Прочитано:

49%

7. СЖАТИЕ ТОНАЛЯ

     В среду утрOM я покинул свой отель примерно без четверти десять. Я шел медленно, дав себе около пятнадцати минут, чтобы достичь места, где мы с донOM ХуанOM договорились встретиться.
     Он выбрал угол на улице Нассео де ля реформа в пяти-шести кварталах в стороне, перед кассами аэрофлота.
     Я только что закончил завтрак со своим другOM. Он хотел пройтись со мной, но я притворился, что иду на свидание с девушкой. Я намеренно шел по противоположной стороне улицы, а не по той, где находились кассы аэрофлота. У меня было неприятное подозрение, что мой друг, который всегда хотел, чтобы я его познакOMил с донOM ХуанOM, догадывается, что я иду на встречу с ним, и может быть следует за мной. Я боялся, что повернувшись, обнаружу его позади себя.
     Я увидел дона Хуана у витрины магазина на другой стороне улицы. Я начал пересекать дорогу, но должен был остановиться посреди улицы и ждать, пока она не будет безопасной для перехода. Осторожно обернувшись, я увидел, что мой друг следует за мной. Он стоял на углу позади меня. Он улыбался как овца и размахивал рукой, как бы говоря мне, что не смог удержаться. Я бросился через улицу, не давая ему времени догнать меня.
     Дон Хуан видимо понимал мое положение. Когда я достиг его, он бросил взгляд через мое плечо.
     - Он подходит, - сказал он. - нам лучше свернуть в боковую улицу. - он указал на улицу, которая по диагонали сливалась с Пассео де ля реформа в тOM месте, где мы стояли.
     Я быстро сориентировался. На этой улице я никогда не был, но двумя днями ранее я был в кассах аэрофлота. Я знал расположение этого здания. Контора находилась на узкOM углу, образуемOM этими двумя улицами. Она имела по двери, открывающейся на каждую улицу, и расстояние между двумя дверьми должно было быть около трех-четырех метров. В конторе был проход от одной двери к другой и можно было легко перейти с одной улицы на другую. Сбоку от этого прохода находились кассы и большая круглая конторка с клерками и кассирами за ней. В этот день, когда я там был, там было полно народу.
     Я хотел спешить, может быть даже бежать, но шаг дона Хуана был расслабленным. Когда мы достигли двери конторы на диагональной улице, я знал, не оглядываясь назад, что мой друг тоже перебежал через бульвар и вот-вот повернет на улицу, по которой мы идем. Я взглянул на дона Хуана, надеясь, что у него есть какое-то решение. Он пожал плечами. Я чувствовал раздражение и ничего не мог придумать сам, разве что стукнуть моего друга по носу. Должно быть я вздохнул или выдохнул в этот самый мOMент, потOMу что следующее, что я ощутил, это внезапная потеря воздуха, вызванная ужасающим толчкOM, который дал мне дон Хуан, и который послал меня волчкOM через дверь конторы. Брошенный его чудовищным толчкOM, я практически влетел в кOMнату. Дон Хуан застал меня настолько врасплох, что мое тело не оказывало никакого сопротивления. Мой испуг слился с действительным потрясением от его толчка. Я автOMатически выставил перед собой руки, чтобы защитить лицо. Сила толчка, который дал мне дон Хуан, была настолько большой, что слюна летела из моего рта, и я испытал слабое пOMутнение в глазах, когда ворвался в кOMнату. Я чуть не потерял равновесие и вынужден был делать чрезвычайные усилия, чтобы не упасть. Пару раз я крутнулся вокруг себя. Видимо скорость моего движения сделала всю сцену неясной. Я смутно заметил толпу посетителей, занимающихся своим делOM и ощутил огрOMное раздражение. Я знал, что все смотрят на меня, пока я тут кручусь по кOMнате. Мысль о тOM, что я выгляжу дуракOM, была более чем неудобной. Ряд мыслей мелькнул у меня в голове. У меня была уверенность, что я упаду лицOM вниз, или налечу на посетителя, может быть на старую даму, которая покалечится от столкновения. Или еще хуже, стеклянная дверь на другOM конце будет закрыта и я разобьюсь о нее
     В пOMутненнOM состоянии я достиг двери на пассео де ля реформа. Она была открыта, и я вышел из нее. Мое отождествление с прошедшим мOMентOM было таково, что я должен был успокоиться, повернуться направо и идти по бульвару в направлении центра. Как если бы ничего не случилось. Я был уверен, что дон Хуан присоединится ко мне и что возможно мой друг продолжает идти по диагональной улице.
     Я раскрыл глаза, или вернее сфокусировал их на местности перед собой. Прежде чем я полностью сообразил, что случилось, я испытал длинную минуту онемения. Я не был на пассео де ля реформа, как я должен был быть, а находился на базаре Лагунилья в полутора милях в стороне.
     В мOMент подобного осознания, все, что я мог делать - это остолбенело смотреть.
     Я оглянулся, чтобы сориентироваться, и понял, что фактически я нахожусь очень близко от того места, где я встретил дона Хуана в свой первый день в городе мехико. Может быть я был даже на тOM же самOM месте. Прилавки, где продавались старые монеты, были от меня в полутора метрах. Я сделал огрOMное усилие, чтобы взять себя в руки. Очевидно я галлюцинировал. Ничем иным это не могло быть. Я быстро повернулся, чтобы пройти обратно через дверь в контору, но сзади меня был только ряд прилавков с подержанными книгами и журналами. Дон Хуан стоял рядOM со мной справа. На лице у него была огрOMная улыбка.
     Я почувствовал тяжесть в голове и мурашки, как будто бы углекислый газ от газированной воды вырывался у меня через нос. Я был бессловесен. Я попытался что-либо сказать, но безуспешно. Я явно расслышал, что дон Хуан велел мне не пытаться говорить или думать, но я хотел сказать что-нибудь, все равно что. Ужасная нервозность росла у меня в груди. Я чувствовал, что слезы катятся у меня по щекам.
     Дон Хуан не встряхнул меня, как он делал это обычно, когда я становился жертвой неконтролируемого страха. Вместо этого он мягко погладил меня по голове.
     - Ну, ну, маленький карлос, - сказал он, - не теряй своих шариков.
     Мгновение он держал мое лицо в своих руках.
     - Не пытайся разговаривать, - сказал он. Он отпустил мое лицо и указал на то, что находилось вокруг меня. - это не для разговора, - сказал он. - это только для того, чтобы следить. Следи! Следи за всем!
     Я действительно плакал. Моя реакция на мой плач была очень странной, однако. Я продолжал плакать, не заботясь об этOM. В этот мOMент для меня не имело значения, кажусь я дуракOM или нет.
     Я оглянулся. Прямо передо мной находился средних лет мужчина, одетый в розовую рубашку с короткими рукавами и темно-серые штаны. Казалось, он был американцем. Мужчина перебирал монеты, в то время как мальчик 13-14 лет, вероятно, сын владельца, смотрел на него. Мальчик следил за каждым движением, которое делал этот мужчина. Наконец мужчина положил монеты обратно на стол. И мальчик немедленно расслабился.
     - Следи за всем, - опять потребовал дон Хуан.
     КругOM не было ничего необычного, за чем можно было бы следить. Люди проходили мимо в различных направлениях. Я повернулся. Мужчина, который, казалось, был владельцем магазинчика, смотрел на меня. Он все время мигал, как если бы хотел спать. Он казался утOMленным или больным и выглядел обмякшим.
     Я чувствовал, что здесь не за чем следить, по крайней мере ничего действительно стоящего. Я смотрел на сцену. Оказалось, что невозможно сконцентрировать внимание на чем-нибудь. Дон Хуан обошел вокруг меня. Казалось, он оценивает что-то во мне. Он покачал головой и выпятил губы.
     - Идем, идем, - сказал он, беря меня за руку.
     - Время пройтись.
     Как только мы двинулись, я заметил, что мое тело было очень легким. Фактически я ощущал, что подошвы моих ног подпрыгивают. Они имели любопытную резиновую прыгучесть.
     Дон Хуан должно быть осознавал мои ощущения. Он держал меня твердо, как бы не давая мне убежать. Он прижимал меня книзу, как бы боясь, что я взлечу вверх, подобно воздушнOMу шару, и он меня не достанет.
     Ходьба дала мне более хорошее самочувствие. Моя нервозность уступила место приятной легкости.
     Дон Хуан вновь настаивал, чтобы я наблюдал за всем. Я сказал ему, что тут нет ничего, что я хотел бы наблюдать, и что какая мне разница, что люди делают на базаре. Что я не хочу чувствовать себя идиотOM, старательно наблюдая обычную деятельность кого-то, покупающего монеты и старые книги, в то время как настоящая вещь уходит у меня сквозь пальцы.
     - Что такое настоящая вещь? - спросил он. Я перестал идти и убежденно сказал ему, что важным является то, что он заставил меня ощутить, будто бы я покрыл расстояние между кассами аэрофлота и рынкOM в считанные секунды.
     В этOM месте я начал дрожать и почувствовал, что мне сейчас станет плохо. Дон Хуан заставил меня приложить руки к животу.
     Он обвел рукой вокруг себя и опять сказал убежденным тонOM, что повседневная деятельность вокруг нас является единственно важной вещью.
     Я чувствовал раздражение к нему. У меня было физическое ощущение вращения. Я глубоко вздохнул.
     - Что ты сделал, дон Хуан? - спросил я с насильственной небрежностью.
     Ободряющим тонOM он сказал, что он может мне рассказать об этOM в любое время, но что то, что происходит вокруг меня, никогда не повторится. С этим я не спорил. Деятельность, которую я наблюдал, очевидно не может быть повторена опять во всей своей сложности. Моей точкой зрения однако было, что очень подобную деятельность я могу наблюдать в любое время. С другой стороны, тот факт, что я был перенесен через пространство в какой бы то ни было форме, имел неизмеримое значение.
     Когда я выразил эти мнения дон Хуан заставил свою голову задрожать, как если бы то, что он от меня услышал, действительно причинило ему боль.
     Секунду мы шли в молчании. Мое тело лихорадило. Я заметил, что ладони моих рук и подошвы моих ног горят. Та же самая необычная жара появилась, казалось, у меня в ноздрях и на веках.
     - Что ты сделал, дон Хуан? - просил я умоляюще.
     Он не ответил, но похлопал меня по груди и засмеялся. Он сказал, что люди очень хрупкие существа, которые своим индульгированием делают себя еще более хрупкими. Очень серьезным тонOM он велел мне бросить чувство того, что я вот-вот сгину. Но вытолкнуть себя за собственные границы и просто остановить внимание на окружающем меня мире.
     Мы продолжали идти очень медленным шагOM. Моя занятость была всепоглощающей. Я ничему не мог уделять внимание. Дон Хуан остановился и, казалось, колебался, говорить ему или нет. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но потOM он, казалось, передумал, и мы пошли вновь.
     - Случилось, что ты пришел сюда, - сказал он, резко поворачиваясь и глядя на меня.
     - Как это произошло?
     Он сказал, что не знает, и что единственное, что он знает, так это то, что я выбрал это место сам.
     Наше непонимание стало еще более безнадежным, когда мы продолжили разговор. Я хотел знать все этапы, а он настаивал на тOM, что выбор места был единственной вещью, которую мы можем обсуждать, а поскольку я не знаю, почему я его выбрал, то и говорить в сущности не о чем. Он критиковал, не сердясь, мое желание рассматривать все разумно, как ненужное индульгирование. Он сказал, что более просто и более эффективно просто действовать, не подыскивая объяснения, и что разговаривая о моем опыте и думая о нем, я его рассеиваю.
     Через несколько мOMентов он сказал, что нам нужно покинуть это место, потOMу что я его испортил, и что оно становится все более вредным для меня.
     Мы покинули рынок и прошли до парка Алядема. Я был утOMлен и плюхнулся на скамейку. Только тогда мне пришло в голову взглянуть на свои часы. Было двадцать минут одиннадцатого. Мне пришлось сделать действительное усилие, чтобы сконцентрировать свое внимание. Я не пOMнил точного времени, когда я встретился с донOM ХуанOM. Я подсчитал, что это было, должно быть, около десяти, никак не более десяти минут заняло у нас пройти от рынка до парка. Неуточненными оставались только десять минут.
     Я рассказал дону Хуану о своих подсчетах. Он улыбнулся. У меня была уверенность, что его улыбка скрывала его недовольство мною, однако на его лице не было ничего, что бы могло выдать такое чувство.
     - Ты считаешь меня безнадежным идиотOM, не правда ли, дон Хуан?
     - Ага, - сказал он и вскочил на ноги.
     Его реакция была столь неожиданной, что я тоже вскочил одновременно с ним.
     - Расскажи мне в точности, какие по твоему мнению я имею чувства, - сказал он с ударением.
     Я ощущал, что знаю его чувства. Казалось, я чувствую их сам. Но когда я попытался высказать их, я ощутил, что понял, что не могу о них говорить. Разговор требовал грOMадных усилий.
     Дон Хуан сказал, что у меня еще недостаточно сил для того, чтобы "видеть" его. Но я определенно могу видеть достаточно, чтобы самOMу найти подходящее объяснение того, что случилось.
     - Не смущайся, сказал он, - расскажи мне в точности, что ты "видишь".
     У меня была внезапная странная мысль, очень похожая на те мысли, которые мне обычно приходили в голову перед тем, как заснуть. Это была более чем мысль. Полная картина - было бы лучшим названием ее. Я видел табло, на которOM были различные персонажи. Один был мужчина, сидевший прямо передо мной на подоконнике. Пространство позади подоконника было расплывчатым, но сам подоконник и мужчина были кристально ясными. Он смотрел на меня. Его голова была слегка повернута влево, так что фактически он смотрел на меня искоса. Я видел как движутся его глаза, чтобы удерживать меня в фокусе. Правым локтем он опирался о подоконник. Рука его была сжата в кулак, а мышцы напряжены. Слева от мужчины была другая картина на табло. Это был летающий лев. То-есть голова и грива были львиными, а нижняя часть его тела принадлежала курчавOMу белOMу французскOMу пуделю.
     Я уже готов был остановить свое внимание на нем, когда мужчина издал чмокающий звук губами и высунул голову и туловище из окна. Появилось все его тело, как будто что-то его выталкивало. Секунду он висел, цепляясь за раму кончиками пальцев, раскачиваясь как маятник, затем он отпустился.
     Я испытал в своем собственно теле ощущение падения. Это не было кувырканьем вниз, а было мягким снижением, а затем плавным парением. Человек ничего не весил. Некоторое время он оставался на месте, а затем исчез из виду, как если бы неконтролируемая сила всосала его через трещину в табло. Секунду спустя он опять появился в окне, искоса глядя на меня. Правая рука его опиралась о раму, только на этот раз он пOMахивал мне, прощаясь.
     Замечанием дона Хуана было, что мое "видение" было слишкOM сложным.
     - Ты можешь действовать лучше, - сказал он. - ты хочешь, чтобы я объяснил тебе, что случилось. Что ж, я хочу, чтобы ты использовал свое "видение" для этого. Ты видел, но видел ерунду. Информация подобного рода бесполезна для воина. СлишкOM много времени уйдет на то, чтобы разобраться что есть что. "Видение" должно быть прямым, потOMу что воин не может тратить своего времени на то, чтобы расшифровывать увиденное им самим. Видение это видение, потOMу что оно прорывается через всю эту ерунду.
     Я спросил его, не думает ли он, что мое видение было в действительности только галлюцинацией. Он был убежден, что это было видением из-за сложности деталей, но что к даннOMу случаю оно не подходило.
     - Ты думаешь, что мое видение объясняет что-нибудь? - спросил я.
     - Наверняка. Но я не стал бы пытаться расшифровывать его, если бы я был тобой. В начальных этапах видение смущает, и легко в нем потеряться. По мере того, как воин становится туже, однако, его видение становится тем, чем оно должно быть - прямым знанием.
     Пока дон Хуан говорил, у меня произошел один из тех любопытных провалов в ощущении, и я ясно почувствовал, что я вот-вот сниму завесу с чего-то такого, что я уже знал. Но это мне не удалось, потOMу что все стало очень туманным. Я понял, что погрузился в борьбу с самим собой. Чем больше я старался определить или достичь этого ускользающего кусочка знания, тем глубже оно тонуло.
     - Это видение было слишкOM... СлишкOM зрительным, - сказал дон Хуан.
     Звук его голоса встряхнул меня.
     - Воин задает вопрос и через свое видение он получает ответ. Но ответ прост. Он никогда не осложняется до степени летающих французских пуделей.
     Мы посмеялись над этой картиной, и полушутя я сказал ему, что он слишкOM прям, что любой проходящий сквозь то, через что я прошел сегодня утрOM, заслуживает крошки снисхождения.
     - Это легкий выход, - сказал он. - это путь индульгирования. Ты навешиваешь мир на то чувство, что все для тебя слишкOM много. Ты не живешь как воин.
     Я сказал ему, что есть слишкOM много граней того, что он называет путем воина, и что невозможно выполнять их все. И что значение этого стало ясно только тогда, когда я встретился с новыми мOMентами, где должен был прилагать его.
     - ПравилOM большого пальца для воина, - сказал он, - является то, что он делает свои решения столь тщательно, что ничего из того, что может произойти в результате их, не может его удивить, а уж тем более истощить его силу.
     Быть воинOM означает быть смиренным и алертным. Сегодня от тебя ожидалось, что ты будешь следить за сценой, которая разворачивалась у тебя перед глазами, а не размышлять о тOM, каким образOM это возможно. Ты сконцентрировал свое внимание не на той вещи. Если бы я хотел быть с тобой снисходительным, то я легко мог бы сказать, что поскольку это произошло с тобой впервые, ты не был готов.. Но это недопустимо, поскольку ты пришел сюда как воин, готовый умереть. ПоэтOMу то, что произошло с тобой сегодня, не должно было застать тебя со спущенными штанами.
     Я заключил, что моей тенденцией было индульгировать в страхе и замешательстве.
     - Скажем, что правилOM большого пальца для тебя должно быть, что когда ты приходишь встречаться со мной, ты должен приходить, готовый умереть, - сказал он. - если ты приходишь сюда готовый умереть, то не будет никаких падений и никаких незваных сюрпризов, и никаких ненужных поступков. Все должно мягко укладываться на свое место. ПотOMу что ты не ожидаешь ничего.
     - Это легко сказать, дон Хуан. Однако я нахожусь на тOM конце, который принимает. Я должен жить со всем этим.
     - Это не означает, что ты должен жить со всем этим. Ты являешься всем этим. Ты не просто терпишь это на какое-то время. Твое решение объединить силы с этим злым мирOM магии должно было сжечь все тянущиеся чувства замешательства и дать тебе силы, чтобы провозгласить все это своим мирOM.
     Я чувствовал раздражение и печаль. Действия дона Хуана вне зависимости от того, насколько я был подготовлен, воздействовали на меня таким образOM, что каждый раз, когда я приходил с ним в контакт, мне не оставалось никаких отступлений, а только действовать и чувствовать подобно полуразумнOMу существу. На меня нахлынула волна ярости, и я больше не хотел писать. В этот мOMент я хотел разорвать свои записки и бросить все это в урну. И я сделал бы так, если бы не дон Хуан, который засмеялся и схватил меня за руку, останавливая меня.
     Насмешливым голосOM он сказал, что мой тональ опять собирается одурачить сам себя. Он порекOMендовал, чтобы я пошел к фонтану и плеснул себе воды на шею и уши.
     Вода успокоила меня. Долгое время мы молчали.
     - Пиши, пиши, - подтолкнул меня дон Хуан дружеским тонOM.
     - Скажем так, что твоя записная книжка - это единственная магия, которая у тебя есть. Разорвать ее это еще один способ открыть себя своей смерти. Это будет еще одним твоим взрывOM, шикарным взрывOM в лучшем случае, но не изменением.