесполезные остроги и снасти. Болтун тут же уверенно заявил, что в океана макрели - не макрели, а обращенные в рыб грешники, которые неплохо соображают, когда их хотят поддеть на крючок.
     - Смотрите! - истошно завопил кто-то, но мало кто успел увидеть вал, стремительно накатившийся с востока.
     Сильный удар перевернул галеру и две последние биремы. Раскрытые трюмы остальных кораблей наполнились водой. И снова штиль, солнце, макрели и летающие рыбки. Хананеи, перепуганные непонятным явлением, спешили на помощь тонущим.
     - Одиночная волна, - сказал араб, - бывает такое в океане.
     Целый день и последующую лунную ночь исправляли повреждения от удара неожиданной волны. Сдавив с двух сторон бортами, поднимали по очереди перевернутые суда, выкачивали из трюмов воду.
     - Представляю, сколько жизней унесет эта волна, когда доберется до берега, - произнес Альбатрос.
     Араб впервые с уважением посмотрел на адмирала:
     - И вправду, для берега она опасней, но тебе же то неведомо?
     Альбатрос всячески старался расположить к себе арабского кормчего. Это ему удалось лишь тогда, когда пленник увидел магнитную стрелку. Он забыл обо всем: о гибели своих матросов, о пытках, о собственном предательстве. Порыжевшая от ржавчины стрелка в виде рыбешки, запаянная в стеклянном шаре со специальной прозрачной жидкостью, заворожила его. Альбатрос торжественно обещал отдать арабу драгоценное устройство, тайну финикиян, если тот честно приведет их в страну зинджей. Муссон муссоном, а опытный навигатор вдали от берегов да еще в незнакомых водах просто необходим.
     Араб не верил. Финикияне всегда хранили свои тайны больше, чем собственные жизни. А магнитная стрелка - первая тайна сынов моря. Никакой другой народ не имел подобного сосуда с магнитной стрелкой. А если кому из чужаков и приходилось видеть компас древних, то устройство его и пользование им все равно оставалось для него загадкой. Финикияне так и не раскрыли никому тайну компаса, похоронив ее вместе со многими тайнами под руинами своих государств. Однако слухи о магнитной стрелке расползлись по всему миру.
     Адмирал поклялся Мелькартом и арабским Илумкугом, что компас отдаст арабу. С этого момента у них установились приятельские отношения.
     Ахтой сидел на палубе и рассматривал тени от вбитых в доску гвоздей.
     - Великий Ра, Сияющий Ра, пощади мой жалкий разум, - шептал он, измученный и подавленный еще одной тайной природы, - почему твоя огненная ладья изменила свой вечный небесный путь?
     Земля в представлении египтян - плоское дно ящика, небо - сияющая крышка его. Солнце, бог Ра, совершает свой незыблемый путь по южной части небосвода, прячась на ночь в Царстве Мертвых. Каково же было удивление Ахтоя, когда при переходе экватора солнце вдруг оказалось над головой и его собственная тень уместилась между ступнями его ног. Когда же солнечный зенит и весь пояс эклиптики переместился к северу, Ахтой заболел: его дух и плоть не выдержали такого потрясения. По ночам его душили кошмары, голова разрывалась от сверлящей боли. "Выходит, путь Ра зависит от местонахождения человека? Боги, не карайте меня за сомнения! Может, Ра - совсем на Ра! А творец Хнум создал мир совсем не таким образом, как мы думaem?"
     Ахтою вдруг вспомнилось учение о неделимых частицах сидонянина Моха. "Неужели этот безбожник древности был прав? Неужели Хнум создал нас не из глины на гончарном круге, а из невидимых атомов? А может, вовсе и не Хнум нас создал?" И Ахтой совсем пал духом.
     Жрец Ораз сладко потянулся у себя на тюфяке, с удовольствием зевнул и вылез на палубу. На глаза попался Ахтой. И Ораз принялся обращать египтянина в истинную веру.
     - Отрекись от своего Имхотепа! - потребовал он решительно и поставил перед Ахтоем статуэтку Мелькарта. - Или будешь поклоняться Ваалу хананеев, или полетишь к акулам.
     Ахтой, не слыша, не видя ничего перед собой, скорбно покачивал головой, и мысли его витали в мире атомов и мудрых истин.
     - Слышишь, египтянин?
     Египтянин болезненно скривился: что хотят от него эти люди?
     - Отрекись от своего Имхотепа!
     - Ты невежественный жрец, - сказал Ахтой, - твой мозг далеко отстал от твоих мускулов.
     - Я тебя...
     - Если я отрекусь от Имхотепа, это значит, я отрекусь и от Ваала. Непонятно? Сядь и слушай. Каждый народ поклоняется богам. Эти боги имеют разные имена, потому что народы имеют разные языки. Да будет тебе известно, что если я поклонясь Имхотепу, фенеху - Эшмуну, греки - Аскалепию, то все мы чтим одно божество - бога медицины. Поклоняться твоему Ваалу, значит, поклоняться и другу его, Эшмуну, то есть Имхотепу.
     -?!
     - Не понял. Начнем сначала. Ты, конечно, захочешь, чтобы я чтил твою богиню Астарту. Я чту богиню Хатор, этого достаточно.
     - Ты меня не обведешь!
     - Хатор, Астарта, Танит, Иштар, Анат, Афродита - это же разные имена единого женского божества.
     - Но Ваал!
     - Твой Мелькарт тоже есть у других народов в таком виде, в каком им открылся: Осирис, Ашшур, Мардук, Зевс.
     - Ты такой же безбожник, как и твой друг, но только говоришь по-другому.
     Ораз долго еще наставлял жреца истины. Но мысль о том, что каждый народ вправе считать свою религию истинной, с тех пор не давала ему покоя.
     Плавание продолжалось. Трудности множились, и им не было видно конца. Неизвестность, предстоящие беды все более пугали измученных мореходов. И не в одной голове затлела мыслишка: "А не повернуть ли назад?.."
     - Человеческие жертвы нужны, - в сотый раз объяснял Ораз адмиралу, и тот в конце концов согласился. Ибо неизвестно, что еще преподнесет океан, а Повелителя Кормчих нужно всегда иметь союзником.
     - Знаете, - сказал Болтун, садясь на скамью гребцов, - араб-то завел нас в преисподнюю. Мы уже в Царстве Мертвых. Я смотрел в морду одной акуле и понял, что вокруг нас не рыбы, а рефаимы.
     Болтуна избили, потому что никому не хотелось лишний раз слышать о Царстве Мертвых.
     Заход солнца сопровождался сказочной игрой красок. Расплавленное золото колыхалось на волнах зыби, переливаясь всеми оттенками багрянца, пурпура и освещенного светильником рубина. Огненная дорожка убегала к тонущему светилу, прерываясь лазурными блюдцами, там, где рыбы потревожили поверхность моря. Одинокий фаэтон, выкрашенный солнцем в яркий розовый цвет, пролетел высоко над мачтами, сильно и часто махая крыльями, словно копируя голубиный полет.
     - Ночевать он будет на земле, - сказал араб, смотря из-под ладони ему вслед.
     В сумерках матросы видели высоко в небе знакомые фигурки длиннохвостых фрегатов.
     - Самое большее через пять дней будет земля, верно? - спросил Астарт, и Агенор кивнул. Оба прекрасно знали, что полет фрегатов в сумерках - лучший указатель направления к суше.
     Несмотря на штиль, крупные волны вздымали и опускали в глубокие провалы хрупкие суденышки. Ночь была спокойной. Гребцы мерно работали, разом вбирая в себя воздух и с шумом выдыхая.
     Скрипели весла, плескались волны, потрескивали факелы на носу и корме. Анад на посту впередсмотрящего отчаянно боролся со сном, стараясь не выпустить из поля зрения кормовой огонь триремы.
     На свет приплыли рыбы и множество змей. Сон моментально пропал. Анад с любопытством разглядывал извивающиеся ленты с плоскими, на манер весла, хвостами. Змеи старались не выходить из освещенного пятна, глотая беспечных рыбешек. Одной толстошеей полосатой змее попалась слишком крупная, но злодейка смело кинулась и укусила ее за брюшко. Остроголовая охотница вдруг раскрыла необъятную пасть и принялась заглатывать добычу с головы. В пятно света попала светящаяся прозрачная медуза. Змеи отплыли, медуза отстала и попала под весло.
     Анад опустил толстую снасть с голым крючком, и шустрая змейка тотчас обвилась вокруг, наполовину высунувшись из воды. У нее была красивая яркая кожа, усеянная поперечными черными и белыми кольцами...
     Через сутки опять вступил в свои права муссон. Мореходы задраили кожами весельные отверстия и предались долгожданному отдыху.
     Арабский кормчий, вытянув руки, определил количество "пальцев" от горизонта до известной ему звезды, едва угадывaemой на посветлевшем небосводе.
     - Почти на месте, приплыли, - сообщил он адмиралу.
     Утро стремительно катило с востока, наполняя светом воздух и море.
     Альбатрос посмотрел на воду.
     - Но зелень моря говорит о глубине, а не о прибрежных мелях.
     - Зелень говорит не только о глубине, - возразил араб, - но и о жизни. Там, где нет ни рыб, ни ее живой пищи, - вода синяя, это пустыня морская. Там, где есть жизнь, - вода зеленая. Под нами как раз море жизни. Так что по зелени трудно судить о береге. Вот когда вода станет белой, тут не ошибешься - берег рядом.
     - Земля! - крикнул впередсмотрящий триремы.
     Вскоре темная полоска на горизонте приблизилась настолько, что стали различимы кроны кокосовых пальм.
     - Страна зинджей, - прошептал араб.
     - Скажи мне, кормчий, - адмирал стоял рядом с арабом и всматривался в берег, - может ли эта земля родить пшеницу?
     Старик сабей удивленно обернулся: странно, что в такой волнующий момент адмирал хананеев заговорил о пшенице.
     - Это мой последний вопрос, - объяснил хананей, - во время продолжительных плаваний мы всегда осенью пристaem к берегу и сеем пшеницу. Хананей не может без хлеба.
     - Если сейчас выращивать пшеницу или ячмень, соберешь одну солому, потому что слишком много воды с неба. Через два месяца начнется сухой сезон, тогда и сей. Эта земля родит любое зерно и любой плод, данный богами.
     На палубах выстраивались матросы в белых, праздничных одеждах. Из трюма триремы торжественно вышел Ораз в лиловой мантии. Араб забеспокоился.
     - Ты, старик, клялся своими богами и моими... - начал он.
     - Я сдержу клятву.
     В скалистые, усеянные рифами берега бились огромные валы океанского прибоя. Обильная пена металась меду волн, лепясь к камню и разбрызгиваясь хлопьями по обширной косе яркого кораллового песка.
     Ораз взмахнул рукой. Слаженный хор грянул древний гимн Мелькарту.
     - Прощай, сабей, ты помог нам. Пусть небо будет тебе домом, - адмирал склонил перед ним седую голову.
     Когда он поднял глаза на Ораза, пленник был уже принесен в жертву, исчез в кипящих волнах. Альбатрос сорвал с подставки компас и бросил в воду.
     Он выполнил клятву.