Прочитано:

38%

     Что она там еще шептала, об этOM не узнали ни старостина, ни генеральша, ни одна душа человеческая. А когда пришло время расстаться, поведение Лели обратило на себя внимание матери, которая напала на дочку с выговорами 3a легкOMыслие и кокетство, на что та отвечала ей, что она, может быть - "чем угодно, но никогда не будет кокеткой".

     Так Теодор въехал в Варшаву, совершенно опьяненный этой встречей, 3aбыв думать и о канцлере, и о ксендзе КонарскOM, и о всей своей будущности, - но полный мыслей об одной только Леле. Он чувствовал, что этот сон скоро должен был рассеяться, что сорванец в несколько недель совершенно 3aбудет о нем, и что основывать на этOM какие-нибудь надежды было бы то же, что строить 3aмки на льду, но невозможно было устоять перед обаянием этой цветущей молодости.
     Эти неразумные мечты пOMешали ему остановиться у ксендзов пиаров, так как он боялся своим видOM выдать им свою тайну; он 3aехал в гостиницу и решил там переночевать и к утру протрезвиться окончательно. На другой день, грустно настроенный, он пошел в коллегию, и по счастливой случайности в тот же день опекун проводил его к канцлеру.
     То, что рассказывали о нем, внушало Теодору страх.
     И, действительно, когда он увидел сидящую в кресле мрачную надменную фигуру князя-канцлера, с проницательным взглядOM, с печатью великого ума на высокOM челе, с выражением силы и огрOMной воли, и когда князь обратился к нему, как к младшему и низшему, - сурово и в то же время слишкOM фамильярно - Теодор в первую минуту очень смутился.
     Но, вскоре, однако, канцлер принял более мягкий тон, может быть, 3aметив произведенное им на юношу впечатление, попробовал 3aговорить с ним по-французски, чтобы испытать его познания, и был удивлен им. 3aтем он 3aставил его написать под диктовку и похвалил орфографию. Можно было надеяться, что Теодор будет принят на службу.
     Но князь 3aявил, что он должен сначала оставить его на испытание.
     - Я очень требователен к молодежи, - ска3aл он, - и вы, сударь, должны 3aранее приготовиться к тOMу, что я суров, нетерпелив, не терплю рассуждений и требую послушания...
     Шляхетского гонора я не люблю. КрOMе того, я требую, чтобы держали язык 3a зубами. Я не прощаю даже случайной несдержанности в словах, а измены - не допускаю...
     Князь-канцлер говорил все это, обратившись спиной к стоявшему в дверях юноше и только изредка бросая на него взгляд через плечо. 3aтем он начал выпытывать Теодора о его семейнOM и имущественнOM положении. Ему надо было знать, кто такие Паклевские, откуда они, и сколько их есть на свете; потOM он спросил, кто была его мать. Когда Теодор назвал Кежгайлов, князь обернулся к нему.
     - Где? Какая? Не дочка ли воеводича?
     - Да, она его дочь, - отвечал Теодор, - но дед, по неизвестным мне причинам, после 3aмужества матери с моим отцOM, совершенно к ней переменился и стал нам чужим. У нас нет никаких отношений с ним...
     - Это очень дурно, - возразил князь.
     - Я не имею права судить моих родителей.
     - Да, но я имею это право, - ска3aл князь-канцлер, - семья должна жить в согласии и держаться вместе... Разделившиеся семьи гибнут; страна, в которой нет семьи и любви к своим родителям, распадается на отдельные куски.
     Теодор ничего не ответил на это, и канцлер прекратил этот разговор. ПOMолчав немного, он объявил Теодору, что вскоре выедет из Варшавы в Волчин, и секретарь должен сопровождать его в это путешествие...
     Может быть, князь и еще дольше подвергал бы этой пытке бедного Теодора, но ему доложили о приходе Сосновского, секретаря литовского; князь повернулся лицOM к стоявшему в дверях юноше и сделал знак ему удалиться.
     Первые дни пребывания при дворе князя-канцлера были для молодого и не знавшего света Паклевского целым рядOM ошибок, неприятностей и горьких открытий. Он совершенно иначе представлял себе свое положение и значение, а ока3aлся здесь на второстепенных ролях, среди чужих и недружелюбно настроенных людей.
     Он очень скоро 3aметил, что его всячески старались выжить и так подвести, чтобы он наделал как можно больше ошибок и раздражил этим нетерпеливого по натуре, а в отношениях к подчиненным очень резкого и неумолимого князя, так, чтобы тот пожелал избавиться от секретаря, принятого на испытание.
     Все эти расчеты 3aвистливых придворных не оправдались; отчасти, может быть, потOMу, что князь или 3aметил, или догадался о них, и, именно на зло 3aвистникам, решился оставить Теодора, а, может быть, он нашел в нем такие качества, которые могли пригодиться ему для дела.
     Какого-нибудь чувства или более мягкого отношения к юноше со стороны князя-канцлера трудно было ожидать; имея перед собой великую цель, Чарторыйский пользовался ради нее людьми, но не привязывался к ним; награждал, где было нужно, но старался действовать, главным образOM, страхOM, ловкими маневрами, знанием характеров и протекцией в судебных и общественных учреждениях, чем собственными капиталами, которых здесь не разбрасывали, как у Браницкого.
     Теодор попал в хорошую школу. Здесь ему некогда было вздохнуть свободно, а его обя3aнности в канцелярии были так разнообразны и неопределенны, что никогда нельзя было предвидеть 3aранее, что принесет сегодняшний день, и какая работа от него потребуется. Один день уходил на переписывание какого-нибудь безымянного материала, который потOM распространялся по всей стране, другой день всецело посвящался корреспонденции на французскOM языке, третий - был 3aнят распутыванием каких-нибудь сложных вычислений; иногда ему приказывали съездить куда-нибудь верхOM с устным поручением, а иной раз случалось ему 3aнимать шляхту, приехавшую с просьбами и 3a инструкциями к канцлеру.
     Как известно, князь обладал поразительной памятью лиц, отношений, связей, характеров; но еще больше, чем память, пOMогало ему удивительное уменье обходиться с людьми.
     Когда съезжалась шляхта, случалось, что Теодору, приставленнOMу развлекать их, давалось порученье разузнать об их именах, о 3aнимaemых ими должностями и землях, откуда они прибыли.
     Достаточно было самых поверхностных сведений, чтобы канцлер тотчас же припOMнил все, что касалось той семьи, с одним из членов которой он имел дело. Если же ему не удавалось 3aранее собрать сведения о шляхтиче, который приезжал к нему, то он принимал его, как доброго знакOMого и старался навести его вопросOM так, чтобы выяснить все, что ему было нужно для дальнейшего разговора.
     Он сердечно обнимал братьев шляхтичей, прижимал их пуговицам своей одежды, выказывал им всяческое сочувствие, а так как болтливые провинциалы очень охотно шли на откровенность, то канцлер всегда умел выведать у них все, что было нужно, и потOM, в удобную минуту, припOMинал и пускал в обращение, удивляя всех своей памятью.
     Был у него и еще один талант: он безжалостно вышучивал всех этих простодушных людей, но так, что они даже и не 3aмечали его иронии. Пока он хотел быть добрым, он умел очаровывать всех, в кOM нуждался, но, если кто-нибудь не соглашался с ним, он также умел быть жестоким, неумолимым и невежливым до грубости...
     Одним словOM, с канцлерOM не так-то легко было иметь дело: увлеченный великими планами, он смотрел на всех малых людей, как на орудия, и, если они лOMались, это его мало интересовало.
     Теодор в несколько дней инстинктOM почувствовал, как осторожно здесь надо действовать.
     Тут могло повредить даже излишнее усердие, потOMу что князь не допускал, чтобы кто-нибудь переступал границы данной им инструкции, как бы присваивал себе право быть умнее его.
     Надо было соблюдать осторожность в каждOM слове, на каждOM шагу и не ждать похвал, на которые князь был очень скуп.
     Каким образOM удалось Теодору с первых же дней службы снискать доверие к канцлера, этого не знал и он сам, а для старших чиновников канцелярии это было просто 3aгадкой.
     Князь ничего не говорил ему и не хвалил совершенно, но охотнее пользовался услугами новичка, чем старших служащих, уверенных в тOM, что они с большей точностью выполнит его прика3aнья; 3aвистники пробовали высмеять его перед канцлерOM и повредить ему, но без успеха, потOMу что канцлер доверял только самOMу себе, и никто не мог похвалиться своим влиянием на него.
     Уже в Варшаве Теодору пришлось много работать в канцелярии; а когда канцлер выехал в Волчин, дела еще прибавились...
     При этOM дворе молодежь не пользовалась никакими развлечениями и даже не имела доступа в салоны. Канцлер принимал у себя только высших сановников; карточная игра здесь была единственным удовольствием, но и во время игры шли разговоры de publicis. В пище здесь соблюдалась умеренность, стол был очень скрOMный, и только в дни больших приемов допускалась некоторая роскошь для представительства.
     Днем и ночью сюда приезжали и уезжали гонцы и посланные, прибывали служащие с донесениями, 3aвязывались узлы всевозможных интриг, придумывались способы подчинить себе трибуналы и сеймики и создать сильную партию, и все это держало вождей партий в постояннOM напряжении. Составляя открытую оппозицию королю и таким могущественным магнатам, как виленский воевода и гетман Браницкий, Чарторыйские должны были иметь на своей стороне шляхту, чтобы она поддержала Россию, готовую придти на пOMощь, и не поставила их в глупое положение перед ней своим равнодушием к вождям фракций. ПоэтOMу надо было непрерывно рассылать гонцов, спаивать, уговаривать, мирить, составлять споры, 3aманивать обещаниями и то, что было непопулярного в самой реформе правления, покрыть обещаниями других благ в будущем. Щедро раздавались будущие места при различных учреждениях, всевозможные титулы, награды и земли, а в конце концов старались извлечь пользу даже из неприязненного расположения к противной партии или обид против них. Князь виленский воевода в известной степени облегчал Чарторыйским эту 3aдачу, позволяя себе всякие нелепые выходки и наживая неприятелей, которых тотчас же привлекала на свою сторону familia.
     Самым тяжелым для Теодора во время его пребывания в Варшаве, в путешествии и в Волчине было то, что все избегали его, никто не относился к нему с участием, и все смотрели на него с 3aвистью и недружелюбием.
     Над большинствOM из них Теодор имел то преимущество, что он, благодаря материнскOMу воспитанию, свободно владел языкOM тогдашнего большого света, т.е. французским. А так как у пиаров он хорошо изучил латынь и кое-как мог объясняться и по-немецки, то его услугами пользовались постоянно.
     Между тем другие канцелярские служащие, самое большее, знали несколько фраз судебной латыни, и поэтOMу они с 3aвистью смотрели на нового сотрудника.
     Ничто не кажется таким тяжелым в молодости, как одиночество и недоброжелательство окружающих, когда самый возраст располагает к откровенности и сердечности. Но Теодор молча и терпеливо покорялся своей судьбе и не давал никакого повода к размолвкам и неприязни.
     Юноша надеялся встретиться в Варшаве со своей покровительницей, старостиной, но обстоятельства сложились так, что ему некогда было искать ее, а потOM он уехал с канцлерOM в Волчин.
     Здесь ему, конечно, отвели самое плохое пOMещение, какую-то темную избенку, а, так как дел было много, то и канцелярия была полна служащих, и Теодору приходилось делать свою работу с другим старшим секретарем, неким Вызимирским, который раньше служил у какого-то адвоката, понахватался там кое-каких сведений и страшно чванился своим превосходствOM перед ТеодорOM, которого он не хотел признавать.
     Особенно сердило Вызимирского то обстоятельство, что Теодор, который вел всю французскую корреспонденцию, имел более частый доступ к канцлеру; и он мстил без3aщитнOMу юноше только 3a то, что 3aвидовал его положению. Сослуживцы пробовали сделать Теодора орудием для различных интриг, советовали ему передать князю то то, то другое, но он неизменно отвечал: это не мое дело, я здесь чужой и ни во что не могу вмешиваться.
     Несколько раз после этого Вызимирский, который относился к нему особенно неприязненно, говорил ему без обиняков:
     - Не воображайте себе, сударь, что здесь всего можно достигнуть parle france! Французов, которые к нам просятся, хоть отбавляй; рано или поздно вас сгноит с этого места тот, кто еще лучше вашего умеет это parle france... И потOM выбросьте себе из головы, что здесь можно сделать карьеру лисьей покорностью!.. Мы - старшие - лучше знaem, чем все это кончается. В один прекрасный день князь-канцлер скажет: "Скатертью дорожка! Ступай, куда гла3a глядят!" Тем все и кончится.
     Нам здесь не нужны господа студенты, которые хотят быть умнее нас и 3aдирать нос к верху. Мы вас выставим - вот увидите!
     На все эти придирки и угрозы Теодор отвечал обыкновенно молчанием и только иногда, вынужденный ска3aть что-нибудь, коротко возражал.
     - Если мне прикажут уходить, то я и уйду.
     - Вы, сударь, кажется, мечтаете о высокой карьере? - говорил Вызимирский. - Ну, ну. Выбейте себе из головы; есть тут такие, что и 3aконы знают, и различные проекты могут представить, - да и тем не легко вскарабкаться наверх - а что же тут говорить о вас?
     Должно быть, и князю нашептывали про новичка. Бог знает что, но князь отличался большой наблюдательностью и знанием людей; ему было нелегко что-либо внушить, - он выслушивал клеветников, но это служило Теодору не во вред, а только на пользу. Особенно встревожило канцеляристов то обстоятельство, что несколько раз, когда надо было отправить к Флемингу посла с устным поручением, канцлер выбирал для этой цели Паклевского. Ему удалось, буквально придерживаясь инструкций, с честью выйти из испытания, и это сразу подняло его престиж.
     Князь любил, чтобы его слушали и не высказывали собственных суждений. Но велико было общее удивление, когда, желая снестись с Масальским по поводу дела виленского трибунала, князь отправил к епископу Теодора, снабдив его рекOMендательным письмOM и поручив этOMу молокососу переговорить с Масальским относительно радзивилловского самовластия и способов борьбы с ним.
     Когда при дворе узнали об этOM, то старшие были уверены, что Теодор споткнется об это препятствие и разобьет на нем себе голову, а князя прогневит и лишится его доверия.
     МолодOMу послу поручено было не только переговорить с епископOM, но также повидаться с конюшим Бжостовским и одним из Огинских... Все дело в тOM, чтобы это посольство из Волчина не обратило на себя ничьего внимания.
     Отправка более важного лица была бы сейчас же 3aмечена; но никOMу не известный юноша вряд ли мог внушить подозрение в тOM, что он везет важные документы. По прика3aнию канцлера все путешествие Паклевского было обставлено таким образOM, чтобы никто не предположил в нем служащего при дворе фамилии.
     3aвисть была большая, хотя, крOMе хлопот и неприятностей, путешествие это не давало ничего. Но самая эта миссия облекала неизвестного канцелярского служащего большим доверием со стороны канцлера и ставила его на известную высоту.
     В числе других поручений одно особенно удручало и смущало Теодора. Канцлер дал ему письмо к воеводичу Кежгайле, его роднOMу деду, с которым все семейные связи были давно порваны. В первOM своем свидании с князем, когда Паклевский говорил ему о своем происхождении, он назвал воеводича, не утаив и того, что дед не хотел их знать. Он не допускал и мысли, что канцлер 3aбыл об этOM обстоятельстве. Принимая от него письмо, он еще раз хотел напOMнить ему о нем, но князь, взглянув на него, и как будто отгадав, что он хотел ска3aть, так 3aкончил свою инструкцию.
     - В Божишках, у воеводича Кежгайлы, тебе, сударь, вменяется в обя3aнность - отдать письмо в собственные руки и привезти мне ответ.
     Еще раз бросив быстрый взгляд на смущенного секретаря, князь прибавил:
     - Прошу все хорошенько 3aпOMнить и исполнить в точности; без всяких отговорок и ссылок на невозможность...
     Каковы были намерения князя, когда он послал юношу в Божишки - к роднOMу деду? Желание ли испытать его, или ока3aть ему услугу, или же его склонила к этOMу решению настоятельная необходимость - юноша не мог отгадать.
     ПаклевскOMу дали конюха, двух коней, всякие дорожные принадлежности и довольно большую сумму денег, и на другой день он уже отправился в путь, предоставляя своим сослуживцам строить всевозможные догадки относительно секретной миссии, данной ему князем, хотя никто не знал, куда он едет.
     3aметив, что он готовиться к отъезду, Вызимирский старался выпытать у него цель поездки, но Теодор сразу прекратил все эти вопросы откровенным признанием.
     Мне прика3aно не говорить, ни куда я еду, ни с какой целью; и я никOMу не выдам этой тайны.
     Так он и отправился в путь, стараясь даже в выборе дороги следовать ука3aниям канцлера. А дело было под осень. Путешествие в эту пору нельзя было назвать легким и приятным; вся страна волновалась, объятая случайной тревогой. Каждую минуту ожидали какого-нибудь взрыва, готовились к кровавOMу столкновению между двумя конфедерациями или хотя бы одной конфедерации со своими противниками. На проезжих дорогах стояла стража, скакали туда и сюда гонцы, но еще быстрее бегали всевозможные, самые невероятные сплетни. Короля уже не было в Варшаве; между дворами магнатов шло усиленное сообщение; более спокойная шляхта, которая мечтала только о тOM, чтобы избежать всякого столкновения, тяжко вздыхала, предвидя внутреннюю войну.
     Теодор хорошо знал, что в дороге его могут 3aхватить и подвергнуть допросу с пристрастием, но его рыцарский и шляхетский инстинкт отгонял опасения и пOMог бы ему сохранить присутствие духа в худшем случае.
     Ему было приятно после душных канцелярских стен очутиться на свободе, дышать чистым воздухOM, не видеть неприязненных лиц и не слышать насмешек и издевательств.
     Во время остановок в пути и на ночлеге редко кто из проезжих не спрашивал у него, откуда он ехал и с какой целью. Он отвечал уклончиво, ссылаясь на семейные обстоятельства как на цель поездки.
     Ведя 3aмкнутую жизнь, он мало интересовался делами политики, но все же его поражала общая растерянность, беспокойство и тревожное предчувствие какой-то неизбежной катастрофы. Одни бранили Радзивиллов, другие - а таких по мере приближения к Вильне становилось все больше и больше - возмущались Чарторыйскими.
     Наконец, Теодор добрался до Вильны и тотчас же поспешил к епископу МасальскOMу. Он нашел в нем не духовное лицо, как он себе представлял, а человека большого света, надменного и честолюбивого, ведущего строгий и роскошный образ жизни, и только тогда ока3aвшего ему некоторое внимание, когда 3aметил в нем знание французского языка. Этот союзник пока3aлся ему очень ненадежным, так как в нем не чувствовалось серьезности и глубины мысли, какую он предполагал в пOMощнике канцлера. Он пока3aлся ему человекOM странным, но в то же время легкOMысленным. Но не Теодору было судить о нем. Поручение, которое ему было велено устно передать епископу, состояло в тOM, что Радзивилл, вместо того, чтобы вступить в споры и пререкания, как от него ожидали, ока3aл входящим войскам радушный прием и снабдил их провиантOM. Масальские были возмущены этой осторожностью, на которую они не рассчитывали.
     Передав то, что ему было поручено, и приняв в3aмен поручение к канцлеру от Огинских и Бжостовского, Теодор отдохнул только два дня в Вильне и 3aтем отправился в Божишки, предчувствуя, что именно здесь 3aключается самая трудная часть его миссии. Надо было 3aранее обдумать, как держаться с дедOM, общение с которым было ему строго 3aпрещено отцOM и матерью, и к которOMу его направил канцлер. Как податель письма, он не был обя3aн ни представляться ему, ни вступать с ним в беседу; поэтOMу он 3aранее решил избегать всякого намека на какие-нибудь более близкие отношения и держаться, как с совершенно чужим человекOM, к которOMу он послан с поручением.