Прочитано:

90%

     Оба помолчали немного.
     - Уж лучше бы меня зарубили эти мазуры, чем быть ему обязанным жизнью, - прибавил Вшебор.
     Другие посмеивались над ним.
     Всю ночь шла беседа, и в лагерь до рассвета никто не ложился; чернь и слуги искали добычи на поле битвы, возвращались и снова уходили... Надо было подумать о том, что делать дальше.
     Решено было завтра до рассвета выслать войско, чтобы занять Плоцк.
     Отовсюду приходили вести, что Маслав, разбитый на голову, должен был бежать вместе с пруссаками, следовательно, непосредственной опасности, но надо было использоваться плодами победы и расстройством вражеских войск.
     Весь следующий день считали убитых и сносили их на костры; многие утонули в Висле, но и без них насчитывались тысячи трупов. Не мало воинов пало и в королевском войске, и им готовили погребение по христианскому обряду.

     Весна была еще черная, деревья не отзывались на ее зов, и только снежные покровы, дождь уничтожил последние остатки почерневшего снега и освободил из оков то, что лежало под ним.
     С юга летели птицы, в полях и лесах просыпалась шумная жизнь. Заспанный медведь, исхудавший за время зимней спячки, шел на охоту.
     Из ульев вылетали пчелы на первые цветы, прохаживались аисты, вступая во владение лугами. Орлы и ястребы летели в небе...
     Из глубины лесной чащи вышла, тревожно оглядываясь, старая женщина, опиравшаяся на посох... Стань ее согнулся, губы посинели, седые волосы в беспорядке падали на плечи. Измятая и испачканная толстая сермяга прикрывала грубое, черное от грязи белье, ноги были босы, а за плечами не видно было ни узелка, ни мешка. Она шла, подпираясь посохом, не разбирая дороги и не раздумывая, шла, как будто ведомая какой-то непреодолимой силой.
     Если на дороге попадалось бревно, она перелезала через него, даже не пробуя обойти, если был ручей, влезала прямо в воду, не ища перекладин. Что-то влекло ее, что-то гнало вперед куда-то, куда стремилось сердце. Так прошла она сквозь зеленую чащу, пробралась через болота. Ночью ложилась на мокрую землю и засыпала мертвым сном. Волки подходили, смотрели на нее и, не дотронувшись, скрывались в лесу; медведи глядели на нее, присев на земле, и следили за ней взглядом, когда она шла; с ветки над ее головой зелеными глазами всматривались в нее дикая кошка, но не двигалась с места. Стада зубров паслись на лугу; они поднимали головы и разбегались, завидев ее.
     Проголодавшись, она срывала травинки и жевала их; иногда ладонью зачерпывала воды и проглатывала несколько капель. И так шла она уже много дней, шла, чувствуя, что все ближе и ближе цель ее странствий...
     Лес расступался, в долине дымятся хаты, на холме - господский дом, около него хлопочут люди.
     Старуха остановилась, подперлась посохом, и смотрит... втянула воздух... села. Кровь выступила из ее босых ног, она смотрела на них, но боли не чувствовала. Приближался вечер, до деревни было еще далеко, но она не спешила. Отдохнув, поднялась снова и медленно пошла вперед. Иногда она останавливалась, потом снова шла. Что-то толкало ее вперед и в то же время тянуло назад; она и хотела идти, и как будто, чего-то боялась. Кругом было пусто. Две черные вороны сидели на дубу и ссорились между собой; то одна, то другая срывались с места, хлопали крыльями и угрожающе каркали... Старуха взглянула на них... Втянула глубже воздух; что-то оторвалось в ее груди, какое-то далекое воспоминание; она в изнеможении опустилась на землю. Слезы потекли из ее глаз, побежали по морщинкам, как ручейки по вспаханному полю, добежали до раскрытого рта и исчезли в нем. И она выпила свои слезы. Подперлось рукой и стала покачиваться из стороны в сторону, как ребенок, укачивaemый матерью. Не старалась ли она усыпить собственные мысли?
     Становилось темно, до деревни было далеко, в поле пусто: только вороны каркали, летая над нею.
     Старуха прошла еще несколько шагов, потом легла на землю и прижалась к ней лицом. Может быть, жаловалась на что-нибудь старой земле-матери, потому что слышны были глухие стоны. С криком поднялась и снова упала.
     А тьма сгущалась.
     Над лесами из-за черных туч, показался серп месяца, красный, кровавый, страшный, как вытаращенный глаз, из которого сочится кровь... Он поднимался все выше и выше по небу. Черная тучка перерезала его пополам, он выглянул из-за леса, словно раненый, огляделся вокруг, побледнел и пожелтел. Старуха поглядела на него и кивнула головой, как старому знакомому... И, казалось, хотела сказать ему:
     - Посмотри, что со мной сталось!
     Но месяц, не отвечал ей, поплыл дальше; она презрительно махнула на него рукой, встала и побрела дальше.
     На пригорке против господского дома стоял огромный высохший дуб. Это был только труп прежнего дерева. Кору с него содрали, весь он был опален снизу, ветер обломал ветви, и только несколько толстых сучьев отделялись от ствола, как обрезанные руки. Две вороны уселись на нем, продолжая ссору. На самом толстом суку висело что-то. Легкий ветер раскачивал этот груз, и он поворачивался, как живой. Это был труп человека с красноватыми волосами на поникшей голове, которые развевались по ветру. На лбу виднелась корона, сплетенная из соломы. Открытые глаза были пусты: их выклевали вороны. И тело его было страшно изуродовано людьми или зверями; мясо черными клочьями отставало от костей.
     Внизу два бурых волка, сидя под деревом и задрав пасти к верху, поджидали, скоро ли ветер сбросит им добычу. Ждали терпеливо, высунув из пасти голодные языки. Иногда какой-нибудь из них поднимется, завоет, толкнет товарища и снова сядет спокойно, задрав голову кверху. Вверху вороны, а внизу волки спорили из-за трупа, который медленно крутился по воле ветра.
     Старуха шла, и вдруг взгляд ее упал на повешенного. Она остановилась, вздрогнула, сильнее оперлась на посох и рассмеялась громким, страшным диким голосом, - и эхо из чащи леса повторило этот грохот. Волки бросились в сторону, вороны улетели. Уселись немного подальше. Старуха подошла ближе, приглядываясь к трупу.
     Подошла к самому дереву, посох поставила, сама села и, оперев руки на коленях, опустила на них голову. И снова засмеялась. А слезы текли по извилинам морщинок и забирались ей в рот.
     Сук, на котором висел труп, трещал и скрипел, словно жалуясь, что ему приходится держать такую тяжесть. Старуха мокрыми от слез глазами смотрела на мертвеца, и месяц присматривался к нему, не сводили с него глаз волки, а ночь все окутывала черным покровом.
     Стемнело... Старуха снова раскачивала головой, а из уст ее лилось тихое, тихое пение, как поют матери над колыбелькой засыпающего ребенка.
     Долго пела она, глядя вверх, и, устав, плакала до тех пор, пока в груди не стало дыхания, а на глазах - слез... Тогда, вперив в него неподвижный взор, она сидела молча, не двигаясь с места.
     В это время в лесу послышался далекий шум - летел король-ветер! Черные тучки несли его по небу.
     Старуха обрадовалась ему, глаза ее заблестели.
     Зашумело и в долине, труп нагнулся и начал метаться по воздуху.
     Ветер так закружил его, что корона упала, волосы развеялись, полы сермяги раздулись широко, - это был танец смерти повешенного! И старуха, глядя на него, взялась за полы своей сермяги и принялась кружиться вокруг дерева, распевая все громче и быстрее и прерывая себя смехом.
     Волки завыли, подняв кверху пасти, - а ветер дул все сильнее.
     И, казалось, все кружилось в этом танце смерти, принесенном ветром: труп, старуха, вороны в воздухе, волки, бегавшие кругом дерева, и даже тучи на небе, из-за которых то показывался побледневший месяц, то снова прятался за них. Свист ветра в ветвях деревьев и в сухих тростниках болот походил на звуки какой-то дикой музыки.
     Старуха, напевая себе под нос, все кружилась с какой-то бешеной быстротой, - вдруг что-то затрещало наверху, - она остановилась:
     Труп повешенного сорвался с сука и упал к ее ногам.
     Старуха остановилась над ним... Месяц выглянул из-за туч...
     Она медленно подошла, села под деревом и осторожно положила себе на колени голову с выклеванными глазами.
     И в ту же минуту снова вспомнила колыбельную песенку, затянула ее и заплакала.
     Вороны, сидя на дереве, каркали над ее головой, волки придвинулись ближе и стали обнюхивать труп. Теперь он вполне созрел для них - этот дубовый плод!
     В темноте четыре разбойничьих глаза сверкнули перед старухой, отнимавшей у них добычу, - блеснули былые зубы. Взгляды их скрестились. Она взяла палку и погрозила им.
     - Прочь, собаки от княжеского тела, вон ступайте, - хриплым голосом закричала она. - Не знаете разве, кто это? Это - плоцкий князь! Король Маслав! А! Он - мой сын! Мой сын! Прочь, проклятые собаки, вон убирайтесь!
     Волки отступили, старуха была смелее их, защищая дорогое ей тело... Голову она положила к себе на колени и что-то бормотала про себя.
     - Так ему суждено было погибнуть! Так! Все он имел, а захотел еще большего! Еще ребенком он так ко всему тянулся. Враги не смогли, - так друзья повесили! Ха, ха, - я-то знала, что так и случится!
     Она опять закачала головой и заплакала. Взглянула в лицо месяцу, словно спрашивая у него совета.
     - Правда ведь? Мы не дадим его на съедение волкам? Мать вырастила, мать похоронила... А кто мать похоронит?
     Волки съедят... - она засмеялась, - ну, и на здоровье!
     И положив голову мертвеца на землю, она встала, отряхивая седые волосы... Взяла посох и пошла прямо на волков, отгоняя их, как собак...
     - Не можете подождать, паршивые собаки! - говорила она им. - Отдам вам за него свои кости. Его - не отдам!
     И подняла палку; волки, попятившись назад, прилегли на земле. Она с улыбкой взглянула на месяц.
     - Ну, помогай! - сказала она ему.
     Стала на колени подле трупа, запустила в песок костлявые руки, отбросила мох и сухую траву и начала копать землю.
     Сначала работа шла медленно; песок сыпался обратно в яму, тогда она стала отбрасывать его далеко в сторону. Рыла поспешно, обеими руками, разравнивала землю, выбрасывала ее далеко от себя.
     Иногда бросала взгляд на труп и тихонько шептала:
     - Не бойся, я устрою тебе гладкую постельку, найду и камень под голову и обверну его полотном, засыплю тебе глаза сухим песком, чтобы не болели... Будешь спать спокойно, как в колыбельке!
     Задохнувшись от усталости, она отдыхала немного, стоя на коленях, потом снова принималась за работу. Яма увеличивалась, расширялась и углублялась.
     Месяц заглядывал в нее одним боком, другой закрывала тень от дуба. Старуха все спрашивала у месяца совета.
     - Князь мой, брат мой, - достаточно ли глубоко? Может быть, надо еще глубже? Волки тоже умеют глубоко рыть землю, но подождите же! Вместо камня я лягу сама, а как меня съедят, так уж его не захотят есть...
     Еле дыша от усталости, она снова села отдохнуть, уронив на колени окровавленные руки. Роя яму, она наткнулась пальцами на корни, и пока вырывала их, поранила себе пальцы, а когда и пальцы не могли справиться, стала рвать зубами.
     - Что это была за жизнь! - говорила она, продолжая рыть могилу. - Ох, какая жизнь! Ребенок бегал босиком, а потом ходил весь в золоте, командовал тысячами, а некому было вырыть ему могилу! Вот тебе корона... корона...
     На земле лежала сделанная в насмешку соломенная корона, старуха отбросила ее подальше. Яма была уже достаточно глубока, она влезла в нее, разгребая кругом осыпавшуюся землю; песок был мягкий, и рыть было легко.
     Когда голова ее едва выделялась над землей, она высунула ее и зашептала, обращаясь к мертвецу.
     - Подожди! Еще не готово! Мать стара, руки у нее закостенели.
     Месяц все плыл по небу и постепенно опускался, Старуха все еще рыла, напрягая последние усилия, - потом начала утаптывать ногами дно ямы.
     Поздно ночью, когда ветер стих, и месяц куда-то скрылся, она вылезла из могилы, задыхаясь от усталости.
     - Князь мой, господин мой! Постель твоя готова. Есть в ней и камень, завернутый в полотно, а на дне - моя сермяга. Иди...
     Говоря это, она обеими руками охватила труп и, почувствовав его около своей груди, которая когда-то кормила его, прижала его к ней и долго не могла опустить, лаская, как ребенка, и сама плача над ним, как ребенок...
     А над могилой стояли два волка, и четыре волчьих глаза блестели во тьме.
     Месяц спрятался, наступила темнота; старуха вскочила и потащила труп в могилу. Он скатился с края ямы и упал на дно лицом к земле... Старуха влезла за них, чтобы уложить его на вечный отдых, и с огромными усилиями повернула лицом кверху. Закрыла ноги, поцеловала в лоб.
     - Спи, спи! - тихонько шепнула она. - Здесь хорошо, никто тебе не изменит...
     Она взялась руками за края ямы, - мягкий песок осыпался вниз; волки щелкали зубами.
     - Ну, подождите! - сказала она. - Что обещала вам, то и сделаю. Ведь до утра еще далеко.
     Бросила последний взгляд на сына и начала засыпать его песком, сыпала поспешно, с нетерпением, почти с яростью, работала руками и ногами... И все поглядывала вниз.
     Лицо еще виднелось, ей жаль было засыпать его; но наконец закрылось и оно.
     - Спи спокойно!
     Песок, как живой, выскальзывал из-под ее ног и из ладоней, падая вниз и заполняя яму, - остался только след вскопанной земли и утоптанное место под дубом...
     Старуха, окончив работу, тяжело вздохнула и оглянулась вокруг.
     Над лесами уже светлело, и среди разорванных облаков любопытно выглянула бледная звездочка утренней зари.
     Старушка шепнула.
     - Кому вставать, а мне надо ложиться... Прощай и ты!
     Рассмеялась, вытянулась во всю длину на свежем песке, одну руку подложила себе под голову, другой закрыла себе глаза, - вздохнула тяжело и - уснула.
     Волки сидели и смотрели издали. Один встал и подошел поближе, потом снова сел в ожидании, - другой тоже подошел.
     Первый стал в головах, другой в ногах; оба, ворча, о чем-то переговаривались. Старуха спала.
     В небе рассветало, розовело и светлело.
     Двое мужчин шли от усадьбы в лес.
     - Смотри-ка, висельника сняли с дуба!
     - А что нет его?
     - Это ветер обломал сук и сбросил его.
     Они боязливо подошли и остановились. Один из них в ужасе вскрикнул:
     - Смотрите! Да он был чародей! Мы повесили мужика, а здесь лежит баба, которую разорвали волки.
     Оба постояли в раздумье.
     - Да, он был чародей! - повторил другой. - Хорошо сделал Кунигас, что замучил его и повесил! Сколько наших погибло из-за него! Чародей и есть!
     И они пошли в лес.
     Долго белели под дубом кости старухи, а ветер перебрасывал соломенную корону.