Прочитано:

10%

8. В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

     Набожность, начитанность и аскетизм быстро принесли Ахтою известность в Тире. Его наперебой приглашали в храмы, богатые дома и ко двору. Но жрец истины, лишенный и тени тщеславия, собрал толпу единомышленников и отправился в путь по святым местам Финикии.
     Величайшей святыней ученого мира хананеев была гробница мудреца Санхуниафона, автора истории Финикии в девяти книгах. Славу Санхуниафона мало тронуло время: ровно через тысячу лет после его смерти мудрейший Филон Билбский, писатель-эллинист, счел весьма полезным выдать свои произведения за творчество Санхуниафона - своеобразный случай, так сказать, плагиата наоборот.
     Итак, Ахтой - паломник. На его посохе, увитом амулетами, искусно выжжены классические иероглифы, слагающиеся в чудесный стих:

Вперед, моя трость!
На тебя опираюсь,
Избрав для прогулок своих
правды стезю,
Где и состарился я.

     Навстречу паломникам вышел хранитель гробницы, еще крепкий старик с длинными спутанными волосами. Перекинувшись с ним фразами вежливости (старик неплохо изъяснялся на нижнеегипетском, как и подобало уважающему себя мудрецу), Ахтой поразился его тихому, но твердому голосу, необычному для жреца. И вообще столько в старике было скрытой силы и обаяния, что египтянин неожиданно для себя подумал: "Ему, должно быть, ведома истина истин!"
     Но разве захочет посвященный в великую тайну поделиться своим сокровищем с простым смертным, тем более чужеземцем. И Ахтой заводил разговор издалека, подводя незаметно к узлу всех узлов, к великой истине, единственной и желанной.
     Паломники ели кислый виноград, которым всю жизнь питался мудрейший Санхуниафон, пили из чудодейственного источника, исцеляющего многие страшные недуги, поклонялись всем углам мавзолея и целовали священные плиты, на которых, по преданию, любил сидеть святой.
     И тонкая струйка родничка, падающая со скалы, и густо заросшее тростником болотце, и стайки крикливых черноголовых ибисов, священных птиц мудрости, - все радовало паломников, наполняло их сердца блаженством и радостным чувством мира, покоя и приобщения к великому таинству мудрости.
     Египтянин ходил как тень за хранителем, поражаясь причудливости и глубине мыслей волосатого отшельника. Старик улыбался одними глазами и, чтобы охладить пыл жреца, подавал ему то чашу вина, то мех с густым козьим молоком.
     В последнюю ночь Ахтой и хранитель усыпальницы сидели у отдельного костра. Говорили о великих мудрецах древности - Имхотепе, Санхуниафоне, Джедефгоре, о жизни, столь удивительном вместилище мудрости и глупости, добра и зла.
     - Разве не прав я был, сказав, что жадность и только жадность - причина всех наших бедствий, злобы, лжи, насилия? - Ахтой не отрываясь смотрел в грубое загадочное лицо старика.
     - Прав, - ответил хранитель, - но в твоих словах только тень правды. В твои годы я грешил тем же... Душа насилия - не просто жадность, а жажда власти, сама власть, когда она в руках слабого или недостойного.
     Ахтой вздрогнул: ему показалось, что это сказал Астарт, - так их мысли были схожи.
     - Твой разум, жрец истины, еще не готов принять истину, объясняющую мир. Прости за жестокие слова. Истина тебя может убить. Ты не в силах ее удержать. Она беспощадно тяжела.
     - Так тебе она ведома? - Ахтоя сотрясал озноб: вот она, цель его жизни, совсем рядом, только заставь говорить того бога, духа, чародея...
     - Скажи, всеми богами заклинаю, - голос Ахтоя вдруг осип.
     Он схватил хранителя за руку. Старик мягко отстранился.
     - Освободись вначале от тесных одежд, в которых ты держишь свой разум.
     - Ка-ак?..
     Старик долго колебался, донимaemый египтянином, словно боялся ступить на лезвие кинжала.
     - Запомни, - решился он, - слишком почитaemый авторитет - оковы для мысли. Освободись от оков, и мысль твоя будет свободной.
     Ахтой обмер. "Как?! Но высший авторитет - небо!"
     Он собрал все силы, чтобы справиться со своим голосом.
     - Авторитет? Какой?
     Старик молчал.
     - Цари? Может, боги?
     Старик продолжал молчать, неподвижно уставившись в костер.
     Жрец истины побрел в ночь, бормоча очистительную молитву, и ноги его заплетались.
     Луна продиралась сквозь ветви смоковниц, растущих вокруг усыпальниц. Ветер, наполненный запахами гор, раздувал костры, швырял в темень снопы искр. Дикие фигуры паломников в рубищах суетились у огней, возбужденные чем-то. В болоте, приютившем священных ибисов, смолкли лягушки, напуганные их громкими голосами.
     Ахтой долго сидел в раздумье. Послышался шорох, кто-то из паломников самым непостижимым образом отыскал его в темноте. Костлявая рука вцепилась в плечо.
     - Иди туда, мемфисец, и брось свой камень в хулителя богов!..
     - О боги!
     -...Очисти душу от скверны, ибо слова его касались твоих ушей. Мы слышали ваши речи.
     - Нет" - воскликнул египтянин. - Пусть его покарают боги, но не люди!
     - Еще не поздно, поспеши, - произнес мрачно паломник и побежал, спотыкаясь, к кострам.
     Ахтой представил, как растет груда камней над бесчувственным телом хранителя, как летят в костер свитки папируса и писчей кожи, как проступают, прежде чем обратиться в пепел, убористые строки финикийских букв, пестрые значки египетских иероглифов, индийские письмена, похожие на следы птичьих лап, клинописные знаки Вавилона, срисованные с глиняных табличек...
     Ахтой глухо стонал и бил сухими кулачками себя по голове. "Почему мир так сложен, боги? Зачем нам дана душа? Зачем нам человеческие чувства? Чтобы мучиться, страдать, пытаться уместить в душе не умещающееся в жизни? Я должен убить его, ибо он богохульник, но он человек из плоти и крови, и я не могу причинить ему зла!..