Прочитано:

21%

     Гарусьница с радостью и с благоговением встретила короля; она была горда оказанной ей честью и счастлива тем, что такая высокая особа снова посетила их дом.
     Как заботливая хозяйка, она тотчас же начала готовить угощение, но Казимир предупредил ее, что ничего есть не будет. У нее был старый мед, и она начала искушать им гостя; Казимир, не желая ее обидеть, со снисходительной улыбкой согласился, хотя и не был любителем этого напитка.
     Вядух стоял перед королем, который внимательно его разглядывал.
     - Ты даже не постарел за эти годы, - обратился он к нему.
     - Потому что я и тогда уже был стар, - возразил Вядух веселым голосом. - У нас рассказывают об одном человеке, который, взяв теленка в руки в первый день его появления на свет Божий, носил его на руках и на второй, и во все последующие дни ежедневно и впоследствии до того привык к тяжести, что мог поднять целого вола. Так и с нашим трудом и работой, милостивый пан. Если их не бросать, силы не уменьшаются, и человек не слабеет. Если б я хоть один день отдохнул, на следующий день меня одолела бы старость и немощь.
     Король с грустью рассмеялся.
     - Ты это умно придумал, - прошептал король.
     - Я лишь повторил то, что от других слышал, - возразил крестьянин.
     - Я охотно почерпну что-нибудь из этой премудрости, - прибавил Казимир.
     Через секунду, король, оглянулся кругом и опираясь рукой о стол, обратился к мужику со следующими словами:
     - А знаешь ли ты, старина, что тебя ждет?
     Вядух отрицательно покачал головой.
     - А я прибыл к тебе, чтобы попросить тебя об услуге...
     Крестьянин поклонился.
     - Прикажите, милостивый пан.
     - И не маленькой, - добавил король, - но она мне нужна...
     После некоторого молчания Казимир прибавил:
     - Вы, вероятно, слышали, что я пригласил в Вислицу дворян на четвертой неделе великого поста. Им станут там объявлять новые законы, которые будут введены не для одних лишь дворян и духовенства, но и для всего люда и для крестьян тоже.
     Вядух улыбнулся с недоверием.
     - Милостивый пане! - произнес он. - Я ежедневно наблюдаю одно и то же, когда кормлю лошадей, и им приходится есть из общих яслей, наполненных кормом. Если бы человек за ними не смотрел бы, то старшие и сильнейшие все съели бы, не оставив ничего на долю слабых и маленьких. Так может случиться и с вашими "яслями", к которым, вероятно, нам даже не дадут протиснуться...
     - Это уж ваше дело, - произнес король с улыбкой, - я наполню "ясли" и, пока жить буду, останусь при них. В Вислицу съедутся дворяне, духовенство, рыцарство и обыкновенные паны... необходимо, чтобы и мужики там были...
     Вядух с удивлением взглянул на короля и ничего не ответил.
     - А допустят ли нас туда другие? - шепотом спросил он после размышления.
     - Вы скажете тем, которые захотят вас прогнать или запретят вам доступ, - что вы повинуетесь моему приказанию. Я хочу, чтобы вы там были.
     Крестьянин как будто не видел в этом надобности и покачивал головой.
     - Поезжай ты, - произнес король, - возьми с собою несколько состоятельных крестьян, пользующихся у вас почетом; будьте вы при мне для того, чтобы не могли сказать, что я о вас забыл или пренебрег вами. Ведь и без того меня называют королем холопов, - пускай, по крайней мере, знают, что я им хочу быть так же, как я король для дворян, рыцарства и всего люда, который живет в этом королевстве... Поэтому я вам приказываю, чтобы вы привезли в Вислицу нескольких ваших собратьев. А для того, чтобы вам не пришлось израсходоваться в случае, если не хватит корма для ваших лошадей, потому что в Вислице его могут съесть лошади дворян, возьмите это на дорогу.
     При этих словах король вынул из кошелька приготовленный сверток с деньгами и положил его на стол...
     - А Вислицу-то я поеду, - с гордостью промолвил крестьянин, - если только жив буду, - но не за ваши деньги, милостивый король. Это годится для бедняков. Мы - люди простые и живем попросту, такими родились и так привыкли; мы золота на себе не носим, но и у нас кое-что найдется припрятанным в горшке под лежанкой про черный день.
     - Возьмите это; меня вы этим не разорите, - рассмеялся король, - возьмите для других, для того, чтобы вы могли выбрать других не по богатству, а по уму и их серьезности... и - всего хорошего!..
     С этими словами король встал и, чуть-чуть отведав налитого меда, направился к дверям. Вядух шел вслед за ним, почтительно склонившись. У порога король, повернувшись к нему, добавил:
     - Помните, что к четвертой неделе поста там необходимо быть... непременно... потому что я осведомлюсь о вас...
     Когда король вышел к своим людям, они еще сидели за медом, которым их угостили; наскоро допив кубки, они вытерли усы и вскочили на лошадей.
     Казимир уже отъехал на большое расстояние от двора, а мужик все еще стоял задумавшись, как бы приросший к земле...
     Гарусьница даже вынуждена была выйти к нему и хлопнуть его по плечу, чтобы заставить очнуться.
     - Что с тобой, старина?
     Ничего не ответив, Вядух вошел в хату, где на столе лежал королевский мешочек, и, опустившись на скамью, погрузился в глубокую задумчивость.
     Жена остановилась перед ним с заложенными руками, устремив на него испытующий взгляд и покачивая головой.
     Лекса не мог собраться с мыслями и долго не отвечал на ее вопросы. Наконец, он встал, сотворил крестное знамение и, поправив шапку на голове, тяжело вздохнул.
     - Да свершится воля твоя Господня. Если нужно в Вислицу, то попаду и в Вислицу...
     - Что же, разве это для тебя обида, а не честь? - спросила Гарусьница.
     - Ты, старуха, лучше молчала бы, потому что ты ничего не знаешь! - воскликнул Вядух. - За такую честь человек потом расплачивается жизнью. Я никогда не кичился своим богатством, потому что не хотел вызывать зависти, а теперь нельзя ударить лицом в грязь и осрамить себя и свое сословие!
     Поохав немного, Вядух прошелся несколько раз по комнате, выпил оставшийся после короля бокал с медом, поправил на себе пояс, крепче стянув его, осмотрел свои лапти, и выглянув через окно, чтобы по солнцу определить время, обратился к жене.
     - К ужину, вероятно, возвращусь, а может быть и нет... Смотри, голубушка, чтобы я, возвратившись, нашел похлебку. А теперь мне нужно собираться в путь.
     Выбрав самого лучшего коня, старик, не отказавшийся еще из-за возраста от верховой езды, бодро уселся на лошадь и ускакал.
     По соседству жило несколько богатых крестьян, но не все они были похожи на Вядуха. Самые выдающиеся из них льнули к дворянам и к ним заискивали, поступали к ним на службу, обязывались нести повинности. С ними нельзя было говорить о положении крестьянства, ибо они, хоть и принадлежали к этому сословию, но не принимали близко к сердцу его интересы.
     Другие предпочитали спокойно оставаться у себя, не подвергаясь никаким неприятностям, потому что, несомненно, надо было быть подготовленными к тому, что рыцарство недоброжелательно отнесется к их присутствию; некоторых Лекса не мог пригласить, так как они уже слишком просты были; поэтому выбор был очень труден, и Лекса был сильно озабочен, так как он стыдился удовольствоваться небольшой горсточкой сотоварищей.
     Дорогой Лекса тяжко вздыхал о том, что король возложил на его плечи такое тяжелое бремя, но сбросить его он уже не мог.
     До самого позднего вечера Гарусьница, дремля на скамье, напрасно поджидала его возвращения. И на следующий день ни к обеду, ни после обеда, ни вечером старика все еще не было. Жена не столько беспокоилась о нем, сколько злилась. Она пошла с жалобой к сыну, и когда возвратилась, мужа все еще не было дома; лишь на третий день она услышала голос Лекса, звавшего Вонжа, чтобы убрать коня.
     Она тотчас же обвела взглядом лицо старика, желая узнать, в каком расположении духа он возвратился; лицо его было спокойное, ясное, и на губах играла улыбка. Он потребовал еды, и это было хорошим признаком. У него не было привычки отдавать отчет жене в своих делах, поэтому она и не расспрашивала его, зная, что он потом сам расскажет, если она не выкажет своего любопытства.
     На следующий день он начал готовиться к отъезду в Вислицу. В первый раз в своей жизни Лекса сдал все хозяйство на руки сыну, потому что у него было слишком много работы. Вынули из сундуков и приготовили самую лучшую одежду, так как им приходилось и в Кракове остановиться и, хотя Лекса не любил выставлять на вид свое богатство, он на этот раз говорил, что не желает осрамить свое сословие.
     Нужно было приготовить прочный возок, подобрать к нему лошадей, потому что, хотя крестьяне и ездили верхом, в дорогу приходилось брать с собою всякие запасы, так как там, где много народа собирается, иногда и за деньги хлеба не достанешь, а в Вислице, следовало надеяться на многолюдный съезд.
     Время быстро летело; некоторые крестьяне начали приезжать к Вядуху, который назначил день отъезда в Вислицу. Почти ежедневно кто-нибудь из них обращался за советом к Лексе, так как все его считали как бы своим вождем.
     Они не все тронулись из Прондника, потому что некоторые должны были присоединиться по дороге. Вядух молча попрощался с женой, угрюмо велел сыну смотреть в оба за хозяйством, а то ему потом несдобровать.
     Отряд крестьян, хоть и без оружия, без щитов, шишаков, имел довольно представительный вид, и каждый из них запасся для дальней дороги секирой, топором, большой палкой, которыми можно было защищаться в случае нападения.
     Находчивый крестьянин выбирал товарищей, сообразуясь не только с их умом и материальным положением, но обращая внимание на то, чтобы они его своим внешним видом не осрамили. В числе их были и седые, серьезные старики, и молодые, румяные лица. Все они сознавали, что едут не ради себя, а в качестве представителей своего крестьянского сословия.
     Все те дороги, по которым они проезжали, были переполнены; со всех сторон по ним тянулись дворяне, духовенство, воеводы с челядью и со стражей, отряды рыцарей.
     В те времена можно было почти всякое сословие узнать по его одежде и вооружению. Духовные правила строго определяли, как духовенство должно быть одето дома, в костеле и во время путешествия. Мещанам нельзя было наряжаться ни в шелка, ни украшать себя драгоценными камнями, хотя бы у них и были на это средства; бароны и знать везли с собой свиту, а потому всякий встретивший кучку крестьян при первом взгляде на них узнавал, кто они такие и что они не принадлежат к дворянскому сословию.
     Встречные, не стесняясь, громко выражали свое изумление, недоумевая зачем мужики едут в Вислицу. Не верили даже тому, что они осмелятся туда прибыть.
     Времена, когда рыцарство еще не выделилось в отдельное сословие, когда все имели право участвовать в вечах, куда старики стекались со всех сторон, давным-давно уже были забыты. По мере того, как шляхтичи и рыцари росли, значение крестьян падало, и за ними уже не признавали никаких прав, а на них лишь лежала тяжесть повинностей.
     Поэтому эта поездка крестьян, собравшихся в довольно большом количестве, вызвала удивление дворян. Их останавливали на дороге, расспрашивали, но осторожный Вядух заблаговременно предупредил своих путников о том, чтобы не вдаваться ни в какие разговоры и молча проезжать мимо тех, которые их заденут; товарищи Вядуха придерживались его распоряжения.
     Для того, чтобы не быть задетым и избегнуть любопытных расспросов, Лекса ехал окольным путем, а не по обыкновенной проезжей дороге.
     Наконец, они доехали к болотистой равнине на берегу Ниды и к стенам замка. Издалека они увидели новый костел, построенный Казимиром, и перед их глазами предстали стены, окружавшие город, расположенный на холме у устья реки, с воротами и башнями.
     Но по мере приближения к замку и к городу, - а везде на дорогах была большая давка - они могли понять, что не только в самой Вислице, но ни в Горисавицком предместье, ни в Кухарах, они для себя не найдут помещения.
     Везде было переполнено. Над замком развевалось королевское знамя. Возы с припасами епископов и вельмож ехали, охраняемые челядью; по дороге толкали друг друга, обгоняли, затевались ссоры, и люди хватались за оружие. Видя все это, крестьяне должны были осторожно отыскать себе местечко где-нибудь в стороне и там расположиться, потому что все сухое пространство вблизи было занято расставленными возами, лошадьми, палатками и горевшими кострами.
     Весна была ранняя, только что началась, травка на лугах чуть-чуть показалась, а потому нечего было надеяться на свежий корм для лошадей. Но крестьяне не особенно заботились в этот момент о лошадях, так как дело шло о них самих.
     Протиснуться между дворянами и занять среди них место было неудобно и опасно, поэтому они остановились на дороге в стороне, перед Краковскими воротами, а Вядух на авось поехал искать какого-нибудь пристанища и кое-что разузнать...
     Но это было нелегко, и пришлось долго блуждать. По дороге, по которой они ехали от Латанича и Кобыльника до Красного Ходча, везде было много народа и повсюду, где мужик показывался, его провожали глазами, и каждый задавал себе вопрос, что он тут делает?
     Наконец, на самом конце Гориславицкого предместья Лекса, заметив хату, не слишком бедную и не слишком богатую, решил на всякий случай зайти в нее. Изба была похожа на крестьянскую; а около города было изрядное количество полумещан, полуселян.
     Свой своего всегда узнает. Вядух сошел с лошади и хотел войти в хату, но заметил, что она уже занята рыцарской челядью. Он очень неудачно попал туда, потому что оказалось, что это челядь Неоржи, которая тут расположилась. Один из слуг, часто видевший его, сразу узнал прибывшего.
     - Вядух, гм? Что ж это, ты тоже приехал в Вислицу в гости к королю? - начал насмешливо слуга воеводы.
     Старик не имел желания ответить на эту колкость, хотя в нем кипело от обиды.
     - Как видите, - произнес он, - и мы в гости!
     Не желая вдаваться ни в какие дальнейшие разговоры, Вядух выскользнул из комнаты. Вслед за ним вышел и хозяин хаты, представительный крестьянин, пожелавший узнать, что ему надо.
     Вядух в первый момент колебался, открыть ли ему цель своего приезда и вначале ограничивался неопределенными ответами. Наконец, он решил ему сказать, кто он.
     - Зачем я буду это скрывать? - произнес он. - Король нам приказал приехать сюда, чтобы и мы услышали то, что будет обнародовано. Тут нас целая кучка, и нам негде приютиться. Посоветуйте.
     Тут трудно было что-нибудь посоветовать. Болотистая местность, залитая еще теперь весенним разливом реки Ниды, с трудом могла вместить в себя всех, которые сюда съехались. Король приютился в замке в нескольких небольших комнатах, вместе с архиепископом Ярославом Богорией и с Янгротом краковским. Познанский епископ Войцех Палука и Мацей Вроцлавский остановились в доме ксендза при костеле. Из воевод лишь двое, более близких к королю, кое-как поместились в замке, остальные в местечке у мещан по два человека в одной комнате; даже городские ворота - Краковские, Буские, Замковые - были переполнены людом; приехавшие расположились на улицах и на рынке.
     Крестьяне не нашли угла для себя и отправились в Бжезин. Там они упросили крестьян позволить им переночевать; они решили на следующий день потихоньку пробраться в замок, потому что слышали, что именно в этот день - как раз была четвертая неделя поста - после торжественного богослужения в костеле, где обедню должен был служить сам архиепископ, на дворе королевского замка будут объявлены новые законы. Тем временем они вдоволь могли наслышаться о том, как заранее отзывались об этих законах. Простой люд рассказывал о них разные небылицы, а духовенство не скрывало того, что оно совсем не радуется этому королевскому новшеству.
     - Он знает, что он делает, - говорили одни, - он добровольно не ослабит своей власти, он скорее ее отнимет у других, увеличив этим свою собственную. Понемногу он лишит рыцарей их свободы, и у нас будет как на Руси, где имеют право голоса одни лишь князья, а дворяне лишены его. Тот же порядок он захотел ввести и у себя.
     Духовенство, знавшее более подробно об этих новых законах, находило их варварскими и неприменимыми, указывая на то, что можно ввести другие законы чужеземные или римские, более подходящие для страны.
     В их словах проглядывало недоброжелательство и недоверие, которое они питали к ксендзу Сухвильку. Однако, архиепископ стоял на стороне короля, а он был высшим пастырем.
     Но не обошлось и без нареканий на него, о которых шепотом передавали друг другу. Ксендз Сухвильк был его племянником; знали о том, что архиепископ очень снисходителен к королю, и однажды в трудную минуту выдал ему из гнезнинской сокровищницы на несколько тысяч гривен крестов, чаш и драгоценных камней, за что впоследствии ему назначен был доход из копей в Величке; поговаривали о том, что архиепископ для удобства обменивался с Казимиром церковными землями.
     Малополяне и великополяне, куявцы, а также и мазуры опасались потерять свои владения.
     Наконец, всем известное пристрастие короля к холопам, и его желание им покровительствовать внушало опасение, что он увеличит их права в ущерб дворянам.
     Поэтому умы волновались; однако, власть короля, хотя права его и границы их ничем не были определены, признавалась всеми, и ее почитали. Король мог, как высший судья, приговорить к смертной казни всякого дерзко выступавшего против него, и никто не осмеливался и не мог этого сделать, и лишь потихоньку роптали...
     Окружающие короля, наученные Сухвильком, повторяли то, что многократно от него слышали: что новые законы обеспечат справедливость, уменьшат и уничтожат все насилия и злоупотребления, что было бы стыдно, если бы Польша не ввела бы у себя постановления, принятые всеми другими государствами.
     На следующий день благовест возвестил о богослужении, а так как большая часть прибывших не могла поместиться в костеле, то громадная толпа осталась на дворе. По окончании службы вся толпа во главе с королем и архиепископом направилась к замку.
     Погода не особенно благоприятствовала торжеству; холодный ветер завывал, небо было покрыто тучами. Но ни Казимир, шествовавший с победоносным видом, ни другие этого не заметили. Свита короля в этот день выступила с истинно королевской пышностью, во всем блеске оружия, в дорогих платьях, окаймленных драгоценными мехами.
     Сам Казимир был в черном, с цепью на шее, на нем был роскошный пояс, а на плечи его был накинут пурпуровый плащ на горностаевом меху. Часть свиты была в пурпурных платьях с польскими орлами на груди, другие с оружием и позолоченными шишаками, на которых были символические знаки: топоры, соколы, луна.