Прочитано:

88%

28. ТЫСЯЧНИК, ВОИНЫ И ПЕВЕЦ

     Урсулларх многих тысячников, даже темников считал ниже себя и только очень немногих - равными. К Турксанфу он тоже относился как к ровне, ибо вождь берсил рода Хазар не уступал в знатности вождю рода Ашинов, пусть даже и ставшему каганом Хазарии. Поэтому Урсулларх, выходя из шатра, едва наклонил голову и, выпрямившись, заметил устремленный на него тяжелый взгляд Турксанфа, который всегда все замечал. Но берсил только хмыкнул, гордо напрягая могучие мышцы рук и груди и ощущая их каменную тяжесть - ему ли в расцвете сил и не знающему страха бояться взгляда; ему ли, победителю многих сражений, трепетать перед косолапым Турксанфом! И когда Урсулларх грузно вышел из шатра, когда ему в ноздри из темноты ударил сладкий полынный ветер, смешанный с запахом дыма костров, лошадиного навоза, пота, жареного мяса, он гордо подумал, что предстань сейчас перед ним тысяча оборотней-дэвов, хоть все войско албан, он бросится на них. Сила и отвага переполняли грудь вождя берсил. И он в избытке веселого бешенства громовым голосом проревел в темноту ночи:
     - Коня Урсулларху!
     Второе кольцо "неукротимых" освещалось дымными факелами, горевшими на коротких шестах. Там сверкала броня доспехов, на лезвиях мечей дрожали отблески факелов, ложились на землю тени огромных неподвижных фигур. А за кольцом охраны, невидимые от шатра, возле коновязи, топтались, взвизгивали, фыркали кони. Услышав голос хозяина, заржал вороной жеребец. И спустя короткое время к шатру наметом прискакал берсил-толмач, с вороным на поводу.
     Раздувая ноздри от избытка сил, Урсулларх медленно ехал мимо костров, и сладкий ветер, пролетавший над становищем, кружил ему голову. Урсулларха узнавали издали, перед ним поспешно расступались: его ярость превосходила бешенство неукротимых, пьянеющих от битв и запаха крови, поэтому его боялись. Багровел чудовищный шрам, рассекавший его лицо. Вождь всматривался в людей, по-бычьи поводя налитыми кровью глазами, и воины склоняли головы, опускали глаза перед бешеным взглядом, ибо жестокость этого человека не знала предела.
     И в это же время брел меж костров с шуазом в руках прославленный Суграй. Его приветливо окликали, звали присесть, отведать пищу, угоститься свежим кумысом, а он шел, скользя отсутствующим взглядом по лицам, рассеянно улыбаясь, не слыша зова. Он так бы и прошел все становище, но навстречу ему возле одного из костров поднялся воин. Подойдя к певцу, он молча взял его за руку. Возле одинокого костра на расстеленной кошме сидели еще трое воинов, все они были пожилыми. За их спинами чернели кусты тамариска, а возле кустов желтели в свете пламени невытоптанные крупные ромашки.
     - Суграй прошел бы мимо и не заметил, - сказал тот, кто привел певца. - Арр-ха, всем хочется слушать его песни, но некому позаботиться о его ночлеге! - И, обратившись к певцу, ворчливо спросил: - Куда же ты направлялся, несчастный?
     - Я не знаю, - рассеянно отозвался тот, присаживаясь на корточки возле жаркого пламени.
     - Но шел ты к морю? - возразил один из сидящих, темнолицый, седой, грузный старик.
     - Я шел туда, где, как мне казалось, я смогу стать свободным, но не знал, что направлялся в сторону моря... - виновато ответил Суграй, задумчиво глядя на костер. - Знаешь, Зурган, иногда мной овладевает странное предчувствие, что я скоро растворюсь в необъятности мира...
     - И это говоришь ты нам - людям, которые сотни раз смотрели в лицо смерти. Однако мы не спешим попасть на верхнюю равнину, потому что еще никто не вернулся оттуда и не рассказал, чем там угощают, - в притворном гневе прохрипел грузный Зурган. - Эй, вы, близнецы, Чинда и Бачо, вы слышите, что говорит этот юнец? - повернулся он к двум другим. Близнецы сидели на отдельной войлочной попонке, Оба седые, морщинистые, тощие, но крепкие, словно скрученные из веревок, продубленные степными ветрами. Они сидели плечом к плечу и улыбались одинаковыми улыбками, и у каждого в обнаженном рту не хватало по три передних зуба. Об этих зубах несколько лет назад говорила вся Берсилия. Тогда в Семендере, в лихой драке на торговой площади, Чинде выбили три зуба, и после драки, чтобы ни в чем не отличаться от брата, Бачо сам пошел в кузницу за плату выбить и ему три зуба. Бачо и Чинда вместе сражались и вместе старели, во всех походах оберегая друг друга. Близнецы переглянулись, и оба одновременно открыли рты и так же одновременно прикрыли.
     - Эй, близнецы! - захохотал тот, кто привел Суграя, крепкий коренастый воин в низко надвинутой на лоб подшлемной шапочке. - Если вы и в бою так будете переглядываться, решая, кому первому рубить, не сносить обоим голов!
     - А ты, Безухий, видел, чтобы мы в бою переглядывались? - неожиданно тонким голосом спросил Чинда и почесал сначала под рубахой спину себе, потом брату, для чего, не глядя, запустил руку тому под подол.
     - Да, да, ты видел, Са-Адер? - таким же тонким голосом проскрипел Бачо.
     Но легко развеселившийся Са-Адер, по прозвищу Безухий, ибо действительно не имел ушей, состроив озабоченное лицо, вынул из-за пазухи синевато-белый камень, сдул с него вошь, сказал, протягивая обломок самому старшему Зургану:
     - Возничий Урсулларха угостил, мол, с Византии привезен, я попробовал - сладко! Нате-ка! Пососите!
     Грузный Зурган взял, осторожно куснул, зажмурившись, сглотнул сладкую слюну, изумленно промычал нечленораздельное, означающее высшую степень восхищения, и тотчас одновременно невольно сглотнули слюну и близнецы, хоть ничего и не попробовали.
     - Этот камень называется ца-кар, его привозят в Византию из Индии, - пояснил Безухий, который лишился ушей двенадцать лет назад здесь, под Дербентом, в схватке с лихим албаном. Тот албан оказался настолько самоуверенным воином, что, выбив меч из рук Са-Адера, решил над этим поиздеваться, но, обрубив оба уха, сам лишился головы, которую снес ему Зурган.
     Отпробовав, Зурган передал цакар, пахнущий едким потом, Чинде, тот пососал, осторожно держа его в жилистых руках, передал брату. Бачо всунул комочек в бессильно повисшую ладонь Суграя, но тот, не обратив внимания, выронил комочек. Бачо, кряхтя, сполз с попоны, разыскал цакар в пыли, опять всунул в рот Чинде, проскрипел, почесываясь.
     - Урсулларх богач! У него уже собственное стадо и тавро, он взял второй женой булгарку и стал "белым" хазарином [стал богатым, знатным, то есть выделился в роде, перешел в родовую верхушку]. Отчего ты такой грустный, Суграй? Кто опечалил певца?
     - Ему хочется скорее попасть на верхнюю равнину! - хихикнул Са-Адер.
     - Много-много раз в походах тепло вашего костра обогревало меня, - задумчиво сказал Суграй, - но теперь я уйду от вас...
     - Куда? - быстро спросил Зурган и, прищурившись, плюнул на ближнюю, увянувшую от жара костра ромашку. - Куда ты уйдешь, несчастный, от тепла и корма?
     - Я пойду по берегу моря...
     - И первый же встречный сделает тебя рабом! Ха! - буркнул Зурган.
     - Суграй! Спой-ка нам лучше песню! - произнес Чинда, сладко жмурясь и облизываясь.
     - Я только что сказал воином, что больше не буду петь. Говорю всем!
     Воины озадаченно переглянулись. На их багровых от жара лицах отразилась неумелая работа мысли. Зурган тряхнул длинными волосами, задумчиво пробурчал:
     - Ха! - пошарил у себя за спиной на кошме, протянул Суграю кусок сушеного мяса. - Хочешь покушать?
     - Вуй! - воскликнул Суграй, отшатываясь и вскочив на ноги. - Вуй! Будь она проклята, пища, сделавшая меня рабом ваших желаний!
     - Так-то он благодарит нас за доброту! - гневно заключил Зурган, сверкнув узкими глазами. - Я уже много дней замечаю, что ты изменился. Это после того, как тебя стали приглашать в шатер Турксанфа и ты стал пировать вместе с тысячниками и темниками! После обильных пиров, после роскоши шатра кагана тебе уже не хочется сидеть возле костра и петь простым воинам! Арр-ха! Вот награда за доброту! - повторил он обиженно.
     - Ты не понял, что я сказал, Зурган, я больше не буду петь ни кагану, ни военным вождям, ни простым воинам!
     - Почему? - быстро спросил грузный старик, уставившись в бледное лицо певца.
     - Ты видел когда-нибудь человека, который не оставляет следов, даже если идет по влажному морскому песку? - вместо ответа спросил Суграй.
     Воины суеверно переглянулись. При упоминании к ночи нечистой силы требовалось три раза кряду сплюнуть через левое плечо в сторону заката, что все четверо поспешно и сделали. Са-Адер боязливо оглянулся на чернеющие кусты Тамариска, на всякий случай подвинул к себе лежащий на кошме заговоренный меч.
     - Подбросьте-ка хворосту в костер, - велел Зурган. Затрещал, разгораясь с новой силой, костер. Высоко взметнулось пламя, унося в поднебесье искры.
     - Не бойтесь, - тихо сказал Суграй, - человек, которого я встретил, не был оборотнем...
     - Они принимают разные обличья! - живо проскрипел Бачо. - Однажды в больших предгорьях на земле ясов на нас с Чиндой напал в ночном ущелье оборотень. Он налетал огненным грифом, кидался косматой зубастой старухой, потом обернулся огромным волком. Мы дрались всю ночь, а утром нашли его по кровавому следу и убили. Да, по следу... - Бачо почесал спину сначала себе, потом брату и озадаченно буркнул; - Гм, значит, и нечистая сила оставляет след, так кто же тогда тот, кого ты встретил? Ответь-ка!
     - Я не знаю... - Суграй смотрел в сторону моря, длинные бледные пальцы его, охватывающие гриф шуаза, шевелились, и струны приглушенно рокотали. - Но увидев его, я сразу понял, что это необыкновенный человек: ни одна земная страсть не искажала черт его лица... он был спокоен... он был спокоен и благороден как мудрец, лишенный нечистых помыслов и страха. И это меня поразило. Я же видел, о, как много я видел, но молчал! Я видел, как похотью разгораются ваши глаза при взгляде на девушек, как багровеете вы от алчности при дележе добычи, как угодливы и подобострастны перед тысячником, как жестоки с пленниками, грубы от сознания безнаказанности, надменны от чувства превосходства! О, Тенгри, что внушаешь ты детям своим? Я презираю тебя!
     - Эй! Жалкий ублюдок, помесь осла и верблюда! Ответь-ка кого ты презираешь?! - проревел из темноты хмельной голос.
     Воины, онемевшие от возгласа певца, вздрогнули, когда раздался устрашающий, донесшийся будто бы с неба голос. С треском ломая кусты тамариска, в пространство, освещенное костром, храпя, грызя удила, вступил вороной жеребец, на котором восседал тысячник Урсулларх. Жеребец раздувал ноздри, косил огненным взглядом, приседал, сдерживaemой могучей рукой. Воины дружно вскочили на ноги. Чинда и Бачо придержали жеребца. Военный вождь рода хазар грузно спрыгнул на землю, широко расставляя ноги и руки, подошел к спокойному Суграю. Тот не попятился, не опустил глаза. Обнаженная мускулистая рука Урсулларха коснулась рукояти меча.
     - О-ю-ю! О-о, ты навестил меня, мой Урсулларх-непобедимый, ты пришел взглянуть на своего учителя! О-ю-ю! - вдруг пронзительно провыл старик Зурган, припадая к широкому плечу вождя лохматой седой головой. Урсулларх гневно обернулся, передернул плечами, но Зурган цепко держал его, не умолкая, вопил:
     - Ю-ю, ты приехал к моему костру, вспомнив, как я тебя во вторую твою от рождения весну сажал на лошадь, и ты хватался ручонками за гриву и визжал от радости и страха. А помнишь, как мы мчались по стране русов, в дремучих лесах, и встретили старика-колдуна?.. Я спас тебя тогда от меча руса и от гнева твоего отца! Ты, конечно, не забыл мой мальчик, как везде и всегда оберегал тебя старый ворчливый Зурган! Ты не забыл и навестил меня, спасибо, да благословит тебя твой покойный отец, самой справедливый человек во вселенной! О-ю-ю!..
     - Ну, хватит, прекрати, у мня в ушах звенит от твоего визга, старый болтун! - проворчал богатырь-берсил и, отвернувшись от Суграя, подошел к костру, грузно опустился на кошму; рядом с ним, придерживаясь за его плечо и радостно всхлипывая, опустился Зурган. Отдуваясь, берсил устремил прищуренный взгляд на костер, провел огромной ладонью по лицу, поглаживая багровый шрам, пробормотал: - Тот колдун-рус оставил о себе память, как я могу забыть? - И оживился: - У-ю-ю, Зурган, а помнишь, как мы в той стране Русии убили девушек, приняв их за парней? Ц-ц-ц, как я жалел, когда разглядел в пазухах длинных рубах косы... ц-ц, русы все носят длинные рубахи и штаны, именуемые порт-ки...
     - Да, да, ты ничего не забыл, непобедимый! - ласково поглаживал богатыря по плечу хитрый Зурган, косясь на певца, делая знаки, чтобы тот удалился. - После схватки с колдуном мы догадались, что у руса был волшебный меч. Разве простой меч мог оставить на твоем лице столь страшный след!
     - Хар-ра! - пробурчал Урсулларх. - Тогда мы захватили сына старика прямо в его кузнице...
     - Когда он ковал этот волшебный меч...
     - Хар-ра! - Урсулларх похлопал по своим ножнам. - Вот он, тот меч!
     - Сына колдуна ты продал аланам, - напомнил Зурган.
     - Тогда я был молод и глуп, - нахмурился берсил, - тогда я думал, на что мне кузнец, когда я могу отнять у яса, руса, алана, албана, ха-ха-ха, любое оружие! Гм, разве я мог знать, что оружия всегда не хватает! Как и золота!
     Чинда и Бачо, привязав жеребца, уселись на корточки в почтительном отдалении, к ним присоединился и Безухий, и все трое, сами того не сознавая, принялись старательно исполнять то, что испокон веков делали низшие в присутствии высшего: напряженно ловили каждое его слово, подобострастно хихикали, когда он улыбался, хмурились, если он хмурился.
     А Суграй брел в темноте ночи к берегу моря, где, как ему показалось, он в призрачном свете зеленого всполоха видел мелькнувший плащ странника. Потрясенный первой встречей, Суграй забыл спросить у странника, из какой же тот прибыл страны.
     Медленно плыла над долиной ночь, медленно остывала нагретая солнцем земля, и так же медленно поворачивался меж искрящихся звезд далекий небесный ковш. Там, на небесной равнине, бессмертные не спешили утолить жажду: столь велико их райское блаженство, что вечность кажется им мигом. Вот почему из невообразимо далекого далека земные хлопоты и страсти представляются мелкой суетой. У каждого своя мера.
     А возле земного костра вспоминали и вспоминали. Разгорячась и увлекшись, Зурган хлопал по плечу тысячника, а тот, разнежившись, обнимал учителя своего, ибо нет ничего сладостнее для старика, чем вспоминать о молодости, а для зрелого - еще раз пережить преодоленное.