Прочитано:

0%

А.РОМАШОВ

КОНДРАТИЙ РУС

"...сия же река Кама обходяще всю землю Пермьскую,
по сеи бо реце мнози языци седят..."
Краткий летописный свод 1493 года

ВОР

     Выскочив из капища, парень огляделся, погрозил идолу кулаком и побежал к старой елке. Он прыгал, как заяц, в высокой траве, сума звенела и больно била его по пояснице.
     Тропу шамана оставил он на краю поляны, у старой ели. Елка стояла на месте, а тропа сгинула, будто провалилась.
     Он долго бегал, искал ее - плюнул, помянул добрым словом Егоря-воителя и ударился напролом по густому осиннику. Пробился до редколесья, наткнулся там на лосиную тропу и стал спускаться по ней к Шабирь-озеру.
     На еланях пахло цветущим чербалинником, в низинах - кугой. В мокрых чащобах держалось вчерашнее тепло. Потом все задавил вереск. Вереск сменили темные кусты ольховника. Кусты поредели, и парень выбежал на луга.
     Навстречу ему поднимался сохатый. Увидев человека, зверь не остановился, только нагнул рогатую башку.
     Парень отскочил. Сохатый пронесся мимо него.
     Парень выдернул стрелу из налучника и, отпустив зверя на сорок шагов, выстрелил. Раненый зверь осекся, как конь на скаку, сбился с хода. Парень выбежал за ним на тропу, выстрелил еще, но сохатый уже скрылся в зеленом подлеске.
     Парень смеялся. Сохатый - не волк, ему не выгрызть обломка стрелы из крупа. К осени, обезумев от боли, он станет страшнее лютого зверя.
     Горько плача, пролетела желна. Погрозив ей луком, парень пошел к березам напрямик, по густой траве, уминая, как снег, белоголовые цветы. Он знал - за березами Шабирь-озеро. Стоят там, у пологого берега, уткнувшись в песок, вогульские лодки - камьи. На передней камье сидит Майта. Баская она девка, ловкая, а все одно нехристь и басурманка. Один бог, говорит, добрый и синий, как небо, а другой бог - страшный. Посмеиваясь, парень достал из сумы серебряную чашу, протер ее подолом рубахи и стал думать, как удачей похвастать. Отдаст он чашу Майте и скажет: "Вот тебе от бога-болвана приношеньице. Замотал я богу твоему медвежьей шкурой башку..."
     Поднялось воронье над березами - закружилось, закаркало.
     - О-го-гоо! - закричал парень и побежал к озеру.
     Расступились березы, заблестела вода. Он спустился к лодкам. Вода потускнела, легли на нее темные густые пятна от прибрежных кустов. Сняв лук и суму, он лег на теплый песок, напился и сел у воды, ждать Майту.
     Она подошла незаметно, села рядом с ним и негромко засмеялась.
     - Смотри! - Он вытряхнул из холщовой сумы серебряную чашку.
     Майта отшатнулась, закрыла руками лицо.
     - Возьми! - Он протянул ей чашку.
     Но Майта побежала от него по песчаному угору наверх, к березам. Он кинулся за ней, размахивая серебряной чашкой, кричал:
     - Не бойся! Дикая...
     Мелькнула в зелени красная рубаха Майты, мелькнула и скрылась. Он выбежал на угор. Кто-то больно хлестнул его по шее. Сгоряча он перемахнул еще через две валежины и свалился. Ухватившись за сук, пытался встать, но уже не мог. Нащупав на шее стрелу, он понял, что ранен, и заревел от обиды и боли.
     Красные большие муравьи ползли по белой морщинистой коре, ползли к нему. Он хотел смахнуть их с шершавой березовой коры, поднял руку и повалился на траву.

ДРУГОДЕРЕВЕНЦЫ

     Кондратию не спалось. Едва забусели волоковые окна в избе, он поднялся с теплых овчин и сел в угол. Не раз приходилось ему рубить лес под пашню. Выбирал он лядины - делянки в чернолесье, но и с ольхой и березой. И нынче облюбовал он доброе место в лесу - без кислого ситника, без резучей травы.
     Заскрипели полати. Татьяна спустилась на пол, обошла его постлань и встала в переднем углу на колени.
     - Ты еси Христос сыне бога живого, - шептала она, качаясь под образами, - помилуй мя и прости еси...
     Кондратий слушал ее, а сам думал о соседях из большого ултыра. Сколь мужиков приведет с собой старый Сюзь? Сколь топоров принесут ултыряне? Ведь полторы десятины надобно леса свалить.
     - Благословен еси во веки... Аминь! - вздохнула Татьяна, поднялась с полу и закричала на девок: - Вставайте, бобрихи гладкие! Нету на вас погибели, - и ушла в бабий кут за печку.
     Кондратий нащупал под лавкой бродни, обулся и без опояски вышел из избы.
     Еще сине было кругом. Тихо. Одна Юг-речка звенела неумолчно. Он взял стоящую у стены рогатину и пошел вдоль темной огороди по мокрой крапиве. Надоела она всем, окаянная, а рубить на веревки рано, стебель не задубел. Он вырвался из крапивы у овина, под ноги ему бросились собаки, узнали его и, тявкнув, уползли под сруб.
     Ворота в конюшенник были раскрыты. Прохор был там, шумел на лошадей.
     - Не поил? - спросил старшего сына Кондратий, заглядывая в конюшню.
     - Веду, тятя.
     Прохор выгнал мерина и двух кобыл, жеребца вывел на поводу.
     - Братья где? - спросил Кондратий.
     - Спят, натьто.
     Кондратий пошел будить парней. Они летом спали в овине. Он разбудил Гридю. Ивашки опять дома не оказалось.
     - С вечера, кажись, вместе ложились, - зевая, оправдывался Гридя.
     - Мать спросит, скажешь: послал я Ивашку силки проверить на рябка.
     - Дак вить на лядину идем, тятя.
     - Скажешь, как велено!
     - Мне чо... Как велишь. Рябки - они в нижних осинниках держатся больше.
     Кондратий ушел из овина растревоженный. Избаловала Татьяна Ивашку. Где шатается парень? Долго ли до беды! Леса кругом глухие, дремучие, зверье...
     У избы на ошкуренных бревнах сидела Устя.
     - А я сон видела, тятя...
     Кондратий остановился.
     - Будто спускаюсь я, тятя, в лог, а за мной собака чужая, лохматая. За подол норовит схватить. Испугалась я, пала в траву. Чую: лижет меня чужая собака, теплом дышит...
     - Вещий сон. - Кондратий засмеялся. - Не зря по нашим полям Орлай рыщет, девицу-красавицу высматривает.
     - Господи, спаси и помилуй! - Устя всплеснула руками. - Бусурманин вить он, тятя! Нехристь. Неужто сон сбудется!
     - Небось, не украдет, - успокоил Кондратий дочь, увидел пустые ведра и упрекнул: - За водой мать послала, а ты стоишь!
     Устя стала жаловаться на тяжелые березовые ведра.
     - Надцелась я, тятя!
     - Неслухи вы с Ивашкой.
     Кондратий зашел в избу, достал из-под лавки топоры - широкие, крепкие, новгородской работы. Любой из трех доброго коня стоит. Знал, что заклинены и наточены топоры, а удержаться не мог, вертел их в руках, любовался.
     Пока собралась семья в избу, совсем рассвело.
     Кондратий склал топоры в угол и пошел к столу. Сыновья и девки потянулись за ним, застучали чурбаками по глиняному полу.
     - О-хо-хоо, - вздыхала Татьяна, разливая кислое молоко в деревянные кружки. - Совсем заездили молодшенького! Не поест Ивашка горячих ерушников!
     Немая Параська собралась реветь. Гридя показал ей кулак и закричал в ухо:
     - Жив твой Ивашка! Не лешева с ним...
     Параська понимала все и слышала не хуже других. Онемела она от великого страху лет пятнадцать тому назад. Уходил тогда Кондратий с семьей от галицкого князя, шла с ним и сестра Анфиса с дочерью. Лесами брели дремучими, кони и люди выбивались из сил. Отстала Анфиса с дочерью, нагнал их черемисин окаянный, задавил мать, а Параська спаслась как-то... Прибежала, треплет Кондратия за рубаху, а сказать не может. Мычит девка, лицо руками скребет, да что толку - слово изо рта пятерней не вытащишь...
     Устя вертелась на чурбаке, как сорока.
     - Выдь погляди, - сказал ей Кондратий. - Не идут ли из ултыра?
     Устя бросилась бежать.
     - Богу поклонись! - закричала на нее Татьяна. - Хлеб, поди, ела, скоморошница!
     - Не оскудеет пища постная, скоромная, молосная, - забормотала Устя, кланяясь на все стороны. - Яко хлеб ломливый на вечере Исусовой... Аминь!
     Она убежала.
     - Лошадей погоним? - спросил Прохор отца.
     - Запрем.
     Прохор отодвинул кружку, стряхнул с бороды крошки.
     - Пойду загоню.
     - Подожди, - остановил его Кондратий. - Меч и рогатину возьмешь с собой на лядину.
     Гридя захохотал:
     - Тятька на побоище собрался!
     - Чего гогочешь! - рассердился на сына Кондратий. - В лесу живем, на чужой земле.
     - А летось Ивашка княжеских данников подстрелил. Мы куницу скрадывали. Собаки оттоль, с низины, ходом идут, а мы, значитца, прямиком, уметами порем. Ивашка и отстал, будто бахилы переобуть...
     Параська слушает, рот разинула. Татьяна ее не гонит, самой любо послушать про молодшенького.
     "Хоть старшего сына бог ума не лишил", - думает Кондратий, глядя на них.
     - Идут! Идут! - заголосила Устя.
     Кондратий встал и, перекрестясь, пошел в свой угол. Снял со стены колпак и опояску.
     Устя забежала в избу и начала тормошить брата:
     - Чего сидишь, неторопь! Невеста твоя идет, Вета!
     Не выпуская кружки из рук, Гридя отбивался локтями:
     - Отвяжись. Ну тя...
     Кондратий пристегнул к опояске широкий охотничий нож и пошел встречать другодеревенцев. Они еще не поднялись из лога, а он уже стоял за воротами, ждал их. Подошла Татьяна с туеском, шепча на ходу молитву. Она просила у Христа прощения за кумовство с ултырянами.
     Другодеревенцы тянулись гуськом: впереди всех маленький Туанко, потом старый Сюзь с сыном, с топорами оба, за ними три бабы, у баб за плечами пестери.
     Старый Сюзь вышел из лога. Кондратий низко поклонился ему, взял у Татьяны туесок с медовым квасом, подал:
     - Юже, выпей, большой хозяин. Выпей!
     Старый Сюзь напился и отдал туесок Татьяне.
     - Юже, матушка, испей, - поклонилась Татьяна большой хозяйке ултыра, протягивая туесок с квасом. - Устала, небось.
     Старая Окинь отпила, улыбнулась ей и прошептала беззубым ртом:
     - Оч ме.
     Татьяна приняла от нее туесок, стала поить остальных, косясь на девок. Устя обнимала Вету, внучку старого Сюзя. Вета балабонила, Устя хохотала, слушая ее. "Господи, господи, - вздыхала Татьяна, - совсем опоганилась с нехристями!"
     Прохор вывел заседланного мерина. Гридя вынес кожаный мешок с едой и подсечные топоры. Прохор забросил мешок на седло и стал привязывать.
     Кондратий спросил старого Сюзя - все ли подошли из ултыра или остался кто?
     - Пера сам идет.
     Старый Сюзь говорил долго. Кондратий понял одно: младший брат старого Сюзя пошел на Шабирь-озеро снасть-кулом трясти.
     - Ждать будем?
     Старый Сюзь покачал головой.
     - Прибежит Пера. Не бойся, Рус.
     От Шабирь-озера до лядины, Кондратий знал, меньше версты, а Пера лучший охотник в ултыре, найдет их, не заблудится.
     - Ну, с богом, - сказал Кондратий. - Пошли!
     Старики стали спускаться к речке. За ними Гридя и Туанко, потом девки, старая Окинь, позади всех Прохор. Он вел на поводу мерина. Перешли вброд речку, вышли на луговину и долго брели по густой непутаной траве. Кондратий радовался, глядя на сочные желтоголовые травы, вспоминал княжеские луга на Сухоне, шалаши смердов...
     - Питья и брашна Юрий-князь на сенокосе не жалел, а страдники пели невесело. Не могли забыть истоптанный хлеб на своих полях.
     Старый Сюзь слушал, кивал.
     - Великий воин был Юрий-князь. Воевал с братом, воевал с племянниками. Горели посады, сиротели поля.
     Старый Сюзь начал говорить. Он хвалил оштяцкого князя Юргана, называл его добрым соседом, другодеревенцем. "Какой он князь, - думал Кондратий, - сам камьи мастерит, за сохатым неделями бродит в самую лютую стужу. Таких князей и на Руси немало. По монастырям кормятся. Христа ради..."
     Но с соседом не спорил - князь так князь, лишь бы не тать, не воитель.
     Зашли в лес. Стариков обогнали парни. Они рубили тяжелыми ножами молодняк и лапник, расчищали тропу. Чакали глухо ножи, под ногами поскрипывали сухие иголки, текучие, скользкие. Тропа ныряла под широкие елки, как в темную нору, упираясь в непролазный чащобник. Старикам приходилось доставать ножи, помогать парням с лесом воевать. А давно ли Кондратий проходил здесь с Прохором, топоров не жалея, рубили они лапы у елок, секли на корню подрост.
     Стало светлее, попадались сосны, веселый березник и лесные поляны, затянутые сплошь цепким вьюнком и мышиной травой. Вышли на елань, усеянную шишками.
     Кондратий свернул с тропы, прошел саженей десять редколесьем и остановился:
     - Лядина моя, - сказал он старому Сюзю, показывая на затесы.
     Подошли девки и старая Окинь, сели под березу на краю лядины.
     Прохор принес мешок с едой.
     - Хозяйствуй давай, - сказал он Параське.
     Ели не торопясь. Старый Сюзь то и дело поглядывал в сторону озера, ждал, видно, брата.
     Туанко наелся, схватил лук и убежал.
     - Куда он? - спросил Кондратий соседа.
     Старый Сюзь ответил по-своему. Кондратий его не понял и переспросил:
     - Куда, говорю, внук твой побежал?
     Устя засмеялась:
     - Пера у них потерялся. Малое дитятко!
     Параська напоила всех квасом, склала оставшуюся еду в кожаный мешок, завязала его сыромятным ремнем.
     - Господи благослови, - сказал, подымаясь, Кондратий. Он отмерил сорок шагов на восток от березы и расставил людей. Лес на лядине неровный: по краю липняк и березы, потом черная елка, сосна, или пожум по-ултырски.
     Старая Окинь и девки начали сечь кусты тяжелыми косырями. Гридя с Прохором ушли валить крупный лес. Кондратий наказал им, чтобы оставляли десятивершковые пни, а сам повел старого Сюзя в дальний угол лядины.
     Там стояла сосна в три обхвата. Он приметил ее еще зимой.
     Старый Сюзь обошел сосну и поднял топор.
     Кондратий засмеялся:
     - Рубить наладился? День топорами с тобой промашем, не свалим.
     - Пера прибежит, Рус.
     - И он не сладит с этакой-то! Ты гляди. У тебя на лядине тоже такая пожум есть.
     Кондратий вырубил дольный паз, просунул топор и стал отдирать сосновую кору. Она отдиралась легко, как лыко с лубка.
     Старый Сюзь покачал головой, попробовал пальцем острие подсечного чера и тоже стал вырубать с другой стороны сосны паз в два локтя.
     - Тятя!
     Кондратий оглянулся, увидел простоволосую Устю. Она бежала к нему по густо заросшей лядине и кричала:
     - Ивашку, тять! Ивашку убили поганые!
     Кондратий рванул топор. На блестевшем топоре алели капельки соснового сока. Он вытер клейкий сок о штаны...
     - Пожум-орт! Пожум-орт! - запричитал старый Сюзь, пятясь от сосны, как от медведя. По ихнему, по-ултырски, у иной сосны тоже людская душа. Срубишь такую, как человека убьешь.
     Кондратий пошел по лядине к березам. Старый Сюзь кричал ему, поминая Йолу и хозяина леса Ворса-морта. "Эх, Ивашка, Ивашка! - думал Кондратий. - Не долго ты прожил..." Вспорхнули рябки из-под ног и скрылись. Желтобокие трясогузки верещали и кружились над ним, плакал коршун, как малый ребенок.
     Кондратий шел тяжело, давил зеленый подлесок, запинался за корни и валежины.
     Устя брела за ним и выла:
     - Изведут нас поганые! Изведут!
     Ивашка лежал под березой. Кондратий опустился на колени, повернул сына на брюхо, содрал с раненой шеи тряпицу.
     - Возьми, Рус! - Пера отдал Кондратию костяной наконечник стрелы. - Шаман стрелял.