Прочитано:

89%

     Староста, возвращаясь с аудиенции, нарочно притворился усталым, огорченным, пришибленным для того, чтобы никто не догадался о том, что король был милостив к нему. По городу прошли слухи, что дела Борковича плохи. Он заперся в своей квартире, и воспоминание о приеме короля, о его словах и ласковой улыбке поддерживало в нем надежду на благоприятный исход.
     Он не ошибся, и Казимир наперекор всем, хоть и не оправдывал его, но склонен был к снисходительному приговору.
     Убийство Бенко не могло быть оставлено безнаказанным, но было много доказательств, что воевода действительно угрожал лишить жизни племянника, то можно было бы, согласно обычаям, взыскать штраф с обвиняемого в пользу родственников убитого.
     Разговаривая в тот же вечер с Сухвильком, Казимир дал ему понять, что не считает Борковича виновным в измене, а за убийство не хотел бы строго его наказывать. Удивленный законник старался уговорить короля не быть слишком снисходительным, но встретил большой отпор и твердо выраженное желание настоять на своем.
     На следующий день снова со всех сторон посыпались жалобы и обвинения против Борковича. Все были против него; не нашлось ни одного человека, который был бы на его стороне.
     Казимир холодно и твердо всем отвечал, что совсем не находит его настолько виновным. Наконец Казимир, измученный приставаниями и не желая обидеть Сухвилька и других, объявил, что присудит Борковича покаяться перед родней убитого и заплатить ей штраф, но не лишит его свободы и жизни.
     Уступая тем, которые обвиняли Борковича в измене, он постановил потребовать от него подписку и обязать присягой в верности службы под угрозой отвечать жизнью за измену. Ксендз Сухвильк должен был в этом духе подредактировать решение королевского суда и передать его канцлеру.
     Таким образом, когда все полагали, что Боркович погиб, он уцелел каким-то чудом, благодаря присутствию духа, хитрости и необыкновенному счастью.
     Все были в большом недоумении. Обвиняли короля в излишней доброте, в непонятной слабости. Кохан, знавший хорошо характер своего пана, бормотал:
     - Все на него набросились, никто не замолвил в его пользу ни единого словечка. Так что иначе и быть не могло.
     Мацек, призванный к королю, чтобы выслушать приговор, пал перед ним на колени, обещал исправиться, бил себя в грудь, что готов жизнь отдать за своего пана, Он даже охрип от криков и речей, которыми хотел высказать свою любовь и благодарность.
     Эти преувеличенные проявления привязанности произвели на Казимира скверное впечатление. Показав себя с этой стороны и обнаруживая такую покорность, Мацек не принял во внимание, что король обладал умением инстинктивно отличать правду от фальши. Казимир холодно выслушал излияния Борковича и, нахмурив брови, отпустил его, сказав ему на прощанье:
     - Я помиловал вас, староста, но помните, что всему есть предел, и доброте, и снисходительности. Не надейтесь на меня, если вас еще раз обвинят.
     Боркович, подписав при свидетелях требуемое от него обязательство и приложив свою печать, радостный, счастливый, упоенный своим торжеством, еще более дерзкий чем раньше, покинул замок и отправился к себе на постоялый двор, где его ожидали великополяне, сопровождавшие его.
     Не обращая внимания на то, что его малеькая комната отделялась от комнаты хозяина тонкой перегородкой, через которую каждое слово было слышно, Мацек, переступив порог, начал кричать:
     - Смелость города берет! Поздравьте меня, все кончено! Я чист и невиновен, как новорожденное дитя. Добряк король дал себя одурачить! Я его настроил так, как мне хотелось, я подписал то, что мне велели, а теперь я сильнее, чем когда бы то ни было. Пускай кто-нибудь попробует стать теперь мне поперек дороги!
     Раньше, чем кто-нибудь успел ответить, он насмешливо прибавил:
     - С этим королем я всегда сделаю все, что захочу, подобно тому, как и другие поступают с ним так, как им нравится. Собственная сестра у него отнимает корону для своего сына, Сухвильк ему предписывает законы. Жидовка ему скоро надоест, а королева молода, я в ее расположении уверен. Через нее и с помощью моего ума я скоро достигну того, к чему стремлюсь!
     Мацек сбросил с себя стеснявшую его нарядную одежду, в которой он был во дворце, приказал подать мед и вино и, разлегшись на скамье, дал волю языку. Тщетно более осторожные слушатели сдерживали его; он не обращал на них внимания и ничего не боялся.
     Сначала он высказал намерение немедленно покинуть Краков и возвратиться в Великопольшу, чтобы показать своим врагам, что одержал над ними верх; затем он подумал и решил денька два еще остаться в столице, якобы для отдыха. Но всем, знавшим хорошо Борковича, было известно, что он никогда не нуждался в отдыхе и не любил его, и они догадывались, что он остался не без известной цели. Действительно, на следующий день он посетил многих влиятельных лиц в столице, был у епископа, зашел и к престарелому Неорже, который теперь, помилованный королем, скромно жил в столице, порицая короля и новые порядки в тесном кружке единомышленников. Говорят, что в этом-то кружке недовольных Неоржа первый прозвал Казимира "Королем хлопов", и под этим именем он остался известен и в истории.
     В приеме, оказанном Неоржей великопольскому бунтарю, было больше любопытства, чем доверия к нему.
     - Ну что? - спросил он его. - И вы пришли на поклон к королю, просили у него прощения и не думаете больше о свободах для дворян? Таковы вы все, умеете лишь болтать языком, а когда приходится дело делать, то людей для этого не оказывается!
     - Вы так думаете? - возразил насмешливо Мацек. - Но вы ошибаетесь, я не из таких! Я долго и терпеливо высиживаю моего цыпленка, но когда он вылупится, будет чем полюбоваться.
     - Недоноском! - расхохотался Неоржа, причем пожал плечами и плюнул.
     Боркович стал пунцовым от обиды и, с презрением взглянув на хохотавшего Неоржу, проговорил:
     - Еще никогда не случалось, чтобы я не осуществил своего намерения! Я это докажу вам и тем, которые мне поверили, что я вырву из рук деспота Великопольшу.
     Мацек пригрозил кулаком.
     - Может быть, я у него отниму еще кое-что, о чем говорить не хочу, - прибавил он со смехом. - Вот увидите!
     Неоржа недоверчиво покачал головой, и это окончательно вывело Борковича из терпения. Нагнувшись к уху старца, он прошептал:
     - Раньше чем стать королевой, она дарила мне свои ласки. С ее помощью я буду тут властвовать...
     При этих словах он показал полученный от нее перстень. Изумленный Неоржа молчал.
     - Король состарился, мягок, слишком доверчив, жена сумеет его заставить сделать все, что она захочет, а руководить-то ею буду я, - сказал Боркович, хвастаясь и вдруг, не докончив, прервал свою речь.
     Вскоре вслед за этим они расстались, так как Мацек торопился побывать еще и у других, а Неоржа не пожелал дольше задерживать такого опасного гостя. В сумерки, отправив слуг домой и закутавшись в плащ, чтобы не быть узнанным, он проскользнул в замок. Еще во время свадебных пиршеств он изучил все ходы в апартаментах королевы и ее женского персонала. Заметив свет в комнате Конрадовой, он смело проник к ней.
     Старуха, хоть и знала о пребывании Борковича в столице, остолбенела, увидев его перед собой. Опасаясь, чтобы он при девушках, находившихся в комнате, не заговорил о том, чего им слышать не следовало, она поспешно выслала их вон.
     - Видите, - сказал развязно Боркович, - что я не забываю о моих старых знакомых, да при том я никогда не являюсь с пустыми руками. Хотя королева прошлый раз меня плохо приняла, но я надеюсь, что она одумалась. Мне необходимо с ней повидаться, и тут никакие отговорки не помогут.
     Конрадова слушала, насупив брови.
     - Поищите другого посла к ней, - произнесла она, - а я ни слышать, ни знать об этом не хочу!
     - Это уж старая песенка, которую я слышал от вас обеих, - возразил Мацек, - но я не позволю, чтобы меня отправили ни с чем. Не доводите меня до крайности, а то плохо будет! Когда я покажу перстень и расскажу, каким образом и где я его получил, то это еще будет полбеды, но когда я захочу мстить и начну рассказывать о том, что было и чего не было...
     Он рассмеялся, многозначительно подмигивая глазами.
     Старая воспитательница, свыкшаяся уже с его угрозами, не высказывала особенного страха. Она лишь молча окинула его взглядом и затем начала внимательно рассматривать лежавшее перед ней рукоделие. Боркович напрасно ждал ответа. Гнев в нем усилился.
     - Вы одумались? - спросил он.
     - Не о чем было думать, - пробормотала старуха. - Уходите прочь, вы ничего не добьетесь от меня.
     Мацек, выведенный из терпения, послал старуху ко всем чертям.
     - Мне некогда ждать, - произнес он, - я должен завтра отсюда уехать. Одно лишь могу вам сказать: предупредите королеву, что я даю ей десятидневный срок. Захочет она меня выслушать, то я приду тайком, и никто меня здесь не увидит; если же она знать меня не захочет, то я докажу, что мы знали друг друга близко. На десятый день я сюда пришлю своего слугу за ответом. Я тогда буду знать, как поступить, смотря по тому, какой будет ответ - да или нет.
     Старая воспитательница покачала головой.
     - Я вам уже сегодня говорю, что нет. Напрасно только пошлете слугу.
     - Ты своей головой ответишь, старая ведьма, - воскликнул гневно Боркович, - если не передашь королеве моего ультиматума!
     Сказав эти слова, он грозно взглянул на неподвижную от страха старуху и ушел. Едва успел удалиться Боркович, как медленно раскрылись двери из комнаты королевы; в них появилась бледная, дрожащая, как лист, Ядвига.
     - У вас двери открыты для всех и каждого? С этого дня у всех входов, ведущих в мои покои, будет поставлена стража, и никто без доклада не перешагнет порога.
     Конрадова хотела оправдываться, но Ядвига жестом остановила ее и сурово проговорила.
     - Вы слышали? Я так приказываю.
     Отвернувшись от своей наперсницы, Ядвига медленным шагом возвратилась в свою комнату.
     Мацек злой и раздраженный, возвратился к себе на постоялый двор. Выместив свой гнев на слугах, которых застал распивающими пиво, он велел им приготовиться к отъезду.
     Его единомышленники, видевшие его накануне веселым и в хорошем расположении духа, не могли понять, что с ним приключилось. Он сам ни в чем им не признался.
     - Нам тут уже нечего делать! - говорил он. - А дома найдется работа. Завтра на коней!
     На следующий день на рассвете Боркович вместе с сопровождавшими его великополянами поспешно покинул столицу. Отъезд его был таким неожиданным, что в течение целого дня многие из его знакомых приходили на постоялый двор в полной уверенности, что он еще там.
     Боркович направился прямо в Познань, не обнаруживая никакого страха ни перед Вержбентой, ни перед другими, неприязненно относившимися к нему. С того момента, как король так снисходительно к нему отнесся, его дерзость еще более увеличилась.
     Когда его единомышленники уговаривали его быть осторожным, он над ними насмехался и говорил:
     - С этим королем я достигну всего, что захочу! Он знает мою силу. Для борьбы со мною он слишком слаб. Он предпочтет отказаться от Великопольши, чем тягаться из-за нее со всеми землевладельцами, - а они теперь все на моей стороне!
     В Познани уже заранее были предупреждены о предстоящем приезде Борковича, потому что из Кракова прибыли известия, что король оставил его старостой и не лишил доверия. Более робкие противники присмирели и притаились.
     Вержбента продолжал относиться к Борковичу с прежним недоверием и не переменил о нем своего мнения. Староста, хоть и втихомолку угрожал ему, однако не решался открыто выступить против него. Он знал, что напугать Вержбенту нельзя, а совершить так скоро после убийства Бенко новое преступление он не осмеливался.
     - Дождется и он своего, - ворчал Мацек, - не уйдет он из моих рук. Найду его всегда, лишь только захочу.
     Мацек устроился в Познани наподобие того, как в Козьмине, и открыл свой гостеприимный дом для всех своих единомышленников. Туда прибыл брат его из Чача и сын, чтобы приветствовать победителя. Мацек безжалостно насмехался над своим братом, у которого не хватило мужества, чтобы сопровождать его в Краков, и долго не хотел ему этого простить. Боркович еще пуще прежнего стал подстрекать великополян не отдаваться в кабалу Казимиру.
     - У нас свои собственные права, старые обычаи, мы на особом положении и такими должны остаться, - говорил он.
     Все ему поддакивали, потому что он льстил их самолюбию, утверждая, что землевладельцы должны иметь больше значения, чем король, что когда-то они сами выбирали князей и их низвергали.
     Время проходило в различных собраниях. Все заметили, что Боркович с нетерпением чего-то ждет. Он говорил, что ожидает прибытия посла из Кракова, но какое известие он оттуда надеется получить, никому не говорил. Прошло около двух недель, а оставленный Борковичем в Кракове искусный слуга Хвалек все еще не возвратился. Хвалеку было всего лишь двадцать лет, но, живой как ртуть, он был необычайно ловок, проницателен, хитер, и Боркович часто поручал ему такие дела, от исполнения которых отказались бы люди постарше.
     Ожидая со дня на день приезда Хвалека, Мацек ежедневно осведомлялся и, к своему огорчению, получал отрицательный ответ. Наконец, на пятнадцатый день Хвалек прибыл и не успел сойти с лошади, как ему приказано было явиться к старосте.
     - С какими известиями ты приехал? - спросил Боркович, встретив посла на пороге и приглядываясь к нему.
     - Я возвратился ни с чем, - ответил Хвалек. - К старухе меня не допустили. Вход в ее комнаты охраняется стражей, которая не всякого туда пропускает.
     - И ты испугался часового? - крикнул Боркович.
     - Ничего подобного! - воскликнул юноша, обиженный подобным подозрением. - Мне было приказано поговорить со старухой и принести ее ответ, и я должен был это исполнить. Меня не пропустили через дверь, я влез на окно и до тех пор стучал в него, пока старуха не выглянула. Я ей сказал то, что мне было поручено, и в ответ на это она меня прогнала, а часовой объявил мне, что меня бросят в темницу, если я осмелюсь еще раз проникнуть туда.
     Мацек, услышав этот рассказ, побледнел и от гнева заскрежетал зубами. Пригрозив юноше кулаком, он крикнул:
     - Убирайся!
     С этого дня в Борковиче произошла большая перемена. Гнев, кипевший в нем, заставил его забыть о всякой осторожности и довел до безумия. Он открыто стал поносить короля, и даже те, которые привыкли к его дерзкому самохвальству, находили, что он слишком много себе позволяет.
     - Это король еврейский и мужицкий! Недаром его так называют, - говорил он во всеуслышание. - Нас, дворян, он не любит. Ну посмотрим, защитят ли его жиды и хлопы, когда рыцарство поднимется против него.
     Речи его выслушивались молча, и редко кто отваживался утвердительно кивнуть головой.
     - Даже королеву он подобрал себе под стать, - говорил Боркович. - Я ее давно уже знаю и целовался с ней, раньше чем ее выдали за короля.
     Подняв руку вверх и указывая на перстень, он продолжал:
     - Вот видите этот перстень. Она мне подарила его на память о нашей любви. Она уже была тогда невестой короля, и этот перстень она получила от него.
     Слушатели остолбенели. Они хотя и слышали какие-то намеки относительно его пребывания при силезском дворе, но такое громогласное самохвальство было для них неожиданно.
     - О, королева! - продолжал Мацек, выпивая бокал до дна. - Пью за ее здоровье! Она даже и после свадьбы не брезгала мной, и я бывал в ее спальне, клянусь вам жизнью!
     Несколько десятков человек слышало подобные рассказы; на следующий день они передавались из уст в уста и стали всем известны.

     Время и обстоятельства меняют людей. Старая Конрадова, знавшая княжну Ядвигу, как веселую, кокетливую, легкомысленную девушку, не могла надивиться перемене, происшедшей в ней с тех пор, как она стала королевой.
     Корона, возложенная на ее голову, наложила на нее отпечаток серьезности, сознание достоинства; она стала гораздо рассудительнее, и хотя жизнь ее не очень-то весело протекала, она этим не печалилась. Король относился к молодой жене совершенно равнодушно; она чувствовала, что сердце его принадлежит другой, но не жаловалась. Она смотрела на него с сочувствием, как бы с состраданием, так что Казимир часто смущался, встречаясь с ее устремленным на него взором; ему казалось, что она отгадывает все, что у него на душе.
     Случалось, что он несколько дней подряд не посещал ее, потому что якобы находился на охоте; находились услужливые люди, которые ей рассказывали, что Казимир в это время отдыхал в Лобзове. Королева Ядвига не задавала ему никаких вопросов и никогда не жаловалась; она не хотела быть ему в тягость. Когда он приближался к ней, она не показывала вида, что обижена, но и не притворялась особенно нежной. Гордость ей не позволяла жаловаться на его холодное отношение; она была молода, хороша, чувствовала себя достойной любви и не хотела вымаливать ее, как милостыню. Ей казалось, что в конце концов любовь с его стороны сама собою явится.
     Иногда король с любопытством приглядывался к ней, словно изучал ее, но оставался холодным и не высказывал никакой склонности сблизиться с ней. Он как будто чего-то боялся. Хотя они и жили в одном и том же замке, они иногда в течение нескольких дней не виделись друг с другом, так как Казимир часто ссылался на неотложные дела, поглощавшие все его время. В такие дни молодая королева оставалась в своих комнатах, занимаясь рукоделием или слушая капеллана, читавшего ей вслух книжку религиозного содержания.
     - Откуда у нее такие привычки? - ворчала Конрадова. - Кто мог бы предположить, что она станет такой?
     Однажды утром Казимир сильно удивился, когда Кохан доложил ему, что королева просит уделить ей несколько минут для разговора. Этого еще никогда не было, и Казимир был очень заинтересован, стараясь угадать, что нужно этой женщине, которая до сих пор никогда ни с чем не обращалась к нему. Он понимал, что у нее, вероятно, какая-нибудь просьба или жалоба. Как раз в этот момент он не был расположен к разговору, так как собирался поехать к Эсфири, которая еще не совсем оправилась после рождения второго сына, и Казимир спешил повидать ее.
     Поэтому король послал вместо себя Кохана, чтобы королева передала ему свои пожелания. Когда Рава пришел к молодой королеве, она вышла к нему весьма тщательно и кокетливо одетая, смерила посла глазами и холодно и с достоинством произнесла:
     - Если у короля нет для меня свободной минуты, то доложите ему, что я могу подождать; я не желаю ему мешать, но я должна говорить с ним лично. Передайте ему дословно мое желание и просьбу.